Кузнецов

Я спохватился в одиннадцать — надо было срочно ехать в контору, меня ждал новобранец Ким.

Из машины позвонил дежурному на полигон, спросил, как наш заключенный пережил эту ночь.

— Все спокойно, — отрапортовал лейтенант Голиков, — спал, не шумел, летать по камере и биться о стены больше не пробовал, утром справил нужду, попросил сигарет. Принесли. Скурил три штуки под присмотром, от еды отказался. Вкатили дозу «колыбельного». Перестал курить, сидит, смотрит в стену, молчит. Лампочка у него в камере перегорела.

— Заменили? — строго спросил я.

— Никак нет, с минуты на минуту заменим, Столбун обещал заняться. А торопиться некуда, — хихикнул Голиков, — объекту все равно без разницы, темно там или светло.

— Ну-ну, — ответил я. — Только, зная Столбуна, могу предположить, что лампочку вкрутят послезавтра. Поторопи его.

— Так точно, — пообещал Голиков.

Второй звонок я сделал Медведеву, спросил про самочувствие, настроение и боевой дух. Медведев порадовал: не унывал, рвался на работу, обещал к полудню, самое позднее — к половине первого быть на полигоне; заодно расспросил меня, нет ли у конторы на примете способного лекаря отрастить ему новые пальцы. Почему-то он был уверен, что лекарь найдется, и его тело вновь обретет желанную симметрию. Я пообещал поискать. Настроение у Медведева сразу испортилось, и я поспешил отключиться.

В конторе первым делом я отдал Серебренникову анкету (тот расцвел, будто я принес ему подарок на день рождения), а потом побежал в свою прокуренную келью. На пороге кабинета меня ждал наш новенький. Мы уже встречались. Но даже если бы я видел его впервые, догадался бы, что передо мной телепат. Взгляд у них совершенно особенный. Слегка рассеянный. Как у Моны Лизы: вроде смотрит тебе в глаза, а думает о чем-то своем, поди пойми о чем. Я приготовился заслонить мысли, уверенный, что Ким не удержится от соблазна попробовать на мне свои силы, как было в прошлый раз, но он этого делать не стал, чем заслужил мою симпатию.

— Здравия желаю, — сказал я, протягивая Киму руку.

Он замялся, кивнул, ничего не сказав, и пожал ее.

Фамилия ему совершенно не подходит. Если в роду у него и были корейцы — то где-то в десятом колене. Вот имя — другое дело. Имя к месту на все сто. Внешности он исконно славянской, даже былинной какой-то, походит на доброго молодца с рисунка Билибина. Такая же нелепая стрижка «под горшок», светлые волосы чуть вьются; ему бы еще вместо этого коричневого пальто полотняную рубаху, крестом вышитую, и полосатые порты — и было бы в самый раз. На «Мосфильме» бы с руками оторвали — такой типаж!

— Проходите, Василий Евгеньевич, — я распахнул дверь. — Можете не раздеваться, мы тут ненадолго, сейчас бумаги заберем и поедем. В отделе кадров уже отметились?

— Отметился, — негромко сказал он.

Я достал из сейфа досье Бенарда.

— Вот ваше задание номер один. Опасный преступник, аномал, специализация ясновидение. Таких, как мы с вами, отличает от других людей. Может определить, телепат перед ним или телекинетик. Противостоит ментальному вмешательству. Сейчас мы его ослабили, но вам с Медведевым все равно придется нелегко. Материалы прочтите до начала допроса, с собой бумаги не брать. Вот тут список вопросов в логической последовательности, очень примерный. Начнем по списку, а там уж как получится, это дело непредсказуемое. Первые вопросы вам наверняка знакомы — это обычная процедура…

— Как же, помню, — невесело ухмыльнулся Ким, пробегая глазами строчки.

— В общем-то вести допрос буду я. Мне эта шпаргалка нужна, чтобы направить его мысли на воспоминания о конкретных вещах, а вам — чтобы ориентироваться в своем поиске. Дальше. Ломать его надо штурмом: грубо, бесцеремонно и без всякой жалости. Представьте, что перед вами Джек Потрошитель или Ганнибал Лектер. В разговоры не вступать. Он хороший психолог, может вскрыть вам черепушку без всякой телепатии.

— Что, настолько страшный человек? — отвлекся от бумаг Ким.

— Вам это предстоит выяснить, Василий Евгеньевич.

— В чем его обвиняют?

— В том, что он и его соратники, преступная группировка, известная вам под названием Волшебный цирк Белоснежки, превратили в аномалов по меньшей мере пятнадцать тысяч человек по всей Сибири. Вас в том числе.

Он судорожно сглотнул, будто пытался унять позыв к рвоте.

— Который… из них? — спросил он.

— Слепой чревовещатель.

— Откуда вы знаете, что… — Он не стал договаривать. Понял. Поверил.

— Так вот. Вам и вашему напарнику Игорю Медведеву сегодня предстоит выяснить, кто стоит за организацией цирка, цель, процесс, результат. Помимо этого для нас важна любая сопутствующая информация: социальные и родственные связи, адреса, имена, пароли — все.

— А-а-а… вы уже знаете, какой процент зрителей они… переделали?

— Нам лишь приблизительно известно количество зрителей, у которых эти способности проявились. Но в худшем случае следует ожидать, что рано или поздно обратятся все те из них, кто родился после тысяча девятьсот семьдесят пятого года.

— Значит, Оксана… эта девушка, она была со мной в цирке, — она тоже?

— Мы ее проверили. Пока что проявлений аномальных способностей нет, но, если и появятся, могу вам гарантировать: она телекинетик.

— А почему я читаю мысли, а не… еще что-то делаю?

— Об этом тоже спросите Чревовещателя. Задание понятно?

— Более или менее.

— Лучше бы «более», потому что времени у нас в обрез. Вот это, — я достал из ящика стола заготовленное оборудование, — микрофон-пуговка. Закрепите на одежде. А теперь, пожалуйста, загляните мне в голову и угадайте мое желание.

Я ослабил заслонки, но Ким не торопился. Смотрел мне прямо в глаза, гадая, как ему реагировать на столь прямолинейное заявление.

— Смелее, — подбодрил я.

Ким решился. Лицо его обрело еще большее сходство с портретом Моны Лизы. Вспышка силового импульса была слабой, но невидимая глазу «взрывная волна» распространилась быстро. Ему бы немного тренировки…

— Вы хотите называть меня на «ты», но при этом ждете, что я буду обращаться к вам на «вы».

— Угадал, пять с плюсом. Ну так как?

— Идет, — легко согласился он.

Он взял микрофон и папку с бумагами, и мы вместе покинули здание.

Улица встретила нас ледяным ветром. Полгорода накрыло сине-серыми тучами, они волочились по небу так низко, что, казалось, неминуемо размажутся по крышам. Снег будет, точно. Ким запахнул пальто и тоже задрал голову. Последние иссохшие листочки на наших глазах сдернуло с придорожных тополей и закружило над улицей. Когда мы вернемся сюда после допроса, все будет уже застлано снегом — и улица, и топольки, и елки-сосенки, и машины, деловито столпившиеся на парковке…

— Вот в эту садись, — указал я Киму. Он бросил последний взгляд на темнеющее небо и открыл Дверцу.


Добираться нам до ворот полигона предстояло не больше десяти минут. Но почти сразу, едва отъехав от конторы на каких-то двести метров, мы услышали, как где-то впереди громко взвыли тормоза, и сразу ахнуло тяжелым железом о тяжелое железо. Транспорт замедлился и замер. Вырулить куда-либо не было никакой возможности — впереди стоял весь перекресток. Ким спросил разрешения выглянуть и узнать, что произошло.

— Валяй, — позволил я.

Ему понадобилось полминуты, чтобы дотянуться импульсом до центра событий.

— Лобовое на перекрестке, — коротко доложил он, — «тойота» с «газелью». Водители вроде бы оба живы, пассажиров не было.

Ким сел обратно и невозмутимо взялся за бумагу. Я посмотрел на часы. Есть время. Подождем. В крайнем случае пешком добежим, тут близко.


Пока мы стояли, Ким молча читал досье, время от времени задавая вопросы. В основном они касались упоминавшихся в деле остальных членов труппы цирка. Также его интересовало, обнаружили ли мы аномалов среди учеников Бенарда. Было время, мы очень на это надеялись. Но, понаблюдав за ними, не вычислили ни одного. Затем Ким спросил, зачем в течение последних трех лет Бенард брал дополнительные отпуска зимой — ведь в это время цирк не гастролировал. Этого в досье Чревовещателя не было. Руки не дошли продублировать несколько страниц из другого дела.

— Эта информация есть в досье Цыбульского, — ответил я. — Они, по-видимому, дружили. С тех пор как Цыбульский стал работать в школе у Бенарда, они вместе ежегодно путешествовали. Наезжали в столицу и еще кое-куда. В основном останавливались в Москве у бывшего однокашника Бенарда и в Рязани у родственников Цыбульского. Осматривали достопримечательности. Экскурсии, музеи… Подозреваю, это было нужно Бенарду, Цыбульский просто сопровождал его в качестве компаньона и в некотором роде поводыря.

— Почему они не брали с собой Горинца? — спросил Ким. — По всему выходит, что у Бенарда с Горинцом отношения были вполне дружеские и доверительные, к тому же Горинец в свободное от гастролей время — журналист-фрилансер, брать отпуск ему не нужно, он запросто мог бы выкроить время и ездить с ними. Почему?

— Мы упустили этот момент, — признался я. Дотошность Кима меня порадовала.

— У меня тоже родня в Рязани, — непонятно к чему пробормотал Ким. — Тетка там живет. И еще двоюродная сестра в… вот же, забыл, как город называется… как-то на «з»… — Заметив на моем лице скуку, Ким умолк. Но ненадолго, — Можно еще вопрос? — Это прозвучало тихо и вкрадчиво. Судя по всему, сейчас последует что-то личное.

— Давай.

— А почему вы от жены скрываете, чем занимаетесь?

Я вздрогнул. Этого он не должен был прочесть. Никак. Просто не мог. У меня тренированный блок на воспоминания, не связанные с работой. Поддубная на первых порах пыталась что-нибудь выудить про мою личную жизнь, пришлось с ней даже побеседовать при закрытых дверях. Не мог он протиснуться в этот уголок моей памяти.

Но — сделал. Случайно или намеренно. И теперь, должно быть, знает и про телефонный разговор на фоне перестрелки, и про ночной Надькин исход…

Нет, он сказал «скрываете» в настоящем времени. Значит, до главного не добрался.

— Дурак потому что, — ответил я сквозь зубы.

Наконец наш ряд тронулся.

— Вы только не подумайте, я не специально. Просто у меня привычка такая — сразу искать секреты. Как-то само собой получается.

— Вредная привычка. Но нам пригодится.

Потеряли мы больше получаса. Но, как сказал мне по телефону Голиков, Медведева пока все равно нет, а без него мы не начнем.

— Приехали, — оповестил я Кима, когда перед нами открылся вид на одну из самых сомнительных достопримечательностей города. Тот оторвался от бумаг и с недоумением глянул в окно.

— Что — здесь?

— Именно.

— Вы шутите? Вот прямо тут вы и работаете с аномалами?

— Не совсем тут, под землей.

— Догадался, — едко заметил Ким. — И что, никто не знает?

— Кому надо, тот знает. Мы же, в сущности, никому не мешаем.

— А безопасность? — не унимался он. — Тут же центр города, вокзал в двух шагах!..

— До вчерашнего дня, когда взорвался Цыбульский, ни одного инцидента не было. Место тут тихое, чужих не бывает, потому что этот забор так горожанам глаза намозолил за последний десяток лет, что никому и в голову не приходит сюда сунуться из праздного любопытства. Написано же: «Метро». Что тут еще может находиться, кроме дыры в земле?

— Ну даете, — неопределенно бросил Ким.

— Пирамиду Хеопса быстрее строили, чем это метро, так что времени у нас навалом, а покой и тишина обеспечены на долгие десятилетия.

Мы медленно проехали к железным воротам. Ким с любопытством читал вслух надписи на плане стройплощадки:

— Ствол номер три. Административно-бытовой корпус… Здание подъемных машин… О! Козловой кран!.. Отстойник… цементный контейнер… склад горюче-смазочных материалов… туалет. Все есть, — улыбнулся он.

— Метро нет, — хмыкнул я. — Прошли всего метров двадцать, потом деньги кончились. Монте-Кристо быстрее бы справился.

Сторож Юра увидел нас и открыл ворота.

На заборе аккурат возле них красовалось свежее произведение в жанре граффити. Ну дают, народные художники. Нет бы полезным делом заняться. И ладно бы что красивое рисовали — так нет, на каждой свободной поверхности — признания в любви вперемешку с белибердой из латиницы и кириллицы. Отправить вас всех на недельку в Японию на курсы каллиграфии — после этого устыдились бы пачкать своей уродливой бессмыслицей даже стенку в общественном сортире. Вот не поленюсь, решил я, и заставлю Голикова просмотреть записи с наружных камер за последние сутки, пусть найдет мне этих гадов, что портят вид. Привлечь разок по-серьезному, глядишь, другим неповадно будет.

Главное, ведь ни разу на моей памяти этот забор красками не пачкали. Плакатиками, рекламой, объявлениями всякими — это пожалуйста, но чтобы так в наглую… Ладно Голиков, сторож-то куда смотрел?

Я въехал на площадку.

Заставлю смыть. Заодно и ворота пусть почистят, голуби загадили — срам.


У Кима горели глаза. Должно быть, я выглядел и вел себя точно так же, когда отправился с Семеновым на первое дело. Как сейчас помню, работали мы тогда с сумасшедшим лозоходцем, называвшим себя Вергилием. Он утверждал, что бездумное строительство зданий на «местах силы» негативно влияет на ход мировой истории. Дескать, древние знали, где можно строить, а где нельзя. И что можно, а чего нельзя. Не зря же существовало столько ритуалов, связанных с закладкой первого камня. Проверяли многократно, как рукотворное сооружение повлияет на колебание мировых струн, войдет ли в резонанс или забьет своим грубым дребезжанием божественную мелодию. Приносили жертвы, камлали, гадали, испрашивали у высших сил дозволения и содействия. Так, говорил он, возводили Стонхендж, так складывали пирамиды. Потом со временем постепенно сделались самонадеянными и ленивыми, стали полагаться на авось и доверять указкам сверху. Даже мудрые масоны, подчеркивал он, и те позабыли свое изначальное предназначение: строить и строить правильно, в резонансе с мирозданием и с соблюдением всех предписанных пунктов ритуала.

А вывод был очевиден: пренебрежение выверенными правилами нарушает вселенское равновесие. Вот римляне, к примеру, жили бы и поныне припеваючи, правили бы миром, не построй они свой чертов Колизей. А вот построили, заткнули мировую чакру — и накрылась медным тазом великая империя, исказилась история, потекла кровь невинных.

Дело это Семенова очень тяготило, так как отрывало от насущных поисков столь любимых им пришельцев. Вергилия на нас навесили буквально в приказном порядке, как «Поднятую целину» в книжном магазине в нагрузку к «Мастеру и Маргарите». Начальству этот мужик подыскивал благоприятные места для строительства дач и так промыл своим клиентам мозги оккультными баснями, что они не погнушались воспользоваться служебным положением, чтобы учинить с нашей помощью официальную экспертизу его теории. А она имела непосредственное применение к строительству местного чуда света — башни-небоскреба конторы под названием КАТЭКНИИуголь. Помяните мое слово, брызгал слюной он, не остановите стройку — пропадет великая страна. Рассыплется, как карточный домик. Все пострадают: и правые и виноватые. Размахивал своими рамками, закатывал глаза и сокрушался, что его не послушали раньше.

Впрочем, его и тогда не послушали. Семенов, торопясь поскорее избавиться от беспокойного лозоходца, устроил ему аудиенцию у авторитетного психиатра, и тот облегчил нам жизнь, поставив Вергилию диагноз, несовместимый с дальнейшей работой на благо советской власти. Однако будущее показало, что предсказания его странным образом совпали с сюжетом естественного исторического процесса. Едва ли можно было обвинить создателей башни-кукурузы в гибели Советского Союза, но прав Вергилий оказался в одном: строительство надо было остановить еще тогда. И не ради мировой чакры и чистоты звучания божественных струн, а ради народных денег, которые зловещая «свечка» годами всасывала в свою бетонную утробу, куда там черной дыре.

Метро тоже стало долгостроем, прославившимся далеко за пределами края. Даже шутку сочинили про то, что его в Красноярске не строит, а ищут. Новосибирцам вот посчастливилось — они свое нашли, а нам все как-то не везет.

Маленькая подземная база появилась у нас еще при Семенове. Именоваться громким еловом «полигон» она — точнее, ее обновленная и улучшенная версия — стала уже в новейшее время, после появления в команде Замалтдинова, который и проделал основную работу. Проект подготовили в ведомственном НИИ, а Мефистофель одними ему известными способами выбил для оборудования полигона деньги.


— Голиков! — рявкнул я над ухом дежурного, который безмятежно читал на рабочем месте какую-то газетенку.

Газетка парила в воздухе в десяти сантиметрах от пульта и при звуках моего голоса с мгновенным хрустом сжалась до размеров яблока. Долговязый молодец Голиков мигом подскочил и расправился по стойке «смирно».

— Чего расслабился?

— Так тихо же все, — промямлил дежурный, не выказывая ни малейшего стыда.

— Какие-то малолетние Ван Гоги нам за ночь забор расписали под хохлому; у нас камеры наружные на что? Ты тут сидишь на что? Хоть раз поймал бы за ухо и… Телекинезом пугни их, что ли. Распустились совсем.

— Так точно, будет сделано, — послушно моргнул Голиков.

— Лампочку в камере ввернули?

— Никак нет. — Дежурный отвел глаза. Скомканная газетка незаметно нырнула под стол.

Я поднял взгляд на монитор — темнота. Та-ак, Столбуну как минимум выговор.

— Я по инфракрасному за ним присматривал, — не глядя на экран, махнул рукой Голиков.

Я перевел взгляд туда, куда указал его худой палец.

Расплывчатое красно-желтое привидение сидело с воздетыми руками на невидимой кровати. Руки тянулись к другому яркому фантому — тот, ссутулившись и опустив голову, стоял в полуметре от Чревовещателя.

— Кто это у него? — поинтересовался я. — Медведев, что ли?

Голиков дернулся к монитору. Щелкнул регулятором звука.

— …возьми это, спрячь в карман, — послышался голос Бенарда.

Не Медведев, спохватился я, силуэт женский… это же… — Голиков! Убью гада! Тревогу врубай, всех в камеру — Белоснежку брать живой!

Загрузка...