Букет для улитки

23. Торий и протактиний, психоанализ и поглаживания

Рассвет 21 мая. Франция. Тьонвиль — древний город на реке Мозель, притоке Рейна

Психоаналитик Юхан Эбо обитал в плавучем доме — самоходной барже 17x4 метра. Ее генезис терялся в середине XX века, когда тысячи подобных танково-десантных барж строились в разных странах, как копии американской баржи LCM-6. Где был построен конкретно этот экземпляр, не знал даже сам Юхан. Он купил эту баржу на аукционе по банкротству некой торгово-транспортной фирмы, уже переоборудованную. После еще одного переоборудования получился двухуровневый коттедж со встроенным гаражом, получивший имя Woonboot. Так звались первые жилые баржи, придуманные в 1960-х голландскими городскими хиппи для радикальной экономии на квартплате и налогах.

Как пояснил психоаналитик, усадив гостей за стол (в несколько захламленной и чуть эклектичной кают-компании) и соорудив им нечто вроде раннего завтрака:

— Я не хиппи, но мне тоже претит платить лишнее государству и супер-корпорациям.

— Теперь, — заметил Штеллен, — тему плавучего дома подхватили аргонавты.

— У аргонавтов не дом, а микрокосм, — ответил Эбо. — Это существенно иной дискурс.

— Док, а можно как-то попроще объяснить? — спросил Тарен.

— Подождите, — вмешалась Рюэ. — Слушай, Юхан, у тебя ведь есть выход в сеть, а?

— Солнышко! У меня сейчас есть лишь выход в то, что осталось от сети. Ведь Рагнарек начался, и тот цифровой мир, который мы знали…

— Да-да! — перебила она. — Это чертовски интересно, но сейчас просто нужна сеть.

— В верхнем кабинете, любой из двух десктопов, — сказал он.

— Спасибо, Юхан, ты классный! А можно я утащу с собой бутерброд и кофе?

— Можно, только, пожалуйста, не надо лить слишком много…

— Да-да, Юхан, я знаю-знаю! Не надо лить слишком много кофе на мебель и сыпать слишком много крошек на клавиатуру!

С этими словами, она схватила огромный бутерброд, чашку кофе, несколько салфеток, ускакала вверх по трапу и уже сверху крикнула:

— Я надеюсь скоро сообщить, что все-таки случилось с дата-центрами!

— По-моему, они просто сгорели и это главное, — произнес психоаналитик. — Но, видимо, спецслужбу интересуют детали.

— Верно, док, — подтвердил Штеллен, делая глоток из чашки. — У тебя отличный кофе.

— Да, и это потому, что контрабандный… Не для протокола, конечно.

— Ну, разумеется! — Тарен на секунду символически закрыл свои глаза ладонями. — Кофе восхитительный. А что насчет вашей полемики с Хубертом и насчет микрокосма?

— О! — психоаналитик улыбнулся. — Я предполагал, что вы напомните. Рассмотрим ваши вопросы в заданном вами порядке. Моя полемика с Яном касается аналога болезни, от которой страдает современная субмодернисткая цивилизация.

— Вроде бы, современная цивилизация — постмодернистская, — сказал Штеллен.

В ответ психоаналитик резко перечеркнул нечто на воображаемой доске в аудитории.

— Нет, Вальтер. Шоумены от науки грубо льстят современной цивилизации, называя ее постмодернистской. В конце XX века она не допрыгнула до постмодерна и рухнула в субмодерн. Это хуже, чем откат в премодерн, поскольку исключает вторую попытку.

— Док, а можно как-то попроще? — очередной раз спросил Тарен.

— Конечно, можно! Представьте альпиниста, идущего вверх по склону к невидимой, но примерно понятной вершине панмодерна, где технически решаются любые мыслимые задачи. Вообще любые, без всякого исключения. Все мыслимое может быть сделано.

— Гм… — Тарен покрутил в руке кофейную чашку. — Но это всемогущество какое-то.

— Не какое-то, а настоящее техническое всемогущество, — сказал Эбо. — Итак, альпинист движется от средневековья вперед и вверх, минуя указатели: Премодерн, Модерн… Не достигнув указателя Постмодерн, он падает в расщелину, где-то на уровень указателя Премодерн. Если бы он скатился по склону, то мог бы повторить маршрут, и со второй попытки достичь Постмодерна, а затем Панмодерна. Но он упал вертикально вниз. По горизонтали он будто в районе 2000-го года, а по вертикали — в районе 1900-го. Таково описание субмодернизма, данное Яном Хубертом, когда я был еще студентом. Тогда я восторгался иллюстративной ясностью диагноза субмодернистской болезни, но позже, накопив некоторый опыт, я уточнил свою позицию.

— В каком смысле ты уточнил, док?

— В смысле Ян считает, что эта болезнь — как чума в средневековье. Но мое мнение: это больше похоже на грипп в эпоху просвещения. В общем, я считаю, что можно решить проблему путем терапии, а Ян считает, что нет вариантов кроме санитарии.

— Санитария — это облить бензином и сжечь? — спросил Штеллен.

Юхан Эбо молча пожал плечами. Поль Тарен почесал в затылке.

— Так, док, а эта диверсия с дата-центрами ближе к терапии или к санитарии?

— Конечно, к терапии! Человеческие жертвы и материальные разрушения минимальны, примерно как в дорожных или строительных авариях, случающихся очень часто. Но я сомневаюсь, что эта диверсия имела цель исправить мир. Вероятно, цель — устрашение европейской кибюрархии путем удара в самую уязвимую точку: кибернетическую.

— Так, а кибюрархия — это?..

— Это кибернетически-бюрократическая олигархия, — пояснил Эбо. — Хотя, я полагаю, Норберт Винер, основатель кибернетики, был бы против применения этого термина к практике современной евро-бюрократии. Он понимал кибернетику как человеческое использование нечеловеческих существ. Так названа его книга 1950-го. А практика евро-бюрократии состоит в нечеловеческом использовании человеческих существ.

— Док, а можно как-то попроще? — снова спросил Тарен.

— Да, я объясню конспективно. Человек — стайный высший примат с соответствующей зоопсихологией. Для психической гармонии человеку, как и шимпанзе или даже более примитивной макаке, требуется прямой физический не регламентированный контакт с соплеменниками. Обмен эмоциями без посредников. Тут влияет и мимика, и различные поглаживания… В данном случае, поглаживание — научный термин… И конфликтные контакты в каком-то количестве тоже требуются. У психически здорового человека в психически здоровом обществе регламенты таких контактов излишни и вредны. Ведь эволюция за миллионы лет создала регуляторы меры — иначе люди вымерли бы. Когда бюрократ пытается обосновать необходимость сотен административных ограничений контактов, он говорит, будто это чтобы люди не причинили вред друг другу. Но тут у здравомыслящего человека возникает два четких рациональных контраргумента…

Психоаналитик поднял два пальца, выразительно пошевелил ими и повторил: — …два четких рациональных контраргумента. Их лучше изложить по порядку.

Первый: когда подросток в стае приматов достигает препубертатного возраста, вокруг оказываются численно преобладающие взрослые. Так подросток строит отношения со сверстниками, естественно подражая взрослым и под их контролем. Это эволюционно сложившийся механизм. Но бюрократия целенаправленно ломает этот механизм. Она запихивает толпу подростков в школу, где взрослых сравнительно мало, они заняты — в основном, выполнением регламента — им некогда контролировать подростков. Вопреки эволюционно сложившемуся механизму, подростки предоставлены сами себе и строят отношения уродливым способом, основанным на грубой силе и агрессии. Почему-то бюрократия, противоестественно исключая контроль, стремится к такому результату.

Второй: у взрослого примата сформирован стиль общения и самоконтроля. В стае для нормальной жизнедеятельности требуется лишь коллективное сдерживание немногих избыточно-агрессивных особей. Но бюрократия также целенаправленно ломает и этот механизм. Она запрещает коллективное сдерживание и вместо него вводит регламент санкций, который работает безобразно плохо. При этом бюрократия регламентирует и ограничивает те контакты, которые необходимы для психического здоровья людей.

— Коллективное сдерживание — это что? — поинтересовался Штеллен.

— Это практика, сохранившаяся в отдаленных деревнях: если какой-то задира слишком агрессивно ведет себя, то жители набьют ему морду. Могут серьезно покалечить.

— Док, ты считаешь такой самосуд правильным?

— Я считаю: это правильнее, чем запрет, благодаря которому некто может безнаказанно терроризировать людей. Бюрократия выращивает социопатов в школе и поощряет их к дальнейшему насилию во взрослой жизни. Это нечеловеческое использование людей.

Штеллен раздраженно похлопал ладонью по колену.

— Знаешь, док, цивилизация рождается вместе с монополией государства на насилие.

— Тогда, — ответил Эбо, — ваша цивилизация родилась мертвой. Ведь в реальности ваше государство не имеет монополии на насилие даже в тюрьме, не говоря уже об улице.

— Вальтер, док прав, — встрял Тарен. — Вспомни стерву Клариссу в Вольфергем-кастл.

— Клариссу? — переспросил полковник. — Ту, которая мечтает посадить хиппи в тюрьму, контролируемую иерархией уголовников?

— Вот-вот, — майор-комиссар покивал головой. — Видишь, как все укладывается в схему.

— Ладно, док, — проворчал Штеллен, — а что ты говорил про ограничение контактов, которые необходимы для психического здоровья?

Юхан Эбо удивленно развел руками:

— Друзья, это элементарно. Отношения между взрослыми и детьми. Отношения между взрослыми разного пола и возраста. У приматов это строится на прямых контактах, и в частности — на тактильных контактах. Прикосновение. Поглаживание. Универсальные тактильные сигналы, они позволяют человеку найти взаимопонимания с шимпанзе или гориллой на интуитивном уровне. И уж тем более — найти взаимопонимание с другими людьми, даже говорящими на незнакомом языке. Если вы лишите примата тактильных контактов с себе подобными, то он впадает в депрессию. С какой целью бюрократия регламентирует тактильные контакты и криминализует контакты вне регламента?

— Док, ты сейчас о сексе говоришь? — спросил Тарен.

— В частности о сексе, — ответил Эбо. — Если какой-то инопланетянин прочтет сборник законов и регламентов о сексе и эротике, то решит, будто секс — это такое колдовство, запрещенное господствующей церковью и преследуемое по схеме охоты на ведьм. С каждой новой цифровой технологией слежки расширяется поле этой охоты. Даже за безобидные эротические картинки на компьютере владелец подлежит аутодафе. Мне довелось исследовать судебный материал по поводу японских эротических комиксов.

— Вероятно, — предположил Штеллен, — там были изображения малолетних.

— Там, — сказал Эбо, — были условные картинки вымышленных персон. Говорить об их совершеннолетии — бессмысленно, как о совершеннолетии пиктограммы на дорожном указателе. Впрочем, мы слишком удалились от ключевой темы тактильных контактов. Вернемся к этому. По мере экспансии цифровых технологий бюрократия все сильнее регламентирует тактильные контакты и все жестче карает за контакт вне регламента. Запреты множатся быстрее, чем можно прочесть их, и порой имеют обратную силу. За сегодняшнее действие человеку грозят санкции по закону, который появится завтра — о харрасменте, педофилии, сексизме или шейминге. У людей возникает индуцированная тактилофобия: страх прикасаться к другим людям, плюс антропофобия: страх прямого общения с другими людям. Это невроз, переходящий в биохимическую патологию…

Тут психоаналитик прервал свою фразу и махнул рукой: — Впрочем, это детали. В плане нашей темы важно, что у бюрократии контроль над людьми уже не метод поддержания какого-то порядка в обществе, а метод выживания вредного паразита, который встраивается между компонентами общества и замещает здоровые связи — дефектными, выкачивающими ресурсы при каждой транзакции. Мы вернулись, заметьте, к концепции кибюрархического субмодерна, как болезни.

— Подожди, — сказал Тарен, — надо разобраться. Значит, по-твоему, кибюрархия — вроде паразита, которым цивилизация заразилась на уровне модерна и из-за которого она не добралась до постмодерна, вместо этого провалившись в субмодерн. Так?

— Приблизительно так, — подтвердил Эбо.

— И что, по-твоему? — спросил Штеллен. — Убить цивилизацию, чтобы убить паразита?

— Нет, Вальтер, исправление цивилизации — это не мой профиль.

— А чей тогда? Яна Хуберта и аргонавтов?

— Нет. Аргонавты не намерены исправлять эту цивилизацию, они создают свою.

— Как свою? — удивился полковник, но не успел получить ответ, поскольку…

По трапу почти кувырком скатилась Жаки Рюэ, и объявила на ходу:

— Все ясно! Или почти все. Это тот же лионский сценарий! А боезаряд — гидрид тория в кристадин-фюзоре! Пакость! Торий захватывает протон, трансмутируя в протактиний, который делится по цепной схеме. Вот мы в дерьме!.. Юхан, нальешь мне кофе?

— Конечно, солнышко, — он улыбнулся и достал очередную чашку с полки. — Значит, ты говоришь, гидрид тория трансмутирует в протактиний. Но уверена ли ты, что делится протактиний-233? Может, делится его дочерний продукт бета-распада, уран-233?

— Я бы тоже так подумала, узнав про гидрид тория. Но парни из MPG исследовали все спектры, которые присланы им, и говорят о делении протактиния. При захвате протона ядром тория в кристадине образуется возбужденный ядерный изомер Pa-233m. По их расчетам, в условиях кристадин-процесса для ядерно-капельной модели Вайцзеккера получается, что ядро Pa-233m с равной вероятностью переходит в невозбужденное состояние или делится. Так можно объяснить специфику спектров.

— Так, — вмешался Штеллен. — Это спектры, снятые тем продавцом магазина-24?

Эксперт стажер неопределенно покрутила ладонями, затем взяла чашку кофе, как раз поданную психоаналитиком, нежно чмокнула его в щеку, сделала глоток и сообщила:

— Вообще-то, более тысячи любителей что-то измерили и поделились. Среди них наш знакомый Денкер. Может, его имя войдет в историю физики.

— Так… — полковник потер лоб ладонью, — а это MPG что такое?

— MPG это Общество научных исследований имени Макса Планка.

— Так, а что за пакость фюзор на гидриде тория? И при чем тут лионский сценарий?

— Это фюзор позволяет делать бомбы весом 5 кило и эффектом четверть тонны ТЭ. При диверсии в Лионе они были на игрушечных катерах, при диверсиях в дата-центрах — на игрушечных дронах. Дрон садился на крышу, и — бум! В крыше дыра с габаритами, как теннисный корт, под ней горит все, что может гореть, а уровень радиации такой, что на панелях безопасности зашкаливают дозиметры. Персонал сбегает: нет желания спасать данные и тушить пожар ценой лучевой болезни. Дата-центр выгорает до голых стен.

— Сколько дата-центров атаковано? — спросил Тарен.

— Полсотни, как минимум, и еще восемь станций кабеля, — сообщила стажер-эксперт.

— А что вокруг дата-центров в смысле радиации?

— Ничего кошмарного. В радиусе километра от атакованных дата-центров наблюдалось превышение естественного фона на три порядка: до 20.000 микрорентген в час, на этот уровень держался недолго. На данный момент — около 1000 мкр/ч, кроме зон шлейфов, возникших из-за ветра. Эти зоны размечены и экстренно эвакуированы. Другие зоны с уровнем сверх 200 мкр/ч эвакуируются в обычном порядке. Зона от 50 до 200 мкр/ч не считается опасной, но жителям рекомендовано уехать на время.

Штеллен прикинул что-то в уме и поинтересовался:

— Сколько жителей попало в эту последнюю зону?

— Не знаю, — Рюэ пожала плечами, — наверное, чуть больше миллиона.

— Так… А сколько реально схвативших дозу?

— Не знаю. Похоже, только персонал дата-центров. Но военные уже засекретили это.

— Логично, — он кивнул. — А что улиткофил Руди?

— Пока молчит, — ответила она. — Видимо, ждет, когда более-менее восстановится работа интернета. Иначе какой смысл?

— Тоже логично, — сказал полковник и посмотрел на Юхана Эбо: — Ты ведь говорил, что аргонавты не намерены исправлять эту цивилизацию.

Психоаналитик покачал в руке чашку с кофе и произнес:

— Я говорил: аргонавты не намерены исправлять эту цивилизацию, они создают свою. Вероятно, Вальтер, ты подразумеваешь вопрос: какого черта снесено полсотни дата-центров и станции оптоволоконной связи, если аргонавты не намерены исправлять…

— Так точно, док. Именно такой вопрос.

— В таком случае, я начну с того, что причастность аргонавтов тут косвенная. Но если исходить из их причастности, то цель лишь запугать политэлиту, чтобы не мешала им уходить в море, в их зарождающуюся цивилизацию.

— Вот этого я не понимаю! — заявил Тарен. — Какая цивилизация в море на лодке?

— Уж какая получится, — ответил Эбо, и пояснил: — Так выразились первые аргонавты, с которыми мне довелось общаться. Их было девять человек, включая детей, и предмет консультации состоял в специфике интимной жизни на лодке в открытом море.

— Лодка хоть большая была? — поинтересовался майор-комиссар.

— Достаточно большая. Примерно как этот мой Woonboot. Не так сложно, как в случае, например, пятерых на 7-метровой лодке, или троих на 5-метровой лодке.

— Вот так дела! — Тарен почесал в затылке. — А такое реально случается?

— Разумеется, я ведь сказал: например, — произнес психоаналитик.

Жаки Рюэ глотнула еще кофе и добавила:

— Подтверждаю. Я прокатилась втроем на 5-метровой лодке из Хорватии в Грецию. По времени это заняло менее суток, но было насыщено бытовыми событиями. Хотя, если говорить о психоанализе, то в сексе я не участвовала, а просто лежала в стороне.

— Твой круиз к бабушке с Аслауг Хоген и Юлианом Зайзом? — спросил Штеллен.

— Точно! — она кивнула.

— Круиз еще не цивилизация! — заявил Тарен. — Что вообще можно вот так построить?

— Выдра еще не водяное существо, — ответил Эбо, — выдра наземный хищник, который научился охотиться под водой. И даже тюлень — не совсем водяное существо, хотя его активная жизнь происходит в воде, а на берегу лишь отдых. Но дельфин — это существо открытого моря. Ему совсем не нужен берег. Таков путь эволюции.

— А к чему этот экскурс в биологию? — спросил полковник Штеллен.

— Это к тому, что цивилизация аргонавтов пока между выдрами и тюленями, однако их эволюция идет намного быстрее, чем у выдр, ставших дельфинами за миллион лет.

— Гм…Предки дельфинов менялись генетически, тогда как аргонавты… O, Scheisse!

Такой резкий разрыв фразы случился потому, что полковник вспомнил про ксианзан, и вообще генвекторики, синтезируемые в любительских «кухонных» лабораториях. Эбо, конечно, догадался о его мыслях, и констатировал:

— Ты уже понял: аргонавты способны пройти миллион лет эволюции в три прыжка.

— Почему в три? — спросила Рюэ.

— Не знаю, — психоаналитик улыбнулся, — интуиция. И, разумеется, аргонавты не будут превращаться в дельфинов. Они по привычке останутся гуманоидами, но генетически приспособленными к морю. Как хотелось бы матросам капитана Немо у Жюль Верна.

— Только террористических субмарин нам не хватало для счастья, — сердито проворчал Штеллен. — Так, по-твоему, док, аргонавты построят цивилизацию со всеми фишками?

Юхан Эбо хитро прищурился, глядя на полковника, и ответил:

— Зависит от того, Вальтер, что ты называешь фишками.

— Что я называю?.. Гм… Производство, транспорт, связь… Гм… Еще, наверное, наука, инженерия, всякое такое… А чему вообще полагается быть у цивилизации?

— Образование, — подсказала Рюэ.

— Образование, — ответил Эбо, — возможно, ошибочная фишка. Так считают аргонавты.

— Но детям надо учиться, — возразил Тарен, — и в хиппи-общине Сатори я видел школу.

— Поль, там нет школы, там детская площадка. И это принципиально разные вещи.

— Поясни, док.

— Я уже пояснял. Образование как социальный институт, и прежде всего школа — очень неудачное изобретение цивилизации. По крайней мере, с точки зрения арго… …Тут его фразу прервал звук нескольких выстрелов со стороны центра города.