Беглый

Глава 18

Глава 18

Золотоносная жила, которую мы с таким трудом и невероятной удачей нащупали благодаря моим прежним знаниям и чутью старого Захара, оказалась исключительно богатой, превзойдя все наши самые смелые ожидания.

Каждый новый шурф и новая «дудка» — неглубокая шахта с наспех выполненным бревенчатым креплением стен и самодельным скрипучим деревянным воротом для подъема золотоносной породы — давали все больше и больше драгоценного желтого металла. Золото, вымываемое из плотных черных песков на наших примитивных лотках, казалось тяжелым, увесистым, как свинец, иногда в нем попадались небольшие радующие глаз желтые самородки размером с лесной орех, а то и с голубиное яйцо. Счастью нашему не было предела: после стольких месяцев тяжелого труда и горьких разочарований наконец то нас посетил успех!

Однако чем глубже мы уходили в землю, следуя за изгибами золотоносной жилы, чем шире разворачивали работы на нашем маленьком прииске, тем яснее и неотвратимее становилось, что силами нашей небольшой, разношерстной артели, состоящей в основном из бывших каторжников, с нарастающим объемом работ уже не справиться.

И вот очередным вечером мы сидели у жарко потрескивающего костра, отбрасывавшего причудливые тени на наши усталые, обветренные лица, и в который уже раз обсуждали эту насущную проблему.

— Людей надо, братцы, ой как надо, позарез! — сокрушенно качал седой лохматой головой Захар, попыхивая короткой просмоленной трубкой, от которой шел едкий, но такой уже привычный запах. — Жила-то богатая, спору нет: золото, почитай, само под ногами лежит, только нагибайся да бери. Но вгрызаться в нее кайлом да лопатой сам-семь, как мы сейчас, — это все равно что гору ложкой ковырять. Год так провозимся, а толку будет чуть. Помните, как на Каре все устроено было? Вот хоть бы так и нам все сделать! Лотком много не намоешь: то, что прям у ручья, может, мы и возьмем, а пески, что чуть в стороне, замаешься промывать! Промывочные машины настоящие строить надо, вашгерты, да хорошие помпы для обильной подачи воды на шлюзы! А для них — народу побольше надобно, чтобы и землю золотоносную к машинам на тачках таскать, и шлих золотоносный на длинных шлюзах потом тщательно промывать. Десятков пять, а то и целую сотню мужиков крепких, работящих, сюда бы сейчас ой как не помешало!

Слушая все это, я тяжело вздохнул. Да, я прекрасно помнил, как был оборудован прииск, на котором довелось хозяйствовать мне. Тяжелая техника: экскаваторы, гидромолоты, дробилки, отсадочные машины и мельницы… И извлечение золота из грунта производится не водой, а выщелачиванием… А тут что? Слезы.

— Да где ж их взять, этих мужиков-то, Захар, скажи на милость? — тяжело вздохнул Софрон, подбрасывая в костер охапку сухих кедровых веток, отчего пламя взметнулось вверх, озарив наши лица тревожным, багровым светом. — В окрестных стойбищах одни гольды живут — они охотники да рыбаки отменные, тут уж спору нет, а вот к такой работе, как у нас на прииске, непривычные. Да и не пойдут они к нам батрачить за харчи да за долю малую: этот народ свой вольный, лесной промысел ни на какое золото не бросит. А русских переселенцев тут, почитай, на весь Амур раз-два и обчелся, да и те сами на себя работают, свои потом и кровью землицу осваивают, им не до нашего золота. На себя работать, старательствовать — это куда ни шло, а батрачить на чужом прииске — это навряд ли!

— Таки да, большая проблема! Прямо-таки неразрешимая! — поддакнул Изя Шнеерсон, который уже мысленно подсчитывал будущие барыши от продажи золота и очень не хотел, чтобы эти сказочные богатства уплыли из наших рук из-за банальной нехватки рабочих рук. — Я вас умоляю, господа атаманы, где в этой краю необитаемом, где на сто верст вокруг ни одной христианской души, найти столько народу? Не из воздуха же они тут образуются!

Все вопросительно посмотрели на меня, ожидая какого-то чуда. Я молчал, сосредоточенно глядя на пляшущие языки пламени и обдумывая один крайне рискованный, почти безумный, но, возможно, единственно верный в сложившейся ситуации план.

— Есть у меня кое-какие идеи, господа артельщики, — наконец степенно выговорил я, — но, прежде чем представлять их вниманию уважаемого общества, мне надобно переговорить с местными нанайцами. Хочу добраться до их стойбища, потолковать со старым Ангой. Кто пойдет со мной?

Вызвались Левицкий и Сафар.

Мы взяли запеченное мясо, запас сухарей. Владимир Александрович и Сафар прихватили ружья, я — к ружью и револьвер, и поутру тронулись в путь.

Стойбище Анги, или, как они сами его называли, кетун, располагалось на высоком, поросшем кедрачом и лиственницей берегу Амура, в устье небольшой таежной речки, богатой рыбой. Это было типичное нанайское летнее поселение, состоявшее из нескольких десятков жилищ разного типа. Большинство семей жили в просторных летних домах — хагдунах, построенных из тонких бревен или жердей, с двускатной крышей, крытой корой лиственницы или берестой. Стены таких домов часто были сплетены из тальника и обмазаны глиной для тепла. В центре жилища располагался очаг, дым от которого выходил через отверстие в крыше. Вдоль стен тянулись широкие нары — каны, служившие и кроватями, и столами, и местом для работы.

Поначалу нас встретили, как и всегда, настороженно. Несмотря на то что были знакомыми и посещали это место не раз, мы все равно оставались чужаками. Хотя и чужаками, с которыми можно иметь дало.

Мужчин в стойбище оказалось мало — видимо, все ушли охотиться. Зато было множество женщин и детей.

Сам Анга вышел нам навстречу. Он был одет в китайский запашной халат из синей ткани, простую рубаху из рыбьей кожи и из оленьей кожи штаны.

— Сайн, капитан, сайн, батыр! — приветствовал он нас, протягивая руку сначала мне, потом Левицкому и Сафару. — Мой дом — ваш дом. Проходите, дорогие гости!

Нас провели в его «хагдун» — самый большой и добротный в стойбище. Внутри было сумрачно, но чисто. На кане, покрытом медвежьей шкурой, сидела его жена — пожилая, но еще крепкая женщина с добрым, морщинистым лицом, и несколько внуков. Нас усадили на почетное место, угостили свеже сваренной ухой, вяленой рыбой и кислой, но очень вкусной ягодой — брусникой, моченой в воде. Я преподнес ему подарки — табак и чай, до которых нанайцы большие охотники.

Разговор завязался не сразу. Анга расспрашивал о наших делах на прииске, о том, как идет работа, не обижают ли нас духи гор. Я, в свою очередь, интересовался его жизнью в тайге, обычаями его народа, о тем, как они выживают в этих суровых условиях.

— Трудно живем, капитан, — говорил Анга, медленно покуривая едкий табачок, который мы ему привезли в подарок. — Лес кормит, река поит, но и требует своего. Зверя с каждым годом все меньше становится, рыба тоже не так идет, как раньше. Русские купцы приезжают, меняют наши меха и рыбу на огненную воду. Многие наши люди от этой воды пропадают, болеют, забывают обычаи предков.

Вечером в стойбище стали возвращаться мужчины, с утра до вечера пропадавшие на охоте или рыбалке. Все окрестные берега Амура были их рыболовными тонями: тут они ставили сети и переметы, били острогой кету и горбушу, охотились на изюбрей, лосей, кабанов, добывали пушного зверя — соболя, белку, выдру.

У большого костра, который разожгли посреди стойбища, собрались почти все его жители — и старики, и взрослые мужчины, и женщины, и многочисленная ребятня. Мои спутники занялись «народной дипломатией» — Левицкий показывал охотникам наши ружья, а Сафар, ко всеобщему удивлению и восторгу, принялся соревноваться с местными юношами в борьбе, показав несколько приемов. Потом он достал свою маленькую флейту-курай и сыграл протяжную, немного печальную мелодию. Нанайцы, настроившись на лирический лад, вскоре затянули свои собственные гортанные песни.

Позже, когда костер почти догорел, и большинство жителей разошлись по своим жилищам, Анга, сидевший рядом со мной, вдруг тяжело вздохнул.

— Плохо сейчас стало, капитан, — сказал он тихо, глядя на тлеющие угли. — Совсем плохо. Мансы, — так нанайцы называли китайцев и маньчжуров, — совсем злой стала. Раньше хоть какой-то порядок был, боялись они русского царя. А теперь осмелели. Грабить стали, отбирать последнее.

— А что случилось, Анга? — спросил я, почувствовав в его голосе настоящую боль.

— Да вот, недавно совсем, — старик снова вздохнул. — Стойбище одно соседнее, ниже по реке, совсем разорили. Приехали мансы на лодках, с ружьями. Сказали, стойбище им много-много денег должно за какая-то старая ясак, еще деды не заплатил. А откуда у нас деньги? Пушнина да рыба — вот все наше богатство. Манса злой стал, все забрал. Меха забрал, рыба забрал, лодка забрал, сеть забрал. А главный манса потом сказал, что этого мало. И забрал всех молодой женщин из стойбища. Всех до единой. Сказал — в счет долга забрал. Драться стала, сопротивляться — манса их ружьем побил, а двоих, самых смелых, насмерть стрелял. Вот так, Курила-дахаи[1]. Кто заступится за наша, лесной человек?

Я слушал его горький рассказ и понимал, что слова Захара о печальном положении гольдов нисколько не являются преувеличением. Рабство! В середине девятнадцатого века! Забирать женщин в счет долгов… Похоже, кому-то так и не объяснили, что левый берег Амура принадлежит теперь России! Или плохо объяснили, или с первого раза они не поняли!

— А почему же они не сопротивлялись? — спросил я. — Все стойбища вместе? Дать им отпор?

Анга печально покачал головой.

— Мало наша, капитан. Разный-разный наша. Каждое стойбище свой вождь, свой закон. А манса много-много, ружья иметь, солдата иметь. Наша люди их не одолеть.

— Как ты думаешь, если мы предложим людям из того стойбища помочь вернуть их женщин, будут они работать на нашем прииске?

Анга задумчиво покачал головой.

— Наша люди никому теперь не верят!

— Но ведь они хотели бы вернуть своих жен?

— Очень хотеть. Охотник тяжело без женщина!

— Если бы они были уверены, что мы их не обманем, пошли бы работать на прииск?

— Моя думать, что они пойти. Они все делать, чтобы вернуть женщина, — спустя пару минут ответил Аанга.

— Скажи, не проходят ли в это время года по Амуру большие русские пароходы? Из Благовещенска или, может быть, из самого Хабаровска? И можно ли как-то на такой пароход попасть, если вдруг возникнет такая крайняя необходимость? Или хотя бы какую-нибудь весточку передать с ним?

— Большой лодка с дымом ходят, как же не ходить. Не часто, конечно, но бывают. И торговцы с разным товаром иногда проходят. Но редко ходить. Люди говорят, что из Благовещенска лодка с дымом по Амур идут, к самому морю. А через наш край чаще лодка идет, всегда вниз по течению.

— Анга, ты, случайно, не знаешь, когда примерно можно ожидать очередной пароход из Благовещенска здесь, в наших краях?

Анга снова надолго задумался, внимательно глядя то на реку, то на звездное небо, словно сверяясь с какими-то одному ему известными тайными приметами.

— Дней через десять, может, через двенадцать, должен быть один такой, — сказал он наконец неторопливо. — Если погода хорошая будет стоять и вода в реке не сильно упадет. Он всегда примерно в это время здесь ходит, перед самый холод, торопится успеть. Он всегда два дня стоять рядом с наш стойбище, запасать дрова!

Эта информация была для меня на вес золота. Пароход! Возможность быстро и относительно безопасно выбраться из этой таежной глуши, если вдруг что-то пойдет не так. Или, наоборот, способ доставить сюда что-то очень нужное из России — например, настоящий инструмент, порох, свинец, медикаменты. Ведь нам придется снабжать рабочих продовольствием и инструментом! Конечно, везти все это из Забайкалья трудно, чай не ближний свет, но особенно выбирать не приходится. Впрочем, примерно в ста верстах выше по течению оставался маньчжурский городок Бэйцзи, тот самый, возле которого нас пытались досмотреть маньчжуры. Вероятно, там тоже можно было бы прикупить толику каких-то полезных для нас вещей.

Что ж, пришло время переходить к главному вопросу, ради которого я и проделал этот путь.

— Анга, а нет ли у тебя каких-нибудь бумажных китайских денег? Например, из города Бейцзи или еще какого-то по соседству?

Старик задумчиво пригладил свою редкую седую бороду.

— Люди стойбища иметь какой-то бумажка. Манза давать за шкурка соболь и белка.

— Скажи людям, что мы готовы выменять их на табак и порох!

Анга отлучился ненадолго, и к утру у нас было несколько образцов маньчжурских бумажных денег.

Перед сном я и со своими спутниками переговорил.

— Владимир, — объявил я Левицкому, — я думаю, вам с Сафаром следует пока остаться здесь. Ждите пароход и, как только он придет, поговорите с капитаном. Он должен знать, где тут поблизости можно прикупить инструмент, да и другие припасы.

Однако корнет со мной не согласился.

— Серж, нет ни малейшей необходимости столько времени нам тут торчать! Если пароход прибудет не ранее чем через семь или десять дней, мы уж лучше вернемся с тобой в лагерь! К тому же нужно взять побольше золотого песка.

Я согласился. Попрощавшись с Ангой и горячо поблагодарив старого нанайца, велел ему особенно внимательно следить за рекой и немедленно сообщить мне, если они заметят вдали долгожданный дымок русского парохода. Купив напоследок у нанайцев сушеной рыбы и одежды из рыбьей кожи, мы отправились в обратный путь.

На душе было легко и радостно. Дело сдвинулось с мертвой точки: у нас, можно сказать, появилась связь с «большой землей», возможность получать припасы и, главное, сбывать золото. Впереди рисовались самые радужные перспективы…

Мы шли по узкой таежной тропе, болтая с Левицким о будущем обустройстве нашего прииска. Сафар шел впереди, насвистывая какую-то незатейливую мелодию. И вдруг я почувствовал то знакомое мне леденящее ощущение чужого взгляда в спину. Замолчав и резко обернувшись, я никого не увидел. Тайга стояла тихая, недвижная, лишь ветер шелестел в вершинах кедров. Но чувство опасности не проходило.

Сделав знак своим спутникам замолчать, я замедлил шаг, стараясь идти как можно тише, внимательно осматриваясь и прислушиваясь к каждому шороху. Сердце тревожно стучало в груди. Радость от утренних успехов сменилась тревогой и ощущением надвигающейся беды. Тайга, еще недавно казавшаяся такой щедрой и гостеприимной, снова явила свой звериный оскал.

Пройдя еще несколько десятков шагов, я вдруг услышал впереди слева какой-то шум — треск сучьев, приглушенные голоса. Я замер, прислушиваясь. Голоса были явно русские, Припав к земле, я осторожно выглянул из-за густых зарослей.

На небольшой полянке, у двух больших шалашей, суетились несколько мужчин. Одеты они были в рваные, грязные посконные рубахи и штаны, на ногах — унты, перевязанные выше колен сыромятными ремешками. В руках у них были тяжелые, заостренные колья. Лица их, обросшие щетиной, были изможденными и злыми.

«Беглые каторжники, — мелькнула мысль. — Или просто лихие люди, разбойники».

[1] Большой Курила.