Белоснежка и семь апостолов

Венди

— Венди, открой! — упорно колотил в дверь Артур, — Пожалуйста, выйди, давай поговорим!

— Оставьте меня в покое!!! Все!!!

— Венди!

Я сидела на унитазе, захлебываясь слезами, ненавидя всех, жалея себя.

В кулаке зажаты очки Отто. Макс нашел их, когда заправлял постель. Ребята позвонили Артему, но он, должно быть, уже был под землей, и телефон молчал.

Господи, ведь ты же есть, ведь ты же все видишь, почему не дашь знак, что мне делать? Что мне делать теперь???

Если они не вернутся — как жить дальше? Зачем?..

Лучше бы Буян тогда вздел меня на рога, и мой дар никогда бы не проснулся. Не было бы цирка, никому мы не были бы нужны, и Пит был бы жив, и Отто был бы свободен… Каждый шел бы своей дорогой, платил по своим счетам, а если у кого и открылся бы дар — приспособил бы его для работы или развлечения, а не нес, как знамя в атаку. Мы просто жили бы, как все люди. Работали, спали, любили, строили дома, заводили семьи.

Вот почему революции не бывать.

На самом деле никто, кроме единиц вроде Отто, не хочет таких перемен.

Полно среди нас магов, но разве я знала бы об этом, не скажи мне Отто?

Маги — они люди, не боги. Живут среди других таких же работающих, спящих, любящих, строящих дома и заводящих семьи. По-другому нельзя. Если по-другому, ты изгой. А никто не хочет быть изгоем. И я не хочу, никогда не хотела.

Я мнила себя избранной, не задумываясь о том, что «избранный» и «изгой» — почти синонимы. И главный смысл обоих слов прост: от тебя ничего не зависит, избирает и изгоняет всегда кто-то другой, а ты подчиняешься. Я не хочу быть «из». Лучше уж быть тем, кто избирает или изгоняет.

Я хочу домой.

Там меня примут, кем бы я ни была.

Сегодня выпал снег. Мы никогда не собирались вместе, когда был снег. Цирк просыпался по весне, как мишка после спячки. Нас томил голод приключений. Мы созванивались, договаривались о встрече, торопились доделать зимние дела, раздать долги — и рвались друг к другу, забывая обо всем, что оставалось дома, запирая за собой все двери до осени. Мы колесили по летним дорогам, дни были долгими, впечатления — новыми что ни день. Где приткнешься — там и дом. Города, городишки, села, деревушки в пять дымков, а то и просто безвестный пятачок под большим небом. В степи, открытой всем ветрам, на берегу речки, название которой забываешь, едва прочтя на карте, в лесу, из которого доносятся шорохи и вздохи, и не понять — то ли зверь тебя дразнит, то ли сам лес; у костра в окружении тех, по кому скучал всю долгую зиму. Снег мы вместе видели только в горах. Снег, но не зиму.

Зима разлучает. Разлучает…

Почему я не проснулась вовремя?.. Почему позволила себя прогнать? Он не сделал бы этого, если бы я проснулась. Он бы оставил. Он нуждался во мне, я знаю. Ему было страшно. Господи, мне тоже страшно. Я не хочу потерять никого из них, но Отто всех дороже, Господи, ты знаешь. Если это возможно, пожалуйста, верни его. Если хочешь, Господи, возьми меня взамен.

… Почему у меня больше не получилось прийти к нему?..

Чья-то злая воля сжимает нас в кольцо, загоняет на узкую тропку, с которой не свернешь, и она ведет к пропасти. Меня страшил даже не столько Кузнецов с его командой… Зарайский провидец знал, что с нами будет и где нас искать, он указал на полигон. Но если он ведал все это, почему не предупредил самого Отто? Раз нашел нас, нашел бы и его; никакой разницы. Значит, не искал. Значит, позволил им забрать Отто, а теперь, направляя нас во вражескую цитадель, ждет, что мы все сгинем там, в подземелье, люди в зеленых халатах будут копаться в наших мозгах, искать ответы на свои вопросы, и тогда на иконах рядом с нашими изображениями неведомый художник выведет слово «мученики».

Артему нельзя туда!..

Я вытерла слезы ладонями.

Нельзя.

Надо ехать за ним. Ребята не согласятся. Будут слушаться приказа. Надо уговорить, схитрить, заставить. Я не знаю как, не знаю, какими силами, но мы их вытащим. Никаких переговоров. Если понадобится, я заставлю всех четвероногих тварей в этом городе рыть для нас землю.

Сила взбухла во мне, как бутон. Мне требовалось совершить какое-то магическое действие — прямо сейчас, чтобы меня не разорвало на части. Инициировать тысячу человек, телекинировать дом, телепортироваться на Северный Полюс…

— Венди! — снова раздался из-за двери голос Артура, и он был неожиданно веселый. — Выходи, у нас для тебя такой сюрприз!

Я явственно услышала знакомое мяуканье. Не может быть… это же…

— Блисс! — завопила я, распахивая дверь.

Бродяжку держал на руках Димка, она сучила лапами, требуя доступа к законной хозяйке. Угадать в сером чудище аристократку сиамских кровей было невозможно: похоже, в долгой дороге она нечасто выполняла ритуал умывания. Глаза у Блисс горели красными фонарями, она измяукалась до хрипоты.

— Дай мне скорее. — Я протянула руки, и исхудавшая Блисс, не втягивая когтей, вцепилась мне в плечо, счастливо ткнулась мокрым носом в подбородок и заурчала.

— Ой, — не выдержала я, — вот это акупунктура.

— Полчаса орала под дверью, — сообщил Артур. — Мы ж не знали, что это она, уже собрались пойти шугануть. А сейчас вот открыли дверь — она шмыг в дом, и сразу к тебе.

— Маленькая моя, — почти запела я, оглаживая пыльную шерстку. — Мы тебя сейчас отмоем и покормим, эх ты, бедолага… пешеходина моя сиамская…

Нет, остановило меня что-то, не время сюсюкать и травить кошке блох. Вспомни, что ты решила минуту назад.

Что-то разорвалось во мне, как струна, пронзило насквозь — от макушки до пят; от неожиданности разжались пальцы, и Блисс еще сильнее впилась в плечо. Сорвался какой-то внутренний замок. Зов хлынул из меня и раскрылся, как ядерный гриб.

Я почувствовала трепещущий комочек сознания Блисс.

И тугие мякиши человеческих сущностей числом четыре. Объятые зовом. Схваченные.

В другой раз отступилась бы, но не сейчас. — Хорошие мои, — прошептала я, — мне надо совсем немного…