Беглый

Глава 21

Глава 21

По словам Аякан, селение бандитов находилось невдалеке от берегов Амура, верстах в сорока ниже нас по течению, на каком-то безымянном притоке. Разумеется, добираться туда надо по воде.

— Орокан, — обратился я к нанайцам, — вы сможете достать лодки?

— Оморочка многа-многа быть! — с готовностью подтвердил он.

— Надо, чтобы хватило мест и весел на всех. Сколько парней ты приведешь?

Тот, перебросившись с сотоварищами парой гортанных фраз, показал два раза по десять пальцев.

— Вот, и нас десяток. Так, Ефим?

Семеро беглых, которых я приютил и дал работу, молчали, но в их глазах читалась готовность отработать свой хлеб и наше неожиданное доверие. Ефим лишь коротко кивнул. Впрочем, сам он еще не оклемался от раны, а потому останется на прииске вместе с Захаром, Изей да стариком Савельичем.

— Пригоните лодки к истоку Амбани Бира и ждите нас там. Мы придем и отправимся вниз по Амуру. Возьмите еду, оружие, все как положено! Все, иди, собирай людей!

Была мысль еще направить людей в селение, откуда Аякан, уж, думаю, охочие там нашлись бы, но это время туда-сюда. А его тратить не хотелось, копать надо.

Нанайцы ушли, окрыленные надеждой, а мы начали готовиться к экспедиции. Оружия у нас было не то чтобы арсенал, но и не мало. Пять револьверов системы «Левоше», смазанных и заряженных, и еще мой кольт, десяток ружей и пара казенных, еще кремневых ружей, которые путешествовали с нами с Карийской каторги, да штуцер под большую дичь. Главное — внезапность, точный расчет и немного удачи. Без нее в таких делах никуда.

К утру следующего дня все было готово. Еще затемно мы отправились в условленное место встречи. Здесь нас уже ожидала небольшая флотилия. Трое нанайцев, как и обещали, привели с собой еще семнадцать парней, таких же молодых, решительных и злых. Как я и предполагал, молодежь, чьих сестер, невест или молодых жен утащили манзы, не собиралась мириться с кабалой. Они пригнали восемь больших лодок-оморочек, выдолбленных из цельных стволов, — достаточно вместительных, чтобы перевезти наш небольшой, но разношерстный отряд через широкий Амур. Но сначала надо было добраться до места.

Мы шли на веслах до самой ночи, держась русского берега. Когда наша эскадра почти добралась до нужного места, впереди вдруг возник корпус большого судна. Подплыв ближе, мы поняли, что это казенная баржа, очевидно, севшая в этом месте на мель.

— Гляди-ка, ребята, какая тут штукенция стоит! Тяжело чем-то загружена! — произнес Софрон, упираясь веслом в корпус баржи. — У-у-ух, здорова!

Баржа отозвалась на удар весла гулким деревянным стуком.

Вдруг на борту ее блеснул луч света.

— Эй, кто тут есть? — раздался на ней грубый голос. — А вот я вас из штуцера!

— Ну-ну, не замай! — прокричал Тит. — Мы люди мирные!

— Что там за черт на ночь глядя колобродит! Эй!

На барже выросла фигура закутанного в шинель солдата. В руке он держал горящую лучину. Сильно склонившись с борта, служивый внимательно вглядывался в темноту. Пламя высветило его седые бакенбарды и усы.

— Что ты, дядя, черта кличешь? Говорю же, народ мы честный, православный. Плывем вот по своей надобности да твою посудину встретили. Ты чего тут сидишь кукуешь?

Присмотревшись, солдат, кажется, понял, что мы действительно ничем ему не угрожаем, и сменил тон на более миролюбивый.

— Да вот, едри его налево, баржу сию охраняю! Начальство поставило, давай, мол, Прокопчук, охраняй казенное добро!

— И чем гружона посудина твоя? — полюбопытствовал Тит.

— Мука да соль, известное дело.

— И как же вы так на мель-то сели? — удивился Левицкий.

— Как-как… Известно как! — ворчливо отозвался караульный. — В Благовещенск шли караваном. Ну а у нас — сами небось знаете, как повелось: людей не хватат, все надобно срочно аж вчера, за две копейки и чтоб комар носу не подточил. Оттого и выходит неустойка! Баржа тяжеленная не туда пошла, к низу ее тянет, вишь вон — борта чуть воду не хлебают? Ну и вот. А нас тут — сам-пять, и как хошь, так и крутись. Умаялись на поворотах, на перекатах — страсть! Амур-то бурный, течением с фарватера-то смывает ближе к отмели. Ну и вот, не углядели. Засели крепко. Тащили нас, тащили, а без толку. Ну и оставили меня, горемычного, гонять всяких добрых людей, что на казенное добро зарятся.

— И что, давно тут сидишь?

— Уж, почитай, неделю.

— И когда снять обещают? — полюбопытствовал я.

— Да вот, кто знает? Добро, если в этом годе, а то, пожалуй, зимовать тут придется. Только вот, чую, пойдут бури осенние, и разобьет мой ковчег! И так уж вода внутрь прибывает! Что их, баржи эти, делают, известно — на скорую руку, на живу нитку.

— Ну бывай, служилый, недосуг нам! Не надобно ли тебе чего? — спросил я напоследок.

Лицо солдата приняло просительное и немного виноватое выражение.

— Табачку бы…

— Сами небогаты. Да ладно, лови кисет!

И я перекинул на палубу баржи небольшой узелок с табаком, применяемым нами в основном для торга с нанайцами.

— Вот выручили! — обрадовался солдат Прокопчук. — Спаси вас Бог! Прощевайте, господа хорошие!

Мы двинулись дальше, и вскоре корпус баржи растаял в вечерних сумерках.

Вскоре и нам пришлось вставать на ночлег: становилось совсем темно.

Засыпая на меховой полости, я размышлял о попавшейся барже и солдате. Сидеть на барже, в сырости, ожидая, что когда-нибудь кто-нибудь ему поможет, стащит с мели баржу и он наконец-то, сможет вернуться в полк, или когда буря размечет его поврежденное судно, скорее всего, вместе с ним самим и всем товаром, — так себе выбор!

Утром, встав до рассвета, мы, наскоро перекусив юколой, двинулись дальше. Но не прошло и часа, как Аякан, примостившаяся на корме нашей долбленки, вдруг коснулась моего плеча.

— Это место! На тот белег нада!

Я оглянулся на маньчжурскую сторону Амура. Река в этом месте очень широка — не меньше версты, а течение довольно сильное и коварное, с водоворотами и быстринами. К счастью, утро выдалось тихое, безветренное, над рекою висел туман, и мы могли теперь пересечь Амур сравнительно безопасно и быстро.

Под покровом предутренних сумерек, пока над водой еще стлался густой, молочный туман, такой плотный, что в двух шагах ничего не было видно, мы начали переправу. Полтора десятка нанайцев, вооруженных своими луками, копьями и длинными ножами, конечно, были слабым подспорьем. Ружей хватило на всех, включая новеньких. Если и не попадут, хоть шуганут и отвлекут. Револьверы же я доверил только своим, а именно Титу и Софрону, у Левицкого и Сафара они и так были.

Гребли молча, стараясь, чтобы весла входили в воду как можно тише, без всплесков. Холодный, влажный речной воздух пробирал до костей, но и бодрил, не давая расслабиться. Туман обволакивал, создавая ощущение нереальности происходящего. Слышен был только скрип уключин, тяжелое дыхание гребцов да плеск воды под днищами лодок. Иногда из тумана доносился приглушенный кашель или негромкое слово на нанайском — парни переговаривались, координируя движения.

«Главное, чтобы на том берегу не оказалось какого-нибудь дозора, — думал я, всматриваясь в серую пелену. — Или чтобы какая-нибудь случайная рыбацкая джонка не наткнулась на нас».

Напряжение висело в воздухе, густое, как окружавший туман. Каждый шорох, каждый отдаленный крик ночной птицы заставлял вздрагивать. Левицкий, сидевший рядом, нервно сжимал ружье. Даже всегда невозмутимый Сафар, правивший рулевым веслом в нашей лодке, казался напряженным, его взгляд был прикован к невидимому противоположному берегу.

Аякан сидела не шелохнувшись, только пальцы крепко стискивали края тулупа. Что сейчас творилось в ее душе, знала только она.

Когда туман стал чуть реже, лодки ткнулись носами в пологий, заросший густым ивняком и черной даурской березой маньчжурский берег. Вокруг стояла нереальная, почти оглушающая тишина.

— Тихо, выгружаемся, — прошептал я. — Лодки — повыше на берег и немедленно укрыть ветками. Сафар, Тит, проследите.

Быстро, стараясь не шуметь, мы вытащили тяжелые оморочки на сушу и забросали их ветками и камышом. Следы на прибрежном песке тоже постарались скрыть.

Затем, проверив оружие, мы гуськом двинулись в глубь вражеской территории. Аякан уверенно вела нас по едва заметным тропам, сквозь густые заросли тальника, которые цеплялись за одежду и хлестали по лицу. Шли около часа, стараясь держаться в тени деревьев, пока она не остановилась у края небольшой, скрытой от посторонних глаз низины, поросшей редким кустарником.

Она присела и руками показала, что следует сделать то же самое. Впереди, метрах в двухстах, у небольшой заводи, куда впадал мутный ручеек, виднелось несколько приземистых фанз, сложенных из грубо отесанных бревен и обмазанных глиной. Крыши были застланы дерном. Из одной сложенной из дикого камня трубы лениво тянулся тонкий сизый дымок.

— Там, — шепотом сказала Аякан, указывая на постройки. Голос ее был едва слышен. — Там фанзы, там женщины. И… мансы тоже там. Обычно их немного, когда Тулишена нет. Четверо, пятеро. И собаки.

Собаки. Это плохо. Я достал купленную в Кяхте подзорную трубу, которую берег все это время как зеницу ока, осторожно выдвинул колена.

Фанз было четыре. Одна, побольше и покрепче, видимо, для охраны. Три поменьше, с маленькими, похожими на бойницы, окошками — скорее всего, там и держали пленниц. Возле большой фанзы на привязи лениво почесывалась пара лохматых псов, похожих на помесь волка с лайкой. Несколько человек, одетых в темные стеганые халаты, неторопливо двигались между постройками: один тащил ведро с водой от ручья, другой что-то строгал ножом, сидя на пороге. Охрана, похоже, не ждала гостей и чувствовала себя в полной безопасности. Это было нам на руку. Но собаки…

Мы залегли в густых, колючих зарослях дикой смородины и малинника, откуда как на ладони просматривался этот импровизированный острог манзов. День тянулся мучительно долго, как резиновый. Солнце, поднявшись над сопками, начало нещадно палить, превращая нашу засаду в раскаленную сковородку. Я еще раз мысленно пробежался по плану, распределил сектора наблюдения и огневые позиции. Левицкий со своим дальнобойным штуцером занял позицию чуть выше по склону, держа под прицелом основные подходы к фанзам и открытое пространство между ними, к нему в пару я определил Онисима. Сафар и трое нанайских лучников приготовились, как только представится удобный момент, нейтрализовать собак. Мы с Софроном и Титом должны были составить основную огневую группу. Остальные нанайцы и беглые должны были связать мансов боем. Сафар и Левцикий, должны будут присоединиться к нам, когда мы пойдем на штурм Фанзы.

Женщин же никуда не выпускали и не отправляли в поля на работу, как рассказывала Аякан, а на мой вопрос пояснила, что и так тоже бывает.

Аякан, бледная, как полотно, но с горящими решимостью глазами, сидела рядом со мной, укрывшись в тени большого кедра. Время от времени она шепотом сообщала о каких-то едва заметных деталях, которые могли ускользнуть от нашего взгляда.

— Поглядеть, Курила-дахаи, — прошептала она, когда один из охранников, коренастый маньчжур с жестоким, рябым лицом и свиными глазками, вышел из большой фанзы и что-то громко, по-собачьи, рявкнул на другого, молодого и суетливого, — это Гырса. Старший, когда Тулишен не бывать. Хитлой и злый. Сильно бьить!

Я кивнул, запоминая. Именно таких «гырс» и нужно было убирать в первую очередь.

Вдруг Аякан тихо вскрикнула.

— Джонка приплыть!

Действительно, в заводи вдруг показался гофрированный парус из тростниковых циновок. Тупой нос ткнулся в берег, соскочившие с борта бандиты деловито стали разгружать какие-то тюки. Я же считал прибывших, их был десяток.

Проклятье! Похоже, пятнадцатью охранниками тут дело не обойдется. Ведь стольких я насчитал, хотя не исключал, что не все появлялись из фанзы, и там вполне мог быть еще кто-то. Не отступать же? Вся надежда на внезапность нападения, на ярость нанайцев и наше огневое превосходство…

На базе манзов началась вечерняя суета. Затопили очаг в большой фанзе, запахло едой — похоже, похлебкой с рыбой и луком. Собак, до этого лениво дремавших на привязи, отвязали, и они, потягиваясь и зевая во всю пасть, начали неспешно обнюхивать территорию.

Подав Сафару знак, он тут же выдвинулся вперед. Неслышно скользя меж кустов, приближаясь к фанзам с подветренной стороны, а за ним следовали трое нанайцев. В руках у них были заранее приготовленные куски вяленого мяса. Псы, учуяв манящий аромат приманки, насторожились, подняли уши, но не залаяли — видимо, привыкли к тому, что их подкармливают. Мясо, брошенное умелой рукой, полетело точно в их сторону. Одна собака, большая, лохматая, недоверчиво обнюхав кусок, тут же жадно схватила его и начала грызть, утробно рыча. Вторая, поменьше, но более вертлявая, помедлила, но, видя, как первая с аппетитом уплетает «угощение», тоже не устояла. Стрелки-нанайцы натянули луки….

Тренькнула тетива, и первый пес завалился набок, заливаясь хлещущей из пасти кровью.

Вторая собака громко заверещала, хватаясь зубами за вонзившуюся в плечо стрелу. В то же мгновение Сафар молнией метнулся к ней, запрыгнул сверху и перерезал горло. Через несколько мгновений все было кончено: собаки содрогались в агонии, уткнувшись носами в пыль. Путь для нас был свободен.

В большой фанзе горел тусклый огонек масляной лампы, оттуда доносились приглушенные голоса, грубый, пьяный смех и звуки какой-то азартной игры. В других фанзах, с маленькими окошками, было мертвенно тихо, и только изредка оттуда доносился сдавленный, едва слышный плач или протяжный стон.

— Пора, — прошептал я.