Беглый

Глава 11

Кяхтинская таможня оказалась внушительным каменным зданием, как положено, с колоннами и фронтоном, — одним из тех, что свидетельствовали о богатстве и важности города. Вокруг кипела бурная деятельность: подъезжали и отъезжали груженые повозки, суетились артельщики, слышались команды и зычные голоса. Воздух был пропитан запахами кожи, дегтя, пыли и, конечно, тем самым, уже ставшим почти родным, ароматом чая. Нас провели в просторный зал, где за длинными столами, скрипя перьями, сидели мелкие чиновники и писцы, а у конторок толпились другие коммерсанты, ожидающие своей очереди или решающие какие-то дела.

Коллежский асессор Ситников указал нам на несколько грубо сколоченных скамей у стены.

— Ожидайте здесь, господин Тарановский. Очередь. Как только мои люди освободятся, незамедлительно займемся вашим товаром.

Ожидание — худшая пытка. Я старался выглядеть спокойным, рассматривая росписи на высоком потолке, но внутри все сжималось. Левицкий, мой «французский секретарь мсье Верейски», сидел рядом прямой, как аршин, и со скучающим видом перебирал предусмотрительно захваченные с собой бумаги. Изя ерзал на скамье, то и дело бросая оценивающие взгляды на сновавших мимо купцов и их товары, словно уже прикидывал наши будущие с ними сделки.

Софрон, Захар, Тит и Сафар, наши «слуги, не разумеющие по-русски», остались присматривать за верблюдами и лошадьми во дворе таможни.

Прошел, наверное, час, прежде чем Ситников снова подошел к нам.

— Теперь ваша очередь, господин Тарановский. Прошу ваш караван во двор для досмотра. А вас и вашего секретаря — в мой кабинет.

Кабинет Ситникова был невелик, но обставлен добротно: массивный дубовый стол, кожаное кресло, на стенах карты Российской империи и портрет государя.

Сам коллежский асессор уселся за стол, указав нам на два стула напротив.

— Итак, — начал он, взяв в руки мой паспорт и китайскую грамоту, — Владислав Антонович Тарановский, австрийский подданный. Замечательно. Цель визита — торговля. Прелестно! Товар — чай и фарфор. Все верно?

— Именно так, господин коллежский асессор, — подтвердил я, стараясь, чтобы мой отрепетированный акцент звучал естественно.

— Вы не первый год в торговле с Россией, господин Тарановский? Или это ваш дебют на кяхтинском пути?

Ситников смотрел на меня пристально, не мигая.

— Я имею некоторый опыт торговли с вашими соотечественниками в других местах, господин асессор, — уклончиво ответил я, — но в Кяхте, признаться, впервые. Наслышан о городе как о главных воротах для чайной торговли.

— Вы наслышаны верно, — кивнул Ситников. — Чай — главный товар, с которым здесь имеют дело. Мои люди сейчас осматривают ваши «узоры». А что за фарфор вы везете? Откуда он?

Тут в разговор мягко вступил Левицкий и на своем безукоризненном французском, который я тут же «перевел» для Ситникова, добавив своей речи еще больше иностранного колорита, заявил:

— Мсье Верейски поясняет, господин асессор, что фарфор — это по большей части китайские изделия, — я вспомнил слова немецкого профессора, — приобретенные мною у одного европейского ученого в Баин-Тумэне. Вещицы старинные, для ценителей.

Ситников хмыкнул.

— Ученого… в Баин-Тумэне… Любопытно. Ну да ладно, на фарфор у нас пошлина отдельная, по оценке. А вот с чаем будет строже. Вы знаете, что, согласно Кяхтинскому договору и последующим протоколам, существует строгий регламент? И что русские купцы здесь сами формируют внутренние ценовые правила под надзором таможни?

— Безусловно, господин асессор, — заверил я. — Мы везем качественный товар и готовы следовать всем установленным правилам.

В этот момент в кабинет заглянул один из таможенных служащих.

— Ваше благородие, товар господина Тарановского осмотрен. Хороший. Несколько сортов, есть и байховый, и кирпичный.

Ситников удовлетворенно кивнул.

— Вот видите, господин Тарановский, мои люди знают толк. Это хорошо, что чай у вас достойный. Меньше будет споров при оценке для пошлины. А теперь о ваших людях. — Он снова взял китайскую бумагу. — Секретарь-француз, мсье Верейски… Parlez-vous français, monsieur Vereisky? — неожиданно обратился он к Левицкому на довольно сносном французском.

Левицкий не дрогнул. Он расцвел в улыбке и ответил быстрой, изящной фразой, что-то о том, как он рад встретить в столь отдаленном уголке России человека, ценящего язык Вольтера. Я мысленно перекрестился. Ситников, похоже, остался доволен.

— Теперь касательно ваших слуг… — продолжал он, снова переходя на русский, — что ж, бумага из Маймачена, хоть и китайская, все же имеется. Но мои казаки доложат, если кто из них больно прытко начнет вдруг балакать по-русски. — Тут чиновник усмехнулся, и в глазах его мелькнул хитрый и злой огонек.

— Понимать-то они команды вашего мсье Верейски, как я погляжу, должны.

Я внутренне похолодел. Это был тонкий намек. Если кто-то из наших «слуг» проколется…

— Они говорят по-польски, господин асессор! — поспешил я объясниться. — Это простые, но исполнительные люди.

— Верю, верю. — Ситников откинулся в кресле. — Теперь о пошлинах. Как вам известно, изначально торговля здесь была почти беспошлинной, но времена меняются. Сейчас казна требует своего. Оплата возможна серебром или зачетом против стоимости русских товаров, если вы планируете обмен. Хотя с австрийского коммерсанта, полагаю, мы предпочтем серебро!

Начался долгий и утомительный процесс подсчета. Писцы сновали с бумагами, Ситников задавал уточняющие вопросы по весу и предполагаемой стоимости каждого вида чая. Сумма набегала немалая. Я торговался как мог, ссылаясь на расходы в пути, на риск, на то, что это мой первый опыт в Кяхте и я надеюсь на долгосрочное сотрудничество. Ситников слушал, иногда делал небольшие уступки, но в целом был тверд.

«Этот своего не упустит», — подумал я, вспоминая, что нельзя исключать и коррупцию, хоть Ситников и держался пока безупречно.

Пока шли расчеты, в кабинет ввели еще одного человека — купца кяхтинского, из местных воротил, как я понял.

Звали его Афанасий Прохоров, и он, по словам Ситникова, был одним из тех, кто следил за соблюдением ценовых регламентов на чай. Прохоров смерил меня хозяйским взглядом, задал пару каверзных вопросов о сортах моего чая и его происхождении, пытаясь, видимо, понять, не демпингую ли я или не везу ли какой-нибудь бросовый товар под видом качественного. Я отвечал осторожно, стараясь не сказать лишнего, но и не выглядеть простаком.

Наконец, сумма пошлин была определена. Пришлось рассчитываться товаром, но тут ничего не поделаешь.

— Вот ваша квитанция об уплате пошлин, господин Тарановский. — Ситников протянул мне гербовую бумагу. — Теперь ваш товар может быть размещен на складах гостиного двора для продажи или дальнейшей отправки. Часть вашего чая, возможно, пройдет через наши ширельни для надлежащей упаковки, если повезете его дальше по России. Это защитит его от влаги и подтвердит, что вы прошли таможню.

Я с облегчением взял бумагу. Главное испытание, казалось, было позади.

— Благодарю вас, господин коллежский асессор, за вашу справедливость и внимание, — сказал я с самым искренним видом.

— Служба, господин Тарановский, служба. — Ситников чуть заметно улыбнулся. — Кяхта живет торговлей. И мы заинтересованы, чтобы она шла по правилам. Но, — он помолчал, и взгляд его снова стал пронзительным, — имейте в виду, что глаз у нас тут много. И уши тоже имеются. Контрабанда и обман здесь не в чести. Надеюсь, вы честный человек.

Это было одновременно и стандартное предупреждение, и, возможно, что-то большее. Я лишь еще раз заверил его в своих самых честных намерениях.

Когда мы вышли из кабинета Ситникова во двор таможни, где наши люди уже заканчивали обратную погрузку осмотренного товара, я почувствовал, как напряжение немного отпускает. Но лишь немного.

Итак, мы были в Кяхте и прошли таможню. Здесь, в столице чайной торговли, среди ушлых купцов и бдительных чиновников, нам предстояло не только выгодно продать наш товар, но и не выдать себя.

— Ну что, «господин Тарановский», — тихо усмехнулся Левицкий, когда мы отъехали от таможни. — Первый акт кяхтинской драмы сыгран. Не превратилась бы пьеса в трагедию!

Я молча кивнул.

Первым делом нужно было разместиться. Оказалось, Ситников нас не обманул: гостиный двор Кяхты оказался огромным комплексом зданий, настоящим городом в городе. Каменные двухэтажные корпуса образовывали замкнутый четырехугольник с просторным внутренним двором, где кипела жизнь. Бесчисленные лавки на первых этажах были распахнуты настежь, зазывая покупателей. Из амбаров, расположенных тут же, доносился гул голосов и стук — шла сортировка и упаковка товаров. На вторых этажах располагались жилые нумера для приезжих купцов и конторы.

Мы смогли снять несколько смежных комнат на втором этаже одного из корпусов и арендовать просторный амбар для нашего чая и фарфора. Комнаты были скромные, но чистые, с изразцовыми печами и простой, но крепкой мебелью. После глинобитных фанз и ночевок в степи это казалось практически роскошью!

Разместив товар под бдительным присмотром Захара и Тита, мы с Изей и Левицким отправились решать следующую насущную проблему — обмен оставшихся у нас китайских лянов серебра на русские рубли.

Изя окунулся в гущу торговой жизни гостиного двора. Он быстро нашел несколько меняльных лавок, где китайское серебро охотно принимали. Курс, конечно, был не самый выгодный — местные «финансисты» своего не упускали, — но Изя, используя все свое красноречие и коммерческую хватку, сумел выторговать вполне сносные условия. Вскоре наши кожаные кошели приятно отяжелели от русских ассигнаций и серебряных рублей. Медная мелочь тоже звенела, обещая возможность купить горячего сбитня или калачей на местном торжище.

Вечером, впервые за долгое время сидя за настоящим столом в относительном тепле и безопасности, мы обсуждали дальнейшие планы.

— Итак, господа, — начал я, разливая по кружкам чай, заваренный из наших же «узоров», — мы в Кяхте. Товар на складе, деньги русские имеются. Теперь главная задача — продать все это с максимальной выгодой и как можно скорее. И не привлечь лишнего внимания.

— Чай, Курила, чай — это товар, — потер руки Изя. — Я тут уже пообщался с приказчиками, с мелкими торговцами. Говорят, на хороший байховый чай спрос всегда есть, особенно если цена будет разумная. Кирпичный тоже уйдет, его охотно берут для простого люда и для сибирских трактов. Главное — найти оптовиков, которые возьмут сразу большую партию. Ходить по мелочи — долго и невыгодно.

— А что с фарфором? — спросил Левицкий. — Эти вазы… они, конечно, изящны, но товар специфический. Не каждый купец его оценит.

— Таки да, с фарфором сложнее, — согласился Изя. — Тут нужен ценитель. Может, кто из богатых кяхтинских купцов, что дома свои на европейский манер обставляют. Или для подарка какому важному чиновнику в Иркутск или дальше. Я поспрашиваю, есть тут один торговец, говорят, всякие диковинки собирает. Может, ему предложим? Но много за него сразу не выручишь, это товар штучный.

В последующие дни началась активная деятельность. Изя как заведенный носился по гостиному двору и его окрестностям, наводя мосты, прицениваясь, распуская слухи о «богатом австрийском коммерсанте, привезшем отменный китайский чай». Левицкий, используя свое знание этикета и французский язык, помогал мне поддерживать образ «господина Тарановского». Он заводил знакомства в купеческом кругу, куда нас несколько раз приглашал тот же Афанасий Прохоров.

Прохоров, кряжистый, бородатый сибирский купец с цепким взглядом и громовым голосом, оказался на удивление полезным знакомым. Он был одним из столпов местного купеческого общества, и его слово имело вес. Поначалу он отнесся ко мне с некоторой настороженностью, как к чужаку-иностранцу, но качество нашего чая — он лично дегустировал — и моя готовность следовать местным торговым обычаям, похоже, его убедили. Вскоре он перешел на совсем панибратский тон:

— Чай у вас, Владислав Антоныч, и впрямь хорош, — шумно отхлебывая из блюдца, добродушным густым басом прогудел он. — Не то что некоторые: привозят одну труху, а цену ломят, будто это императорский сбор. С таким товаром ты здесь не пропадешь! Главное, с ценой не жадничай, но и не продешеви. Кяхтинский рынок — он как медведь: с ним надо чтобы с уважением, но и без слабины!

Через Прохорова мы вышли на нескольких крупных оптовых покупателей чая. Переговоры были долгими, напряженными. Каждый купец старался сбить цену, ссылаясь на перенасыщение рынка или на недавнее падение спроса в Ирбите. Изя был в своей стихии: он торговался яростно, сыпал цифрами, рассказывал про неурожай в Сычуани, апеллировал к качеству нашего товара, намекал на грядущее новое восстание в Китае, грозящее совершенно прервать торговлю. В общем, был как рыба в воде. Похоже, что он ждал этой возможности уже несколько месяцев и теперь спешно наверстывал упущенное, целиком отдаваясь любимой негоциации. Я же в роли солидного иностранца больше помалкивал, лишь изредка вставляя веское слово или делая вид, что советуюсь со своим «секретарем-французом» мсье Верейски.

В итоге за неделю нам удалось продать почти весь наш запас чая — как байхового, так и кирпичного — нескольким купеческим домам, которые формировали крупные караваны для отправки в глубь России. Выручка оказалась весьма солидной, даже после уплаты всех пошлин и расходов. Наши кожаные мешки приятно отяжелели от золотых империалов и серебряных рублей. Вышло в итоге сорок шесть тысяч рублей, изрядная сумма, можно было и больше, но и везти надо было в глубь России, а то и в саму столицу.

С фарфором дело шло медленнее. Это был товар не для массового спроса. Одну из самых красивых ваз купил сам Афанасий Прохоров — «для супруги, уж больно она такие безделушки жалует». Еще пару ваз поменьше удалось пристроить через того самого антиквара, о котором говорил Изя. Но большая часть фарфора, включая оставшиеся вазы и мелкие чашки, пока оставалась на нашем складе.

— Ничего, — философски заметил Изя. — Фарфор — он как хорошее вино, со временем только дороже станет. Не продадим здесь — отвезем в Иркутск, там публика побогаче да к европейским модам более падкая.

Помимо торговых дел, мы старались не забывать и об осторожности. Софрон и Захар под видом моих слуг внимательно следили за обстановкой в гостином дворе, прислушивались к разговорам, отмечали подозрительных личностей.

Мы понимали, что Кяхта — город пограничный, здесь хватает и соглядатаев, и просто любопытных. Любая неосторожность, любое неверное слово могло нас выдать. Особенно меня беспокоила фигура Ситникова. Коллежский асессор несколько раз «случайно» встречался нам в гостином дворе, неизменно вежливо раскланивался, интересовался успехами «господина Тарановского» в торговле, но в его глазах я по-прежнему видел какой-то недремлющий, оценивающий интерес. Он словно продолжал изучать меня, не до конца поверив в мою легенду.

Однажды вечером, когда мы ужинали в своей комнате, к нам постучался один из слуг гостиного двора.

— Господину Тарановскому записка, — сказал он, протягивая мне небольшой сложенный листок бумаги, перевязанный шелковой ленточкой. Я с удивлением взял записку. Почерк был незнакомый, изящный. Внутри всего несколько строк:

«Почтеннейший господин Тарановский! Наслышана о Вашем прибытии и изысканном вкусе к предметам искусства. Буду рада, если Вы и Ваш секретарь, мсье Верейски, окажете мне честь отобедать завтра в моем доме. Аглая Степановна Верещагина, вдова купца первой гильдии».

Я перечитал записку еще раз. Верещагина… Фамилия была на слуху в Кяхте. Одна из самых богатых и влиятельных купеческих вдов, известная своими связями и эксцентричным нравом.

— Что это? — спросил Левицкий, заметив мое удивление. Я молча протянул ему записку. Он пробежал ее глазами.

— Приглашение на обед… от вдовы Верещагиной, — в его голосе прозвучали удивление и некоторая тревога. — Это… неожиданно. И может быть как очень полезно, так и весьма опасно. Говорят, Аглая Степановна — дама умная, проницательная и очень любопытная.

Новое знакомство, да еще и с такой влиятельной особой. Кяхта продолжала испытывать нас на прочность.