Беглый

Глава 8

Глава 8

Мы начали торговаться. Или, вернее, это Тэкклби начал излагать свои условия через Тарановского, который, запинаясь и подбирая слова, пытался смягчить откровенно грабительские предложения своего нанимателя.

Англичанин развалился на грубо сколоченной лавке, которую ему притащили слуги, и, обмахиваясь своим серым котелком, словно веером, излучал смесь скуки и высокомерия. Каждое его слово, переведенное поляком, сочилось презрением к нам, «этим русским оборванцам», как, я был уверен, он нас называл в своих мыслях.

«Терпи, Курила, терпи, — мысленно повторял я себе, сжимая кулаки. — Сейчас не время показывать гонор. На кону слишком многое».

Тэкклби проявил всю ту звериную, бульдожью неуступчивость, которая, видимо, и делала таких, как он, хозяевами положения в этом диком краю. Он ломал цену, придирался к каждой мелочи, которую ему излагал Тарановский по моей указке, фыркал, пожимал плечами, всем своим видом показывая, что делает нам огромное одолжение. Тарановский метался между нами, как челнок, его лоб блестел от пота.

Я же, в свою очередь, тоже упирался, где мог, стараясь отыграть хоть малую толику.

«Главное, не показать ему нашу нужду, — думал я. — Он должен верить, что у нас есть и другие варианты, что мы не цепляемся за него, как за последнюю соломинку».

Торг шел мучительно долго. Воздух, казалось, загустел от напряжения и невысказанных угроз. Однако, когда солнце уже начало клониться к закату, окрашивая пыльный двор в багровые тона, мы, вымотанные и злые, в конечном счете сошлись на сумме, которая в пересчете на английские деньги составила бы шесть тысяч фунтов. Не та блестящая победа, на которую я рассчитывал, исходя из ценности нашей мифической «шахты», но и не полный провал. По крайней мере, это были серьезные деньги, способные обеспечить нам будущее.

Не откладывая дела в долгий ящик, англичанин с видом человека, только что совершившего чрезвычайно выгодную покупку за бесценок, лениво кивнул Тарановскому. Тот с поспешностью достал из дорожного саквояжа своего хозяина пухлую чековую книжку в кожаном переплете и набор для письма. Тэкклби, приняв перо, с каким-то даже удовольствием быстро выписал вексель на предъявителя на оговоренную сумму от имени своего торгового дома, базировавшегося где-то в Гонконге или Шанхае, и жирно, размашисто поставил свою подпись, похожую на запутавшийся клубок змей.

— Вот! — коротко бросил он, протягивая бумагу Тарановскому, а тот уже передал ее мне.

Я взял вексель. Бумага была плотной, дорогой, с водяными знаками. Название торговой компании, выведенное витиеватыми английскими буквами, выглядело солидно. Внизу красовалась внушительная рельефная печать с изображением какого-то геральдического зверя, внушавшая доверие. «Кажется, не обманул, — с облегчением подумал я. — По крайней мере, с виду все чинно». Но меня смутил один момент…

— Мистер Тэкклби, — обратился я к нему через Тарановского. — Я немного удивлен: вы покупаете шахту для себя, как я понял. Но платите векселем компании, вашего нанимателя. Как же так?

Англичанин снисходительно улыбнулся, похлопывая себя по полному животу.

— Это просто деловая формальность! Компания временно кредитует мистера Текклби. Он быстро возместит эти средства из доходов от добычи серебра. Это будет выгодная инвестиция и для него, и для компании в конечном итоге! Не беспокойтесь, вексель абсолютно надежен. Любой крупный торговец чаем в Урге или Кяхте примет его без вопросов, — заверил меня Тарановский

Его объяснение показалось мне крайне сомнительным, но спорить я не стал.Главное — у меня в руках был документ, который можно было превратить в реальные ценности. И сделать это нужно было как можно быстрее, пока мистер Тэкклби не опомнился или его компания не узнала о предприимчивости своего представителя.

Я не стал терять ни минуты. Вексель от крупной гонконгской компании — это был серьезный аргумент в торговых кругах. На следующий день с помощью Очира и Изи нашел крупного китайского торговца чаем, который как раз формировал караван в Кяхту. После недолгих, хотя и напряженных переговоров и проверки подлинности векселя через знакомых приказчиков, китаец согласился принять его в уплату за большую партию хорошего листового чая — самого ходового товара на русском рынке.

Сделка состоялась быстро. Мы обменяли вексель Тэкклби на десятки тюков с чаем, упакованных в специальные ящики — цыбики. Так еще и четыреста лянов наличкой получили. Тут же наняли у местных монголов дополнительных верблюдов и погонщиков. И вот наш скромный отряд превратился в небольшой, но солидный торговый караван.

Груженные чаем, мы катили по пыльным, разбитым дорогам. Путь в Россию был еще долог и, несомненно, опасен, но теперь у нас был законный, ходовой товар, и это вселяло толику уверенности.

Через несколько дней однообразного пути мы снова прибыли в уже знакомый нам Баин-Тумэн. Город встретил той же невообразимой суетой, грязью и оглушающим гомоном. Мы остановились на том же постоялом дворе, где уже успели немного примелькаться. И тут на пыльном заваленном кизяком дворе я увидел знакомую дородную фигуру. Никифор Лопатин! Иркутский купец, который так красочно описывал нам нравы местного амбаня.

— Никифор Семеныч! Здравия желаю! Какими судьбами? — окликнул я его.

Лопатин обернулся, и его широкое лицо расплылось в добродушной улыбке.

— А, Иван, здравствуй, мил человек! О, и вы тут, господа! Рад видеть. А я вот… все мыкаюсь с остатками. Товар не идет, хоть плачь!

Тут я заметил странную суету. Во дворе несколько китайцев пытались разбить небольшую, но явно европейского вида палатку. Командовал ими худосочный тип в черном сюртуке и очках, чьи бакенбарды недвусмысленно выдавали немца.

— А-а! — досадливо отмахнулся Лопатин. — Это прусак один. Приехал пару дней назад и уже всех тут допек своими капризами. То ему не так, это не этак… А этот, в черном, секретарь его, такой же педант. Палатку, видите ли, разбивает, спать тут будет! Не нравится ему в фанзе — пыльно, мол, и пауки. Будто на дворе их меньше! Тьфу! — И Лопатин энергично сплюнул, возмущенный немецкой брезгливостью.

— А кто он таков-то? — спросил Левицкий, всегда питавший интерес к европейцам, даже немцам, в этих диких краях.

— Да болтает всякое, — хмыкнул Лопатин. — Приехал сюда не просто так, а с целью! Узнал он где-то, что неподалеку отсюда, в степи, есть древний курган, чуть ли не ханская могила, и в том кургане, по слухам, несметные сокровища зарыты. Вот он и мечтает его раскопать да разом богачом стать, почище самого Ротшильда! Еще и разрешение получил, мол исследование, но мы то понимаем. Притащил с собой инструменты, рабочих нанимать собирается. Только вот незадача — его марки тут и даром никому не нужны, хоть на стенку их клей.

— Раскопки? Сокровища? — переспросил я, и во мне тут же проснулся азарт. «А что, если?..»

— Чем же он платить собирается, если марки его не ходят? — практично поинтересовался Изя.

— А вот это самое интересное! — подмигнул Лопатин. — Привез он с собой на продажу партию отменного фарфора — чашки, блюдца, вазы всякие расписные. Хотел его в Кяхте толкнуть, если с курганом не выгорит. Товар хороший, дорогой, да только кому он тут нужен, в этой дыре? Тут кирпичным чаем больше интересуются. Вот и сидит теперь немец, как кур во щах, со своим фарфором да с мечтами о кургане. Ищет проводника, платить обещает щедро, но чем — непонятно.

— Однако… — задумчиво протянул я. — Любопытно. А как с ним объясняться? Я по-ихнему — ни в зуб ногой.

— А он кое-как по-французски балакает, — снова подмигнул Лопатин Левицкому. — На ломаном, конечно, но понять можно. А у тебя, я помню, с французским-то неплохо было, — хмыкнул Лопатин. — Зовут этого профессора Гетц, вроде преподает где-то. Вы вот что, Иван, приходите ко мне после обеда, чайком побалуемся и мы вместе к нему сходим. Познакомлю! Он тут по соседству комнату снял, а сам сейчас к амбаню должен пойти, представиться да разрешение на раскопки выклянчивать, Пекин далеко, а амбань здесь.

После скудного обеда мы с Лопатиным направились к профессору Гетцу. Нашли мы его в убогой комнате глинобитной фанзы. Обстановка была удручающей: земляной пол, глиняная лежанка-кан, шаткий стол и два таких же табурета. Сам профессор Гетц — лет пятидесяти, с редкими светлыми волосами, торчащими усами и встревоженным видом — сидел за столом и сосредоточенно просматривал бумаги при свете сальной свечи, хотя за затянутым бумагой окном было еще светло. Одет он был в дорожный костюм из плотной серой ткани. На кане был разложен его багаж — потертые чемоданы и складная походная кровать с пуховым одеялом.

Лопатин откашлялся и представил меня. Немец поднял голову, близоруко сощурился и, узнав Лопатина, попытался изобразить радушную улыбку. Говорил он на ломаном, ужасающем французском с сильным немецким акцентом:

— Ах, прошу извинять, господин коммерсант! Я есть принимать вас в таком месте! Прошу садиться!

Лопатин занял один табурет, я присел на краешек кана.

— Ошень примитивный китайский таверна! — возмущался Гетц. — Я думать, такой старинный культур должен иметь таверна получше! Пфуй! Зачем эта гора, — он ткнул пальцем в кан, — половина комната занимайт!

— Это кан, господин профессор, — попытался объяснить я. — Зимой ее топят, и она очень теплая.

— На этой пыль! Пфуй! И блохи, наверно! Ужасно! — Профессор брезгливо поморщился.

— Здесь хотя бы окно есть, хоть и бумажное, — заметил я. — В других местах комнаты часто бывают совсем без окон.

— О, mein Gott! Мой Бог! Это значит, сидеть в темноте?

— Или держать дверь открытой, — подсказал я.

— Еще лучше! И все китайцы будут стоять у дверь и смотреть! Это невыносимо! — Профессор картинно закатил глаза.

— Они и так смотрят, через бумажное окно, — усмехнулся Лопатин. — Проделают дырочку и смотрят. Так всю бумагу в решето превратят. Хотят посмотреть на «ян-гуйцзе», на заморских чертей.

— Но китайцы начинают дверь открывать! На ней ни ключа, ни засова нет! — пожаловался профессор.

— Ваш помощник попросит их не мешать, — попытался я его успокоить. — А где же ваш секретарь?

— Он в другая комната, спит. Очень уставал, с амбанем говорил долго. Мой помощник знает нанкинский диалект, а амбань здешний — только пекинский. Плохо друг друга понимают.

Вдруг профессор резко вскочил, отчего табурет с грохотом упал, и закричал пронзительным голосом:

— Mein Gott! Это что за гадкий насекомый⁈ Я читал, тут живет каракурт, он смертельно кусает! — Он указывал дрожащим пальцем на стену, где из щели медленно выползала крупная, мохнатая желтовато-серая фаланга.

— Успокойтесь, это не каракурт, это фаланга, степной паук, — сказал я.

— Он тоже кусает? У него восемь ног! Какой противный!

— Кусает, и довольно больно. Рука потом сильно пухнет, жар может быть, — пояснил я.

— Donnerwetter! Черт побери! Еще один! — снова вскричал профессор, указывая на другую стену, где бежала еще одна фаланга. — Это ужасно! Здесь спать нельзя! Пойду в наша походная палатка!

— Давайте мы это поправим! — предложил я и, пришлепнув фалангу сапогом, выкинул ее наружу.

Профессор немного успокоился.

— Итак, профессор, вы прибыли сюда ради раскопок древнего кургана, в надежде найти сокровища? — начал я издалека, к колбасникам у меня был свой счет, как, впрочем, и у всей моей семьи после войны к фашистам.

— О да! Я-я! — тут же оживился Гетц, на время забыв о пауках. — Великий курган! Золото, может быть! Но нужны рабочие! Много людей! Десятки! А платить им… Мой прусский талер здесь никто не знайт. Дикари!

— Зато у меня есть деньги, которые здесь знают! — Я с самым невинным видом показал ему пачку тех самых амбаньских бумажек. — И я могу помочь вам. Скажем, я заинтересован в вашем фарфоре. Вы упоминали, что у вас есть партия на продажу, если с курганом не выйдет. Я готов купить у вас часть этого фарфора прямо сейчас, а вы на эти деньги сможете нанять здесь рабочих для ваших раскопок. Вы потратите их здесь на копателей.

— Ошень карашо! Замечательно! — Глаза профессора загорелись неподдельным интересом. Фарфор, который он тащил до Кяхты, мог принести ему реальные деньги для начала раскопок! — Это решает мою главную проблему с наймом! Еще мне нужен хороший человек нам помогать: обед готовить, чай варить, на базар ходить, вещи караулить.

— Вы тоже сможете нанять его здесь на эти же деньги, — с готовностью заверил я его.

Тем временем молодой китаец принес дымящийся чайник и пиалы. К чаю он подал профессору горку свежих баурсаков.

— Это что за маленький колбас? — спросил профессор, с подозрением разглядывая незнакомое кушанье.

Я объяснил, что это лучший сорт хлеба для долгой дороги. Но Гетцу баурсаки не понравились.

— Опять баран! Везде баран! — картинно возмущался он. — Суп из барана, жаркое из барана и этот ваш хлеб-бурсак — тоже с бараном! Скоро и компот из барана мне подавайт! Ужасный вкус! Забирайте ваш бурсак! Мы имеем с собой хорошее немецкое печенье, домашний гебек!

За чаем, который оказался неплохим, я вернулся к делу:

— Итак, господин профессор, я правильно понял, что вы готовы продать часть вашего фарфора? Что-нибудь не слишком громоздкое, но достаточно ценное.

— О, ия! Конечно! — Профессор Гетц буквально просиял. — У меня есть несколько прекрасный экземпляр! Но только, должен предупредить, от вас понадобится много, очень много этих ваших… бумажных денег!

«Много денег» у меня с собой было, хвала неутомимому Изе Шнеерсону, который перед нашим отъездом из Ханьхэхэя успел изготовить весьма приличное количество очень правдоподобных копий баин-тумэнских ассигнаций. Риск, конечно, был велик — нарваться на проверку здесь с фальшивками было бы катастрофой. Но немец казался чрезмерно увлеченным своей идеей раскопок и слишком пренебрежительно относился к местным «фантикам», чтобы тщательно их проверять. К тому же часть денег, которые я ему предложу, будут настоящими, от Лопатина.

После долгих утомительных торгов, во время которых профессор театрально сетовал на свою уступчивость и мои «варварские» попытки сбить цену, а я — на его непомерные аппетиты и «непонимание истинной ценности местных денег», мы сумели сойтись в цене. Я приобрел у него пять разнокалиберных фарфоровых ваз, изящно расписанных пасторальными сценками и цветами, и одну большую, но на удивление легкую фигуру глазурованного фарфорового коня, которого, по словам профессора, он вез в подарок какому-то важному чиновнику в Кяхте, но теперь готов был уступить ради дела всей его жизни — раскопок кургана. Профессор Гетц уверял, что все это подлинные шедевры саксонских мастеров, стоящие целое состояние. Я, не будучи специалистом, мог лишь оценить их изящество и явную старомодность.

Совершив сделку и получив от профессора его драгоценный фарфор, тщательно упакованный в стружку и циновки, я поспешил откланяться. Поблагодарил за чай и выгодную коммерцию, пожелал больших успехов в раскопках. Нужно было уходить, пока этот эксцентричный тип с торчащими усами не вздумал немедля отправить своего слугу тратить полученные деньги на местный базар. Хоть Изя и божился, что его фальшивки неотличимы от настоящих, проверять это на себе мне совершенно не хотелось.

Мы с Лопатиным, который все это время молча присутствовал при торге, с видом знатока кивая, вышли от профессора Гетца. Я нес в руках большой сверток с фарфором, а в душе моей кипела пьянящая радость от удачно провернутой аферы. Одно было ясно: мы избавились от бесполезных и опасных бумажек, превратив их в ценный и компактный товар, который можно попытаться выгодно продать уже в России.