Беглый

Глава 6

Глава 6

— Вот и славно, — кивнул я, стараясь казаться спокойным и деловитым. — Сколько он хочет за ящик своего… товара? — Я намеренно не назвал опиум вслух.

Поляк снова метнулся к англичанину. Их короткий, отрывистый разговор на английском, которого я почти не понимал, больше походил на перепалку двух торговок на базаре, чем на деловые переговоры. Наконец, Тарановский вернулся, вытирая со лба испарину.

— Мистер Тэкклби хочет за один ящик опиума… — Он назвал Стоимость в лянах.

Цена была высокой, даже грабительской, но, учитывая редкость и специфику товара, не запредельной.

— И он хочет взглянуть на ваше серебро. И еще… — Тарановский понизил голос до шепота: — Он очень, очень заинтересовался вашей «шахтой». Буквально загорелся! Спрашивает, не продается ли она или не ищете ли вы компаньона для разработки? Деньги, он говорит, найдет!

«Ага, клюнул, старый лис! — мелькнуло у меня в голове. — Значит, легенда сработала. Это хорошо. Дает нам пространство для маневра».

— Про шахту мы пока говорить не готовы, — ответил я уклончиво, стараясь придать лицу самое загадочное выражение. — Это дело будущего, требующее серьезного доверия. А серебро… серебро покажем!

Я немедленно бросился к своим, которые с тревогой и любопытством наблюдали за нашими переговорами. Первым на пути мне попался Шнеерсон.

— Изя! — Я схватил его за плечи, отчего он подпрыгнул и испуганно захлопал ресницами. Быстро введя его в курс дела, я понизил голос: — Слушай сюда. Тут, в этом вертепе, есть кто-нибудь, кто мог бы быстро переплавить часть наших слитков так, чтобы они были похожи на самородное серебро? Чтобы ни сучка ни задоринки, никаких следов заводской плавки!

Изя, наш финансовый гений и мастер на всякие щекотливые дела, на мгновение растерялся, его глаза забегали.

— Таки да, я вас умоляю… найдутся умельцы, — растерянно, но уже с загорающимся в глазах интересом ответил он. — Тут всяких хватает и плавильщиков, и… других мастеров А зачем вам, Курила, такая странная фабрикация, да еще тайно и в спешке?

— Надо переплавить примерно пятнадцать, а лучше двадцать фунтов. Срочно! И чтобы выглядело так, будто мы это серебро киркой из земли выковыряли! — перебил я его, не давая увлечься расспросами.

Изя понимающе кивнул, его лицо мгновенно стало серьезным и деловитым. Этот пройдоха нюхом чуял, где пахнет риском и большими деньгами.

Через полчаса, оставив остальных, мы втроем: я, Изя и Тит в качестве охраны и носильщика — уже пробирались по каким-то вонючим задворкам Ундурхана.

Изя привел нас в одну из многочисленных кузниц, затерявшуюся в лабиринте глинобитных строений. Там, в полумраке, среди груд угля и железного лома, орудовали несколько подозрительного вида китайцев — угрюмых, молчаливых, с лицами, перепачканными сажей.

Они без лишних вопросов взялись за работу, когда Изя сунул им несколько монет. Вскоре в горне уже яростно ревело пламя, раздуваемое мехами. Наши слитки один за другим исчезали в огромном железном ковше, превращаясь в ослепительно белое, кипящее варево. Затем это расплавленное серебро выливали в грубые, неровные глиняные формы, которые китайцы тут же при нас смастерили из влажной глины. Через какое-то время, когда металл остыл, у нас на руках оказалось двадцать два фунта «самородного» серебра — комки и лепешки неправильной формы, тусклые, с вкраплениями земли и песка. Выглядело достаточно убедительно.

Сделка состоялась тем же вечером, в укромном углу постоялого двора при скудном свете единственного тусклого фонаря, отбрасывавшего на глиняные стены дрожащие, уродливые тени. Атмосфера была напряженной, как натянутая струна. Захар, молчаливый и сосредоточенный, принес один из наших настоящих, еще нерчинских, слитков — самый небольшой, для пробы. Тэкклби, фыркая и отдуваясь, придирчиво осмотрел его, вертел в своих пухлых пальцах, взвесил на руке, даже, к моему удивлению, попробовал на зуб, что-то бормоча себе под нос по-английски. Его взгляд был острым и цепким, как у ястреба, высматривающего добычу. Ему помогал старенький, высохший, как мумия, китаец в потертом халате и круглой шапочке — видимо, местный эксперт по драгоценным металлам.

Он долго тер слиток о какой-то черный камень, нюхал, рассматривал через небольшое стеклышко, потом даже распилил его. А там и наши свежеиспеченные «самородки» пошли в дело.

Англичанин вертел их в руках, недоверчиво хмыкал, нюхал, но китаец-эксперт после тщательного изучения что-то негромко ему сказал, и Тэкклби наконец удовлетворенно кивнул.

Мысленно я уже потирал руки. Видимо, качество металла и его «природный» вид его удовлетворили, и старый лис проглотил наживку. Ну, теперь только бы не сорвалось!

Тэкклби что-то отрывисто бросил Тарановскому, и тот, облегченно вздохнув, знаком велел одному из слуг принести большой просмоленный деревянный ящик, туго обвязанный просмоленными же веревками, с выжженным на боку клеймом какой-то гонконгской торговой компании.

В обмен я отдал англичанину оговоренное количество нашего «самородного» серебра, которое Изя тщательно взвесил на предусмотрительно прихваченном из наших запасов безмене. В продолжении всей операции руки у Изи слегка подрагивали, но он держался молодцом.

— И еще, пан Станислав, — сказал я как можно более небрежным тоном, когда сделка была завершена и ящик с опиумом стоял у наших ног, источая слабый, но характерный пряный аромат, — хочу попросить еще об одной услуге. Мы тут отправляемся в дальний путь, поклажи у нас прибавилось, и нам бы не помешало некоторое количество пустых ящиков. Таких же крепких, как этот. Штук десять-пятнадцать нас бы вполне удовлетворило. Если надо, мы заплатим!

Тарановский снова перевел мою просьбу англичанину. Тот пожал плечами — пустые ящики его, видимо, совершенно не интересовали: главное, он получил свое серебро и уверовал в существование мифической шахты.

И вскоре носильщики притаранили нам полторы дюжины крепких пустых ящиков, пахнущих смолою и сладковатым опиумным дурманом, снабженных все тем же клеймом гонконгского торгового дома.

«То что доктор прописал», — подумал я, представляя, как в этих ящиках будет путешествовать наше основное сокровище, надежно укрытое от любопытных глаз.

Когда мы вернулись в свою каморку с драгоценным и опасным грузом — ящиком опиума и целым штабелем пустой тары, — товарищи встретили нас напряженным, выжидательным молчанием. Воздух в комнате, казалось, можно было резать ножом.

— Ну что, Курила? С Богом? Получилось? — хрипло спросил Софрон, его рука непроизвольно сжимала рукоять ножа.

— Получилось, — кивнул я, с преувеличенной осторожностью ставя тяжелый ящик на земляной пол. От него исходил тот самый запах, который я уже успел запомнить — густой, сладковато-пряный, немного тошнотворный.

— Вот. Наш пропуск в Ханьхэхэй. И вот еще, — я указал на пустые ящики. — Пригодится… кое для чего!

— А про шахту что? Спрашивал, живоглот? — поинтересовался Захар, его глаза горели нетерпением.

— Спрашивал. И еще как! Интересуется сильно. Я сказал, что пока не готовы говорить об этом, мол, дело деликатное. Но он явно на крючке. Посмотрим, может, мы и остальное серебро ему потом таким же манером продадим… А пока пусть думает, что у нас действительно есть неиссякаемый источник. Может, еще пригодится нам этот напыщенный англичанин!

На следующее утро, едва забрезжил рассвет, наш маленький отряд покинул пыльный и негостеприимный Ундурхан и под предводительством Очира двинулся на север, к загадочному городу Ханьхэхэю, где, по слухам, местный амбань предпочитал опиумный дым государственным делам, а в лавках продавали отличную бумагу, так необходимую Изе.

Дорога вилась среди невысоких, но труднопроходимых скалистых гор, поросших редким, чахлым лесом. Воздух стал чище, прохладнее, пыли было меньше, но путь оказался труднее — приходилось то карабкаться на каменистые перевалы, от которых у лошадей подкашивались ноги, то спускаться в глубокие, мрачные ущелья, где, разбуженные недавним половодьем, еще яростно шумели быстрые сезонные реки, грозя смыть нас вместе с поклажей. На второй день пути, проезжая по узкой горной долине, стиснутой отвесными скалами, мы увидели впереди нечто странное, отчего у меня неприятно екнуло сердце.

У подножия крутого склона чернели полуразрушенные деревянные строения — остатки бараков, какие-то навесы, покосившиеся, словно пьяные, копры над темными, бездонными провалами шахт. У входа в долину, словно охраняя это мертвое место, стояло несколько юрт, а возле них лениво расхаживали солдаты в форме, вооруженные допотопными ружьями. Они проводили нас равнодушными, пустыми взглядами, но останавливать, к счастью, не стали.

«Только бы не проверка», — подумал я.

— Что это за место, Очир? — спросил я нашего проводника, стараясь, чтобы голос звучал как можно более безразлично.

— Похоже, на старые прииски! Серебряные шахты, — коротко, не поворачивая головы, ответил Очир. — Старые. Давно закрыты. Никто не работает.

— Закрыты? А почему? — удивился Левицкий, в котором проснулся интерес исследователя. — Месторождение иссякло? Или вода залила?

Очир пожал плечами с видом человека, которому до всего этого нет никакого дела.

— Не знаю. Говорят, приказ самого Богдо-хана был. Велел закрыть все серебряные рудники в здешних горах. Сказал, серебро надо беречь. На случай большой войны с «рыжими дьяволами». — Он слегка кивнул в нашу сторону, имея в виду, очевидно, всех европейцев. — Чтоб было чем платить за оружие и помощь от других… если понадобится.

Я был удивлен таким решением китайского императора. Как это странно, держать драгоценные металлы в земле, не давая им хода в ожидании какой-то войны! Отчего бы не достать их загодя и не поместить в надежные хранилища? Впрочем, вспомнив рассказы о чудовищной, всепроникающей коррупции при цинском дворе, я подумал, что, возможно, такой способ «консервации» — просто закрыть шахты и поставить формальную охрану — был самым надежным. Потому что все серебро из государственной казны давно бы разворовали сами же чиновники, оставив императора с пустыми сундуками. Но сам факт существования этих шахт, пусть и закрытых, здесь, так близко, вселял некоторую суеверную, иррациональную надежду. Значит, серебро здесь действительно есть… И наша легенда для Тэкклби не так уж и далека от правды.

Еще через день пути, преодолев последний перевал, мы наконец прибыли в Ханьхэхэй. Городок оказался заметно меньше и беднее Ундурхана, но, как ни странно, показался нам уютнее и спокойнее. Те же кривые, немощеные улочки, те же приземистые глинобитные фанзы с плоскими крышами, но здесь было меньше шума, показной суеты и той откровенной грязи, что так поразила нас в предыдущих городах. Чувствовалось, что это не столько крупный торговый узел, сколько ремесленный центр, живущий своей неспешной жизнью. Мы остановились на постоялом дворе — ганзе — поскромнее и потише, чем в Ундурхане, но зато здесь было меньше любопытных глаз и назойливых соглядатаев.

Первым делом нужно было разузнать про местного амбаня и как можно деликатнее навести мосты. Очир, оставив верблюдов на попечение молчаливого хозяина ганзы, немедленно отправился на разведку. Вернулся он довольно скоро, и вид у него был заговорщический.

— Амбань здесь молодой, — доложил он, понизив голос, хотя вокруг никого не было. — Говорят, знатный, из самой столицы присланный, но… слабый. Опиум курит, — подтвердил он свой предыдущий рассказ, и в его глазах мелькнула хитринка. — Много курит. Делами почти не занимается, все его помощники да прихлебатели решают. Попасть к нему можно, если принести хороший «подарок». Очень хороший. Или если есть к нему какое-то… особенное дело, от которого он не сможет отказаться!

«Особенное дело» у нас как раз было, да и «подарок», способный растопить сердце любого опиумного наркомана, тоже нашелся. Я решил действовать не мешкая, пока удача, кажется, была на нашей стороне. Через Очира, который быстро нашел нужных людей, мы передали в ямынь — резиденцию амбаня — вежливое сообщение, что прибыли русские купцы с редким и весьма ценным товаром из далеких стран, который желают предложить его превосходительству лично, в знак глубочайшего уважения. К сообщению, разумеется, приложили небольшой «бакшиш» для секретаря или помощника, отвечающего за прием посетителей — щепотку того самого первосортного опиума из ларца Тэкклби.

Ответ пришел на удивление быстро, что подтверждало наши догадки о слабостях местного правителя. Нас приглашали в ямынь на следующий день после полудня. Готовились к визиту мы со всей тщательностью.

Решили идти втроем: я — как глава нашей маленькой «торговой делегации», Левицкий — как самый представительный, обладающий аристократическими манерами и способный поддержать светскую беседу, если таковая потребуется, — и Очир в качестве переводчика и знатока местных обычаев. На всякий случай я взял с собой и тот самый небольшой ларец, в котором лежал наш главный козырь — часть купленного у Тэкклби опиума лучшего индийского сорта. Серебро мы решили пока не показывать, приберегая его для решающего момента.

Ямынь местного амбаня оказался довольно скромным одноэтажным зданием, обнесенным невысокой, но крепкой глинобитной стеной. Во дворе было на удивление тихо и пустынно, лишь пара слуг в потертых халатах лениво подметали пыль вениками из сорго. Никакой помпезности, никакой многочисленной охраны — все говорило о том, что амбань здесь действительно не пользуется большим авторитетом или просто запустил дела.

Нас провели в приемную комнату, обставленную на традиционный китайский манер — низкие лакированные столики, расписные циновки на полу, несколько шелковых ширм с вышитыми на них фантастическими фениксами и драконами.

В воздухе ощутимо висел тяжелый, сладковатый, дурманящий запах опиумного дыма, такой густой, что от него начинала кружиться голова. Вскоре, шлепая мягкими туфлями, появился и сам амбань. Это был еще молодой, лет двадцати пяти, не больше, человек. Одет он был в богатый, расшитый золотом шелковый халат, но сидел он мешковато, как на вешалке, а само лицо… Лицо его поразило меня до глубины души. Бледное, почти восковое, с землистым оттенком, с огромными темными кругами под ввалившимися глазами, оно было одутловатым и каким-то неживым. Глаза были мутными, расфокусированными, со зрачками, суженными до крохотных черных точек.

Когда он вялым жестом пригласил нас сесть, я заметил, что его тонкие, холеные руки с длинными желтоватыми ногтями слегка подрагивают. Все признаки тяжелой опиумной зависимости были налицо, и она, судя по всему, была уже в сильно запущенной, почти терминальной стадии. «Да он же почти покойник, — с холодным расчетом подумал я. — Такой ради дозы не только мать родную, но и всю Поднебесную империю продаст, глазом не моргнув. Это нам на руку».

Говорил он по-китайски, медленно, немного нараспев, словно с трудом подбирая слова, Очир быстро и точно переводил. Русский язык амбань знал плохо, понимая лишь несколько самых обиходных фраз.

Разговор начался с обычных восточных церемоний: пустые расспросы о нашем долгом и трудном пути, о далекой России, о европейских странах. Амбань проявлял вялое, почти отсутствующее любопытство, иногда задавал нелепые вопросы о царском дворе или о порядках в Париже, но было видно, что мысли его витают где-то далеко, в опиумных грезах, и наш разговор для него — лишь досадная помеха. Чтобы как-то разрядить обстановку и наладить контакт, Левицкий, заметив на столике изящную резную шкатулку с шахматными фигурами из слоновой кости, предложил хозяину сыграть партию. Амбань неожиданно оживился, словно вышел из глубокого сна.

— Шахматы? О, я люблю эту игру! — сказал он, и в его мутных глазах на мгновение мелькнул осмысленный, живой блеск. — Вы умеете играть, достопочтенный господин из далекой страны?

Левицкий, как оказалось, был весьма неплохим шахматистом, и между ними завязалась довольно интересная партия. Правитель играл неровно, импульсивно: то делал блестящие, совершенно неожиданные ходы, демонстрируя острый, комбинационный ум, то вдруг допускал грубейшие, детские ошибки, явно теряя концентрацию и нить игры. Было очевидно, что наркотик стремительно разрушает его мозг, но природные способности и остатки былого интеллекта еще давали о себе знать. Пока они играли, передвигая по доске изящные фигурки, я внимательно наблюдал за амбанем, пытаясь понять, как лучше подойти к главному вопросу, как нащупать его слабое место.

Партия закончилась вничью, что, кажется, вполне устроило обоих игроков. Амбань был даже доволен. Он милостиво предложил нам чаю и сладостей — традиционное китайское печенье замысловатой формы. Настроение его заметно улучшилось, он даже несколько раз попытался пошутить. И я решил, что подходящий момент настал, пора было брать быка за рога.

— Ваше превосходительство, — начал я через Очира, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более вежливо, почтительно и в то же время многозначительно. — Мы прибыли к вам не только засвидетельствовать свое глубочайшее почтение, но и с одним весьма деликатным предложением. Мы наслышаны о вашей мудрости, прозорливости и широте взглядов, которые выходят далеко за пределы этой провинции. У нас имеется товар, который, как нам кажется, мог бы чрезвычайно заинтересовать такого просвещенного и утонченного ценителя прекрасного, как вы. Товар редкий, исключительного качества, способный подарить утешение, радость и забвение от всех мирских забот…

Я сделал многозначительную паузу, внимательно наблюдая за реакцией амбаня. Глаза его, до этого тусклые и блуждающие, снова затуманились, но в их глубине появился острый, жадный, почти животный интерес. Он понял. Он все понял без лишних слов.

— Говорите… — прошептал он, пересохшие губы едва заметно дрогнули. — Что за товар? Показывайте!

Я кивнул Левицкому, и тот с деланой небрежностью, но предельно осторожно поставил на низкий столик перед амбанем наш небольшой ларец из темного дерева. Я медленно театральным жестом открыл его. Густой, пряный, дурманящий аромат отборного опиума мгновенно наполнил комнату, перебивая все остальные запахи. Чиновник судорожно наклонился над ларцом, его ноздри жадно затрепетали, втягивая вожделенный дым. Он взял кусочек темной массы, похожей на застывшую смолу, растер ее дрожащими, покрытыми испариной пальцами, поднес к носу, глубоко вдохнул. На его мертвенно-бледном лице отразилось такое томное, почти оргазмическое блаженство, что мне стало немного не по себе.

— Хороший… Очень… очень хороший… — пробормотал он, его голос стал хриплым и сдавленным. — Откуда… такой?

— Из очень далеких краев, ваше превосходительство, — уклончиво ответил я, сохраняя непроницаемое выражение лица.

— Прямые поставки. Самое лучшее. И у нас есть возможность доставить вам… очень большую партию. Практически любую. Регулярно.

Амбань поднял на меня свой затуманенный, но теперь полный неутолимой жажды взгляд.

— Большую партию? За что? Серебро? Золото? У меня… у меня сейчас мало лянов! Казна пуста! — В его голосе прозвучали нотки отчаяния и страха, что он не сможет заплатить за это божественное зелье.

Но я знал, что ему ответить. В голове у меня уже созрел план, дерзкий и рискованный, и теперь мне нужно было лишь грамотно разыграть эту партию, не оставив ему шансов на отступление.

— Нет, ваше превосходительство, — сказал я твердо, глядя ему прямо в мутные глаза. — Вам не понадобятся ляны. Вы можете расплатиться, не используя деньги — вам не понадобится даже медного чоха! Нам нужно не золото и не серебро. Мы согласны принять другую форму оплаты: право на разработку одной из старых, давно заброшенных серебряных шахт здесь, в ваших горах. Мы люди работящие, сами будем трудиться, не привлекая лишнего внимания, никому не мешая. А вам — наш товар. В любом количестве. И полная, абсолютная тишина, никто и никогда ничего не узнает. А вы многие годы сможете наслаждаться первоклассным опиумом для себя и всех ваших приближенных, не заботясь о его доставке и оплате!

Амбань смотрел на меня широко раскрытыми, безумными глазами, потом на ларец с опиумом, потом снова на меня. В его взгляде боролись алчность, животный страх перед последствиями и всепоглощающий наркотический туман, который уже застилал остатки разума. Идея получить практически неограниченный доступ к любимому зелью, к этому источнику забвения и блаженства, была слишком, слишком соблазнительной, чтобы от нее отказаться.

— Шахты… шахты закрыты… Приказ… — пробормотал он, его голос дрожал. — Узнают — голова с плеч… и моя, и ваша!

[1] чох — медная монета с квадратной дырой посередине, примерно 1/7 копейки.