Букет для улитки

6. Неправильный гуру делает неправильный дзен

13 мая, середина дня. Восточный берег Адриатики. Неум

В старой Европе встречаются очень странные места, и Неум — одно из них. Городок с населением около пяти тысяч формально принадлежит к самому неблагополучному и бедному осколку Югославии — к федерации Босния и Герцеговина. Федерация, наскоро слепленная, чтобы хоть как-то прекратить религиозно-этническую войну 1990-х, была обречена стать социально конфликтной, политически нестабильной и экономически несостоятельной. Возьмите территорию, поселите там христиан и мусульман в равной пропорции — и проблемы гарантированы. Гарантия действует на любом континенте. В Нигерии или в Боснии и Герцеговине — без разницы. Но в этой федерации образовался благополучный район — Неум, малый пятачок земли на берегу Адриатики, зажатый в геополитические тиски районами Сплит и Дубровник сравнительно богатой Хорватии. Даже географически ландшафт напоминал тиски: будто под нажимом береговая линия помялась и выдавилась в море полуостровом Клек, похожим на зеленую сардельку…

Секрет процветания района Неум — три «К»: консюмеризм, контрабанда, коррупция. Коррупция создавала окно для контрабанды. Контрабанда обеспечивала низкие цены. Консюмеризм европейцев из соседних богатых стран обеспечивал тут ураганный сбыт товаров, дешевых благодаря контрабанде, процветающей в условиях коррупции. Подобная фиеста свободного предпринимательства при сверхкритической дисфункции официальных сил правопорядка предполагала мафиозное регулирование. К текущему моменту таковое было представлено тремя субъектами с изрядным боевым опытом на предшествующих балканских (и не только балканских) войнах. Хашер Буко (он же — Хаш-Бакс), Зоран Изетбегович (он же — Зеро-Зет) и Лука Рецци (он же — Це-Це). Маловероятно, хотя возможно, такой триумвират установил бы в Неуме тоталитарный рэкетирский режим, но Хаш-Бакс, Зеро-Зет и Це-Це не были монополистами в смысле вооруженной силы на этом пятачке. Кроме них тут отирались еще пять-шесть профи с обученными стрелковыми командами и признавали триумвиров лишь первыми среди равных — при условии что триумвират «не творит беспредел и судит по понятиям». В общем: модерновый ремэйк раннефеодальной конвенции в границах муниципалитета площадью 230 квадратных километров. Баланс понятного права и уверенной силы — это рецепт благополучия (приблизительно так говорил генерал Франко, диктатор и автор испанского экономического чуда 1950-х — 60-х).

Такую информацию перебирал в сознании майор-комиссар Поль Тарен, пока таксист (босниец по имени Харун) вез его из аэропорта Мостар на юго-запад, в Неум. Майор-комиссар слушал рассуждения словоохотливого таксиста о Неуме и как-то спонтанно вспомнил прочтенные однажды на досуге рассуждения римского императора Адриана в исторически известном письме из Александрии в 130-м году н. э.: «Этот род людей весьма мятежный, весьма пустой и весьма своевольный, а этот город изобилующий всем, богатый, промышленный, там никто не живет в праздности. Одни выдувают стекло, другие производят бумагу, словом, все, кажется, занимаются каким-нибудь ремеслом и имеют какую-нибудь профессию. Один бог у них — деньги. Его чтят и христиане, и иудеи, и все племена. О, если бы нравы города были лучше…».

Таксист Харун ругал Неум за разнузданность нравов, возмущался, что все парни там — торгаши, а все девчонки — шлюхи. Что все туристы и все иностранные специалисты по бизнесу, особенно хиппи-колонисты на полуострове Клек, ведут себя, будто дикари в джунглях Лимпопо. Впрочем, он отмечал, что там безопасно и чертовски богато.

Майор-комиссар был уверен, что «чертовски богато» — это преувеличение, связанное с относительностью шкалы оценок (и был, конечно, прав). Но когда такси проехало по серпантину улиц в Неуме и повернуло на широкую улицу Мимоза, петляющую вдоль набережной, возникло наваждение, будто это — Сен-Тропе в его родной Франции. Еще минута — и наваждение рассеялось. Все же, в Неуме (как выражаются русские) «труба пониже и дым пожиже». В смысле дорожное полотно несколько хуже, домики вдоль дороги несколько менее презентабельны и публика несколько беднее…

Ключевое слово «несколько». Да, нынешний Неум не дотягивал до Сен-Тропе, но в принципе, относился к той же категории процветающих маленьких городков Европы.

Такси затормозило на Плаза-Эспланада у галереи открытых кафе. Поль Тарен вполне искренне поблагодарил Харуна за интересную поездку, рассчитался, вышел. Кстати, у Харуна получался удачный бизнес-день. Тарен успел заметить, как к такси подбежали молодые люди — два парня и две девушки — одетые почти ни во что, но экипированные объемистыми яркими рюкзаками. Судя по донесшимся фразам, они собрались ехать на полуостров Клек. Возможно, в хиппи-стойбище Сатори. Отметив это, Тарен зашагал к открытому кафе «Magla» (туман по-здешнему), где у него была по телефону назначена встреча с д-ром Яном Хубертом. И вдруг Тарену подумалось, что название кафе неявно предсказывает характер будущей беседы (в этом он снова оказался прав).

Похоже, кафе «Magla» играло роль пункта сиесты для группы сравнительно молодых пенсионеров из среднего класса. В такой компании 60-летний д-р Ян Хуберт выглядел неприметно — с учетом того, что одевался по местной пенсионерской моде. Клетчатая рубашка с коротким рукавом, потертые свободные джинсы и сандалии на босу ногу. Пожалуй, Тарен не смог бы сходу выделить д-ра Хуберта из прочих, если бы не видел заранее его фото. Гуру общины Сатори отлично сливался с социальным ландшафтом. Впрочем, увидев майора-комиссара RCR, он приветственно махнул рукой, оторвался от участия в обсуждении свежих газет с другими завсегдатаями кафе «Magla», пересел за другой столик и еще раз сделал жест рукой, предлагая гостю присаживаться.

Майор-комиссар устроился за столиком и произнес:

— Благодарю вас, доктор Хуберт, за согласие на неформальную встречу.

— Извините, комиссар, но вы допустили методическую ошибку, смешав два термина: «неформальная встреча» и «встреча без ордера Интерпола».

— Тогда благодарю, что вы сэкономили мне время на получение ордера.

— Никаких проблем, комиссар. Могу еще угостить вас кофе и местным бренди.

— Буду дополнительно благодарен, — согласился Поль Тарен.

Ян Хуберт лучезарно улыбнулся бармену и сделал некий условный жест. Бармен тоже улыбнулся, и кивнул. Майор-комиссар пронаблюдал эту сцену и прокомментировал:

— Похоже, доктор Хуберт, вас считают своим. Вы в Неуме около семи лет, не так ли?

— Да, примерно так.

— Это, — произнес Поль, — примерно столько же, сколько существует стойбище Сатори.

— Да, примерно столько же.

— Это важно, доктор Хуберт. Есть данные, что вы гуру Сатори.

— Что ж, комиссар, было бы странно, если бы таких данных не было.

— Вы хотите сказать, что это неправда, и вы не гуру?

— Я уже сказал все, что хотел сказать об этом.

— Но, — заметил Поль, — обычно на такие вопросы люди отвечают да или нет.

— Обычно людям не задают такие вопросы, — сказал Ян.

Тарен задумчиво побарабанил пальцами по столику и предложил:

— Поговорим о вашем эссе «Как рождается актуальный сапиенс». Есть сходство между вымышленными терактами в эссе и реальной серией терактов в Майнце, Мюнхаузене и Вадуце. Террорист будто действовал по вашей схеме. Вас это удивляет или нет?

— Не удивляет. Ведь это футуристическое эссе, попытка угадать вероятное будущее.

— И каким же путем вы угадали, доктор Хуберт?

— Комиссар, это очевидно. Путем социально-психологического анализа.

— А давно ли социально-психологический анализ умеет предугадывать преступления до мелких деталей? До таких деталей, как любовь к улитке в качестве повода для террора.

— Это не мелкая деталь, комиссар.

Такое заявление д-ра Хуберта удивило майора-комиссара, но он отреагировал не сразу, поскольку бармен принес кофе и бренди. Говорить о таких вещах при нем не хотелось. Бармен обменялся с гуру несколькими фразами на хорватском, после чего вернулся за стойку. Гуру пояснил для Тарена:

— Нам предложена фирменная закуска к бренди: сладкая груша с сыром. Я согласился.

— Превосходно, доктор Хуберт. А все же, как можно предсказать такой незначительный повод к теракту, как любовь к улитке? Тем более, что это редчайшая форма зоофилии.

— Извините, комиссар, но вы опять допустили методическую ошибку, спутав эллинские термины: «филия» и «ананке». Филия — глубоко эмоциональная дружба. Ананке — нить судьбы. Отношение человека Руди к улитке Помми — это не зоофилия, а зооананке. Тут следует учитывать, что улитка — универсальная фигура античной, новой и сверхновой философии, равно связанная с первобытным фольклором и основаниями математики.

— Вы что, шутите так? — спросил Тарен.

— Нет, я говорю вещи, хорошо известные науке. Улитка встречается среди древнейших первобытных и языческих символов. Спиральный панцирь улитки — это ряд Фибоначчи, определяющий в восходящую сторону развитие большинства природных процессов, включая формирование галактик, а в нисходящую сторону — сходимость итеративных вычислений, основу методов прикладной математики. Вы можете легко проверить это, набрав имя Фибоначчи в интернет-поиске на вашем смартфоне…

Сообщив это, гуру замолчал, занявшись своим бренди и кофе. Он явно провоцировал собеседника на проверку. Поль Тарен имел достаточно опыта, чтобы по невербальным признакам установить, когда ему однозначно говорят правду. Он лишь выразительно покачал головой, глотнул бренди, запил кофе, и предложил:

— Вернемся к предсказанной вами улиткофилии, зоофилии, или как вы это назвали?

— Зооананке, — напомнил Ян Хуберт. — Это важно. Ананке — богиня предопределения, не является эллинской, она намного древнее. Еще шумеры почитали ее, а имя Ананке это эллинизированное шумерское имя Инанна. Хотя шумеры тоже не первые почитатели Ананке. Они заимствовали эту богиню из палеолита. Статуэтки Ананке с орнаментом-улиткой на голове встречаются в культурных слоях за 20 тысяч лет до Новой эры. Эта богиня определяла мировоззрение полузабытой цивилизации до ледникового периода.

— Знаете, доктор Хуберт, это уже перебор!

— Проверьте в интернете, — невозмутимо предложил гуру.

— Не буду, — пробурчал Тарен. — Давайте вернемся к Руди Ландраду и этой улитке.

— Давайте. Можно заметить, что имя Руди Ландрад — это перевод-калька с санскрита. В упанишадах оно звучит, как Рудра Чакравратин — это бог-аватара Шивы Разрушителя, который явится, чтобы начать Кали-Югу, эру слома старого миропорядка.

— Доктор Хуберт, тут вы точно путаете! Руди Ландрад — это конкретный человек.

В ответ гуру только улыбнулся, пожал плечами, затем поблагодарил бармена, который притащил грушу и сыр. Поль снова задумчиво побарабанил пальцами по столику.

— Доктор Хуберт, давайте оставим в покое древних богов, и вернемся к терактам. Руди Ландрад и улитка Помми, вероятно, ни при чем. Улитка давно съедена, а Руди сидит в тюрьме Штамхайм с 11 мая, так что не мог совершить теракт в Вадуце. Таковы факты.

— Факты, но не объективная реальность, — ответил гуру. — Как известно, факты это лишь отвердевшее мнение о событиях объективной реальности. Нередко — ложное мнение.

— А можно без заумной философии, ближе к жизни? — сердито спросил Поль.

— Разумеется, можно. Наберите в интернет-поиске на вашем смартфоне: Руди Ландрад тюрьма Штамхайм, с установкой фильтра поиска на последний час.

— Гм… И что я увижу по-вашему?

— Вы увидите отличие ваших фактов от событий объективной реальности.

— Ладно, — проворчал майор-комиссар, провел предлагаемые действия в сети, и…

Результат был обескураживающий. Оказывается, полчаса назад на брифинге МВД под давлением репортеров замминистра признал, что Рудольф Ландрад, арестованный по подозрению в терроризме, умер вечером 12 мая в тюрьме Штамхайм. От замминистра следовали объяснения и опровержения слухов (как обычно в таких случаях: нелепые и неубедительные для критично настроенной публики). Блоггеры уже провели аналогию между смертью Ландрада и смертью активистов RAF в этой тюрьме в 1977-м. Вот это выглядело убедительно. Так что Рудольф Ландрад вместе с улиткой Помми начинали обретать черты двуликого идола, этаких постмодернистских Ромео и Джульетты. Хотя после терактов в Вадуце было ясно, что Рудольф Ландрад — не тот улиткофил, который назвался Руди Ландрадом при подготовке терактов и публикации угроз. Где логика?..

— Не ищите логику в фольклоре и нео-фольклоре, — посоветовал Ян, будто читая мысли майора-комиссара. — Кстати, в блогосфере уже распространен апокриф — опровержение смерти Рудольфа Ландрада. Якобы, полиция и спецслужбы просто выдали желаемое за действительное, тогда как Рудольф жив и продолжает мстить плутократии за любимую улитку Помми. Типичный сценарий для фольклора. После смерти Нерона в различных провинциях Рима возникли последовательно три Лже-Нерона, второй из них, Теренций Максим — прототип главного героя романа Фейхтвангера. Очень любопытно сейчас, на свежем социальном материале, исследовать развитие лже-персоны.

— По-вашему, все это похоже на развлечение? — хмуро спросил Поль Тарен.

— Нет, но это похоже на ремэйк мифа о схождении Ананке в мир мертвых…

— Что-что?

— …За своим любимым, которого забрали подземные боги, — продолжил гуру. — Это миф шумерского происхождения. Рассказывают, будто Ананке хотела вернуть любимого, а подземные боги сочли это нарушением своего закона, убили ее и подвесили на крюк в назидание всем, кто мечтает оспорить их могущество. От Ананке осталась лишь тень — своеобразный негатив предначертания. Застыли движущие силы природы. Животные перестали спариваться, насекомые больше не опыляли цветы, тучи не наполняли реки дождем, а тень Ананке тянулась дальше, к небесным богам-светилам. Боги испугались, плюнули на законы и отработали задний ход, пока не поздно. Дело завершилось неким паллиативом. Ананке воскресла, ее любимый стал жить с ней на земле половину года, спускаясь на вторую половину года в подземный мир. Соответственно, на эту вторую половину года жизнь замирает. Таково напоминание богам о тени Ананке…

Гуру замолчал, медленно допил бренди и жестом попросил бармена повторить. Поль Тарен тоже опустошил свою рюмку, и поинтересовался:

— Какое отношение к терактам имеет этот шумерский миф?

— Комиссар, вы читали мое эссе? — встречно поинтересовался Ян Хуберт.

— Гм… Честно говоря, я читал только резюме наших аналитиков о нем.

— Любопытно, и что же пишут ваши аналитики о моем эссе?

— Они пишут, что это метод открытия окна Овертона путем неизбирательного террора, проводимого за счет самих жертв через паззл тайной силовой конкуренции.

— Простите, комиссар, а что в данном случае паззл?

— Это, — ответил Поль, — например, когда корпорация «Solfo» желает получить сегмент пищевого рынка для своего искусственного мяса и нанимает веганов-радикалов, чтобы терроризировать ключевые точки корпораций «Brado» и «Eltsen». В свою очередь, для «Eltsen» важно закрепиться на рынке Южного полушария, и она нанимает эко-бойцов, которые терроризируют в Бразилии агрокомплекс «Brado». Что касается «Brado», то ей интересно потеснить «Solfo» и «Eltsen» на севере в секторе безалкогольных напитков. Разумеется, тема не ограничена пищевым рынком. Есть телефоны, автомобили, любые товары, вообще говоря. Главное, что общество оплачивает террор против себя.

— Это вовсе не новость, — прокомментировал гуру. — Общество давно оплачивает террор против себя, давая налоги государству. Еще общество оплачивает террор против себя, покупая что-либо у мега-корпораций. Впрочем, обществу не оставляют выбора. Если холдинг «Eltsen» решает расширить в Африке продажи бутылей с питьевой водой, то коррумпирует местные власти и скупает земли вокруг водоемов. Плати — или умри от жажды. Такова общая вредоносная стратегия государства и финансовой олигархии.

Поль Тарен вздохнул и прожевал кусочек груши с кусочком сыра.

— Доктор Хуберт, пожалуйста, давайте обойдемся без анархистской пропаганды.

— А кто говорил об анархизме? Я лишь констатировал нечто общеизвестное.

— Хорошо. Вы констатировали. А что вы скажете о резюме наших аналитиков?

— Скажу, что они такие же неучи, как Гленн Бек, автор сказки об окне Овертона.

— Минутку, доктор Хуберт, кто, вы сказали, автор… Э-э…

— …сказки об окне Овертона, — договорил Ян. — Видите ли, сам Джозеф Овертон ничего подобного не выдумывал. Он применял обычную эвристику «окна возможностей» для рекламных схем. После его гибели в аварии Гленн Бек, сочинитель книжек по мотивам популярных теорий заговора, приписал ему раскрытие очередного заговора, названного «Окном Овертона». Чепуха в яркой обложке. Ваши неучи-аналитики не знают этого и живут в вымышленном мире. Война мега-корпораций друг против друга — это из тех же книжек в ярких обложках. В XXI веке все мега-корпорации — щупальца одной медузы. Войны между государствами и между мега-корпорациями бывают лишь, когда у этой уродливой медузы обостряется синдром множественной бюрократической личности.

— Возможно, доктор Хуберт, вы правы насчет мега-корпораций, но окно Овертона — это логичное объяснение тому, что в обществе расползаются всякие пакости.

— О, комиссар! Как поэтично! В обществе расползаются всякие пакости. Какие же?

— Такие пакости, о которых раньше нельзя было даже упоминать! Но вот кто-то, у кого имеется интерес, нарушает это табу и вытаскивает пакость на публичное обсуждение. Именно тут начинается окно Овертона. Немыслимое превращается в радикальное и, по принципу моды на экзотику, становится для многих приемлемым…

Тут Тарен остановился. Только что произнесенное им краткое объяснение принципа окна Овертона, ранее казавшееся последовательным и логичным, вдруг предстало, как бессмысленное и убогое. Собственно, о каких табу идет речь? Типичные примеры при объяснениях теории окна Овертона: гомосексуализм и порнография. Действительно, в пуританском обществе начала XX века было немыслимо публичное обсуждение таких вещей. Но в 1960-х они утратили табуированность. А в 1980-х Ларри Флинт выиграл в верховном суде США право своего журнала публиковать извращенное порно. Вот так перевод вещи из табуированной в открыто обсуждаемую сделал эту вещь модной, а в дальнейшем — легальной. В ходе морального ренессанса 2010-х удалось запретить лишь некоторые виды порно, а гомосексуализм остался легальным. Так, с применением окна Овентона, делается бизнес на человеческих пороках…

В разговоре с другим собеседником Поль привел бы эти примеры, однако с доктором Хубертом он воздержался, поняв, что ответом станет в лучшем случае «аргумент Ларри Флинта». Этот аргумент прозвучал на суде в 1983-м: «Что более непристойно: секс или война?». А возможно, доктор Хуберт ответит еще более хлестко — и выстроенная схема аналитиков RCR, базирующаяся на окне Овертона, покажется лепетом идиота…

Между тем, гуру покрутил в пальцах рюмку с бренди и спросил:

— Почему у вас все пакости состоят из эпитетов? Немыслимое что? Радикальное что?

— Конечно, — произнес Поль, — если я приведу что-то из расхожих примеров, вы станете иронизировать. Но ведь есть вещи такого рода, которые вам тоже не нравятся.

— Мне многое не нравится, — ответил Ян. — Но я убежден, что обсуждаемо все. Табу на обсуждение даже самой отвратительной вещи заведомо хуже, чем эта вещь. Так что, комиссар, удобнее будет, если вы назовете ту вещь, ради которой, якобы, в моем эссе открывается это сказочное окно, приписываемое Овертону.

— Аргонавтинг! — брякнул Поль Тарен.

— Что ж, давайте поговорим об этом, — легко согласился Ян Хуберт