Беглый

Глава 5

Глава 5

— Здесь, в Баин-Тумэне, они тоже бывают, но больше по мелочи. — Лопатин понизил голос до заговорщицкого шепота, и от него пахнуло луком и тревогой. — А вот ежели по-крупному сбыть надо, да так, чтоб без лишних глаз, — так это в Ундурхан пылить. Верст двести отсюда на запад, по Керулену если путь держать. Городишко паршивый, но на бойком перепутье стоит. Туда и с Кяхты караваны заворачивают, и с Калгана, со всей Джунгарии, и с Тибета… Вот там-то и кишит отборная нечисть, дельцы всякого пошиба, среди них и те, кто «черным товаром» — опиумом то бишь — грешит. Там и спрос на серебро твое может быть, и пристроить его можно, если с головой да с пониманием подойти. Но гляди в оба, парень! Народ там крученый: обдерут как липку, а то и вовсе в степи без лишнего шума прикопают из-за твоего серебришка!

Я поблагодарил Лопатина, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Ундурхан. Название звучало дико, как рык степного волка, но в нем же слышался и заманчивый звон монет. Риск? Да вся наша жизнь после побега — один сплошной риск! А сидеть здесь, в Баин-Тумэне, и ждать, пока нас схватит амбань или какой другой стервятник, было еще хуже.

Вернувшись к своим, я не мешкая выложил все как на духу:

— Поедем в Ундурхан. Там, говорят, можно наше серебро пристроить. Есть публика, которой оно нужно позарез.

— Это к кому? — Софрон дернулся, словно его ударили.

— Опиумщикам! — прямо ответил я.

— С этой сволочью связываться — себе дороже выйдет. Слыхал я о них, — хмыкнул Софрон.

— Отчаяннее нас? — криво усмехнулся Захар, и в его глазах блеснул азартный огонек. — Мы сами с каторги беглые, с краденым серебром на горбу! Нам ли чертей бояться? Главное — цену хорошую взять да не дать себя на фуфу променять!

— Таки да! — поддакнул Изя, потирая руки, и глазки его за стеклами очков забегали. — Где риск, там и гешефт поболее будет! Только осторожность нужна, я вас умоляю, сугубая!

Левицкий поморщился при слове «опиумщики», его аристократическое нутро протестовало, но он лишь тяжело вздохнул. Он, как никто другой, понимал, что мы загнаны в угол и выбирать не приходится.

Решение было принято — тяжелое, как наши мешки с серебром, но единственно возможное. Нужно было двигаться, и быстро. Но Ундурхан лежал в стороне от маршрута каравана Лу Циня, и нам позарез нужен был свой проводник, знающий эти дикие тропы и языки.

Я снова пошел к Хану, который невозмутимо, как буддийский монах, чинил ременную упряжь.

— Слушай, собрались мы с сходить до Ундурхана. Тут торга нет на наш товар, а там, говорят, может быть добрый спрос! — сказал я, присев рядом на корточки. — Вы, я знаю, в другую сторону идете, так вот, хочу спросить: можешь ли ты дать нам человека, который и дорогу знает, и языком местным владеет? Серебром не обидим.

Хан долго молча смотрел на меня своими узкими, как щелки, глазами, словно просвечивая насквозь. Потом коротко, будто нехотя кивнул.

— Сайн байна. Есть у меня племянник, Очир. Молодой, горячий. С малых лет с караванами ходит, места здешние знает, язык ваш понимает, и по-монгольски, и по-китайски лопочет. С вами пойдет.

Вскоре он привел к нам невысокого, но крепко сбитого парня лет двадцати, как молодой бычок, взиравшего на нас узкими щелочками глаз. Обветренное, скуластое лицо, чуть приплюснутый нос, внимательные, тёмные раскосые глаза, казалось, видевшие все и сразу. Очир почтительно поклонился, приложив руку к сердцу, пробормотал несколько слов приветствия на ломаном русском. Взгляд у него был спокойный, но цепкий, как у степного орла.

Парень был себе на уме, и это внушало больше доверия, чем показная угодливость.

Снова пришлось раскошелиться. Мы наняли еще несколько выносливых бактрианов у местных — наши кони еле ноги волочили. Закупили по совету Лопатина провизии и фуража, потратив на это немного «амбаньских бумажек». Наша небольшая группа — я, мои товарищи да наш новый проводник Очир — отделилась от каравана Лу Циня, который лишь молча кивнул на прощание, и тронулась на запад, к Ундурхану, навстречу неизвестности.

Переход занял несколько дней, превратившихся в бесконечную пытку жарой и пылью. Плодородные долины сменились выжженной, холмистой степью, поросшей редкой, колючей травой, о которую можно было скорее порезаться, чем наесться. Впрочем, верблюдов это не останавливало — они на ходу ловко вырывали эти колючки с корнем и пережевывали, превращая в однородную жвачку. Мы ехали большей частью молча. Лишь Очир изредка указывал на какие-то одному ему ведомые приметы да бросал короткие фразы.

Наконец, на горизонте показались глинобитные стены и редкие низкие крыши Ундурхана. Городишко, несмотря на рекламу, оказался меньше и паршивее Баин-Тумэна, выглядя еще более пыльным и каким-то неустроенным, словно временное кочевье, а не город.

Чувствовалось, что это не столько место для жизни, сколько шумный, грязный перевалочный пункт, где смешивались караванные пути и судьбы самых разных людей. Мы остановились на одном из постоялых дворов — ганзе, как их тут называли, — огромном, обнесенном высокой глинобитной стеной, где уже стояло несколько караванов и галдела, как на базаре, разношерстная толпа: монголы в ярких халатах, молчаливые китайцы с лицами-масками, черноволосые буряты, несколько русских купцов попроще, с бородами лопатой и хитрыми, как у лис, глазами.

Едва мы спешились, и Очир, оставив нас у верблюдов, пошел зычно торговаться с хозяином о ночлеге и корме, как вдруг наше внимание привлек тип, который в этой пестрой толпе смотрелся как павлин среди воробьев.

Это был высокий, до неправдоподобия худощавый европеец лет сорока, одетый в светлый, но уже основательно помятый льняной костюм и пробковый шлем, нелепо торчавший на его голове, несмотря на то что солнце уже клонилось к закату. Он стоял посреди двора с выражением такого крайнего высокомерия и неприкрытой брезгливости на вытянутом лице, словно случайно забрел в зверинец, и отрывисто, как собаке, отдавал короткие распоряжения немолодому уже человеку в потертой европейской одежде, который суетливо, как ошпаренный, руководил выгрузкой нескольких тщательно упакованных тюков и сундуков с верблюдов.

— Англичанин, никак? — пробормотал Левицкий, с профессиональным любопытством разглядывая чужестранца. — Занесло же его нелегкая в эту дыру. И вид какой… будто он тут всем одолжение делает одним своим присутствием.

Пока англичанин, фыркая, отошел к хозяину ганзы, продолжая выговаривать что-то резким, повелительным тоном, его спутник, руководивший выгрузкой, обернулся и заметил нас. Увидев наши европейские лица, он на мгновение замер, удивленно приподняв брови, а потом, оставив слуг, подошел ближе. Лицо у него было усталое, изрезанное сеткой мелких морщин, но взгляд живой, умный и удивительно печальный.

— Панове русские? — спросил он с заметным польским акцентом, но на удивительно чистом, хотя и чуть напевном, русском языке. — Доброго здоровья. Нечасто тут ваших встретишь, да еще в таком… гм… живописном виде. — Вацлав Тарановский, — представился он, с достоинством протягивая руку.

Мы по очереди назвались, по большей части кличками или просто именами: Курила, Софрон, Захар…

— А вы, пан Вацлав, какими судьбами здесь? — Левицкий, не удержавшись, пожал его руку с вежливостью, напомнившей о его благородном происхождении. Поляк с едва заметной усмешкой махнул рукой в сторону англичанина, который теперь с видом оскорбленного герцога брезгливо осматривал предложенную ему грязную каморку.

— Да вот, с его милостью, мистером Тэкклби. Джордж Тэкклби, чтоб ему пусто было. Служу у него приказчиком, толмачом, нянькой… Ведем дела торговые, как говорится. Из самой Индии путь держим, через Тибет, Китай… чтоб он провалился, этот Китай!

— И чем же торгуете, если не секрет, в этакой дали, да еще с такими приключениями? — не удержался Изя, его нос коммерсанта уже учуял запах денег. Тарановский криво усмехнулся, и в его глазах мелькнула тень вселенской усталости и цинизма.

— Секрет? Да какой уж тут секрет для тех, кто разбирается. Товар особый везем, панове, из самого Гонконга, от Ост-Индской компании, будь она неладна. Мистер Тэкклби представляет интересы одного весьма почтенного торгового дома… Опиум, панове. Первосортный индийский опиум. Здесь, в этих диких краях, на него спрос хороший, как на свежую воду в пустыне, и платят щедро, если глотку не перережут раньше.

Он сказал это буднично, словно речь шла о мешках с мукой.

Мы переглянулись. В животе у меня что-то неприятно похолодело. Лопатин был прав. Мы прибыли точно по адресу. Торговец опиумом, да еще и представитель крупной фирмы, был прямо перед нами. Оставалось только понять, как подойти к этому напыщенному индюку, мистеру Тэкклби, с нашим предложением об обмене краденого серебра. Одно дело — слухи, другое — реальный человек с его амбициями, страхами и наверняка очень острыми когтями.

Немного еще поговорив с поляком о трудностях пути и местных нравах, от которых у Тарановского волосы вставали дыбом, несмотря на его богатый опыт, мы разошлись. Когда хозяин ганзы освободился, Очир быстро уладил все дела с нашим размещением в такой же убогой каморке, как и в Баин-Тумэне.

Вечером, когда вонь и суета на дворе немного улеглись, я снова собрал своих. Встреча с опиумщиками требовала немедленного обсуждения.

— Итак, господа бывшие каторжане, — начал я, когда мы расселись на полу нашей конуры, освещенной коптящей плошкой. — Опиумщик перед нами. Крупная рыба, похоже, с острыми зубами. Но и плавает, видать, в глубоких водах. Напрямую ему наше серебро предлагать — все равно что голову в пасть тигру совать. «Откуда дровишки, милейшие?» — первый его вопрос будет, и улыбочка такая, что сразу в штаны наложишь.

— И что тогда? — нахмурился Захар, его лицо в неверном свете казалось высеченным из камня. — Зря сюда перлись, кишки на кулак наматывали?

— Не зря, — возразил я, чувствуя, как во мне просыпается охотничий азарт. — Знания — уже половина добычи. Тарановский обмолвился, что его мистер Тэкклби «все о золотом руднике грезит или о какой-нибудь серебряной шахте». И что серебро сейчас в большой цене, так как его много из Китая ушло в уплату за тот же опиум. Значит, спрос на металл есть, и спрос немалый.

— Так может, и предложить ему «серебряную шахту»? — хитро прищурился Изя, его пальцы уже словно пересчитывали невидимые монеты. — Скажем, знаем месторождение богатое, жилу нашли знатную, вот только средств на разработку нет. Ищем компаньона, солидного, с капиталом. А в доказательство — вот оно, серебришко, первые пробы, так сказать, с пылу с жару!

— История неплохая, — кивнул я. — Особенно если над ней поработать. Главное — чтобы этот англичанин клюнул и не стал слишком глубоко копать, а то докопается до наших кандалов.

— А что, если не клюнет? Или запросит долю такую, что нам останутся одни слезы? А то и вовсе решит нас по-тихому устранить да «месторождение» себе забрать? С этих станется! — Софрон, как всегда, смотрел в корень, и оптимизма его слова не добавляли.

— Риск есть всегда, Софрон, — согласился я. — Но какой у нас выбор? Таскать это серебро туда-сюда, пока его у нас не отнимут или мы не помрем с голоду под забором? Нужно действовать, быстро и нагло!

Тут в разговор неожиданно вмешался Очир, наш новый проводник, до этого молча, как изваяние, слушавший наши споры.

— В Ханьхэхэй… можно ехать, — произнес он медленно, с трудом подбирая русские слова. — Два дня пути отсюда, к северу. Город маленький. Бумагу там делают. Амбань там… — Очир понизил голос и сделал выразительный жест, проведя пальцем по горлу и картинно закатив глаза. — Опиум курит. Много. Дела в городе из-за этого не идут. Но торговцев, кто опиум привозит… он их любит. Подарки берет. Дорого.

Эта информация была как гром среди ясного неба. Амбань-опиумщик в небольшом городке! Это, несомненно, открывало перспективы — пока смутные и неясные, но я уже чуял, что смогу извлечь из этого какой-то очень интересный «гешефт».

— Так-так-так, — протянул я, чувствуя, как в голове начинает складываться новый, еще более дерзкий и опасный план. — Значит, если этому амбаню в Ханьхэхэе сделать «подарок» в виде опиума, он может стать сговорчивее? И закрыть глаза на происхождение нашего серебра? А то и сам его прикупить по сходной цене?

— Может, и закроет, — пожал плечами Очир. — А может, и сам купить захочет. Опиум — дорогой товар.

И тут меня, как удар молнии, пронзила идея — рискованная до безумия, но при успехе она давала нам невероятные возможности! Не просто продать серебро кому попало, а использовать его для покупки товара, который мог открыть нам любые двери в этой проклятой стране!

Немного поработав над парочкой слитков, я пошел искать Станислава Тарановского.

Он как раз заканчивал упаковывать последние тюки под бдительным присмотром своего нанимателя, мистера Тэкклби, который стоял неподалеку с видом скучающего плантатора, обмахиваясь своим серым котелком, как падишах опахалом.

— Пан Владислав, — обратился я к поляку вполголоса, стараясь излучать максимальную серьезность и деловитость, — у меня есть к вам разговор чрезвычайной деликатности! Не уделите ли пару минут вашего драгоценного времени?

Тарановский с нескрываемым удивлением посмотрел на меня, изучающе уставившись в лицо.

Он кивнул и отошел со мной в сторону, подальше от длинных ушей англичанина.

— Слушаю вас, пан Иван. Что за спешка?

— Дело такое… Нам для… скажем так, для установления особо доверительных отношений с одним весьма влиятельным местным начальником… очень нужен товар вашего хозяина. Небольшая партия. Один ящик, может быть. Самого лучшего качества, разумеется. Возможно ли это устроить? И сколько это будет стоить? Мы готовы заплатить чистым серебром. Прямо здесь и сейчас.

Глаза поляка полезли на лоб. Он бросил быстрый, испуганный взгляд на Тэкклби, потом снова на меня

— Опиум? Вам? За серебро? — произнёс он голосом, в котором чувствовалось надменное сомнение — У вас есть серебро в нужной сумме?

— Именно так, пан Владислав, — твердо сказал я, глядя ему прямо в глаза, стараясь передать всю нашу решимость. — И что вашему хозяину наше серебро может быть весьма интересно. Вы сами упоминали, оно сейчас в большой цене, и он ищет любые возможности. А мы предлагаем ему сделку, от которой трудно отказаться.

Тарановский закусил губу, его лицо выражало целую гамму чувств — от неудовольствия от моих слов про «вашего хозяина» до алчного корыстного интереса. Видно было, что предложение его зацепило, но одновременно и до чертиков пугало.

— Это… это нужно говорить с мистером Тэкклби. Он человек настроения и очень, очень подозрительный. И он наверняка спросит, откуда у вас серебро в таком количестве? Видите ли, пан Иван, мой наниматель не любит темных дел, если только они не приносят ему очень большой выгоды и не слишком рискованны для его собственной шкуры!

Это был ожидаемый вопрос. Впрочем, легенда у меня уже была готова:

— Скажите ему, что мы обладаем правами на одну серебряную шахту, — сказал я ровным, уверенным голосом. — Сами добываем понемногу, кустарным способом. Место, конечно, не укажем, это наш коммерческий секрет. Но серебро у нас чистое, самородное, неклейменое. Пусть посмотрит образцы, если пожелает, и убедится в их качестве.

Тарановский еще раз внимательно посмотрел на меня, потом, словно приняв какое-то решение, решительно кивнул и быстрым шагом направился к англичанину.

Их разговор был коротким, но, судя по жестам Тэкклби, весьма напряженным. Англичанин сначала нахмурился, гневно что-то выговаривая поляку, потом его глаза загорелись нескрываемым, хищным интересом. Он что-то резко спросил, Тарановский ответил, выразительно указав на меня. Тэкклби бросил в мою сторону быстрый, оценивающий взгляд, словно взвешивая меня на невидимых весах, потом снова что-то отрывисто бросил поляку и коротко, почти небрежно, кивнул. Тарановский вернулся к нам, лицо его было немного бледным, но глаза блестели лихорадочным огнем.

— Мистер Тэкклби… он согласен рассмотреть ваше предложение, — сказал он уже более уверенно, хотя голос его все еще слегка дрожал. — Он готов взглянуть на ваше серебро и обсудить условия. Но предупреждаю, он будет яростно, как джунгарский тигр, торговаться!