Беглый

Глава 24

Глава 24

Пароход действительно стоял на якоре. На берегу, среди гор свежесрубленных дров, суетились матросы в просмоленных робах. Всем этим шумным хозяйством распоряжался плотный краснолицый господин лет пятидесяти в кителе, с мощными бакенбардами, плавно переходящими в пушистые усы. По всему было видно — капитан.

Мы направились прямо к нему.

— Господин капитан? — обратился я, подойдя ближе.

Он обернулся, смерив нашу разношерстную компанию быстрым, оценивающим взглядом.

— Скворцов я, Никифор Аристархович. Капитан этого самовара. Что угодно, господа хорошие? Мы, изволите видеть, дрова грузим. Дело не ждет!

— Видим, оттого и подошли, — ответил я. — У нас к вам деловое предложение.

Слово «деловое» заставило его прищуриться. Он отвел нас чуть в сторону от прибрежной суеты, дабы стук топоров не мешал разговору.

— Слушаю вас, господа коммерсанты!

— Нам нужно добраться до Байцзы, — начал я. — Нас четверо. Мы готовы хорошо заплатить.

— До Байцзы, говорите, господа хорошие? — хмыкнул он. Местечко, скажу я вам прямо, без обиняков — то еще! Народец тамошний — жулье на жулье сидит и обманщиком погоняет! Но оно, конечно, ежели с умом да с хитринкой подойти, то и там свои дела обделать можно. Только смотрите в оба, господа, не то обчистят вас до последней нитки, и глазом моргнуть не успеете, как голыми останетесь. И с языками своими поосторожнее, не болтайте лишнего, кто вы да откуда.

Он подмигнул нам и зычно крикнул своим матросам, чтобы поторопились с дровами.

— Мы будем осторожны, — заверил его Левицкий. — Вопрос лишь в цене.

Изя, выступив вперед, развернул перед капитаном две роскошные собольи шкурки, а я положил ему на ладонь несколько золотых самородков. Лицо Скворцова расплылось в довольной улыбке.

— Ну, за такую плату я вас хоть до самого Шанхая довезу! — рявкнул он. — Добро пожаловать на борт!

Мы также сразу договорились о будущей закупке товаров через него. Капитан пообещал привезти все, что нам нужно, а там мы и расплатимся. Когда все формальности были улажены и мы уже стояли на палубе, ожидая, пока матросы закончат погрузку дров, я вдруг ощутил укол беспокойства.

— Изя, — обратился я к нему тихо, пока Левицкий беседовал с капитаном. — Твоего китайского хватит для торга на базаре, но, чтобы с важным чиновником говорить, нужен кто-то посерьезнее. Нам нужен свой, надежный толмач.

Изя согласно кивнул, его лицо выражало те же опасения. И тут меня осенило. Орокан! Он говорил по-русски и упоминал, что торговал с маньчжурами и их понимает.

— Сафар! — позвал я. Башкир мгновенно оказался рядом. — Пароход будет стоять еще пару часов, пока дрова грузят. Стойбище Анги близко. Мчись туда со всех ног. Найди Орокана. Скажи, Курила-дахаи зовет его немедля. Он нужен нам в Байцзы как проводник и толмач. Если согласен — пусть берет самое необходимое и бегом сюда. Каждая минута на счету!

Сафар не задавал вопросов. Молча кивнув, он соскользнул по трапу на берег и исчез в прибрежных зарослях с быстротой тени.

Мы с Изей и Левицким напряженно ждали. Матросы уже заканчивали работу, капитан начал покрикивать, торопя с отплытием.

Наконец, когда я уже начал терять надежду, из-за поворота тропы показались две фигуры. Сафар почти бегом тащил за собой запыхавшегося Орокана, который на ходу перекидывал через плечо свой лук и небольшой мешок.

— Успели! — выдохнул я, встречая их у самого трапа. — Орокан, спасибо, что откликнулся! Ты нужен нам для важного дела в Байцзы. Пойдешь с нами?

Молодой нанаец, тяжело дыша, кивнул.

— Сафар сказал, ты зовешь. Мой род в долгу перед тобой. Я пойду, Курила-дахаи. Моя понимать их хитрость.

— Отлично! Быстро на борт! — скомандовал я.

Едва мы впятером оказались на палубе, капитан Скворцов, недовольно проворчав что-то о «неорганизованных пассажирах», отдал команду. Пароход дал хриплый гудок, и мы медленно отчалили от берега. Теперь наша команда была в полном сборе, и на душе у меня стало значительно спокойнее. Для расчетов на «том берегу» с нами ехали российские рубли, благо их у нас хватало, и весь наш добытый золотой песок — более двадцати фунтов. Знакомый азарт брал свое.

Пароход, крепкий колёсник, пыхтя и отдуваясь, неспешно, но упорно тащился вниз по могучему Амуру. Берега, поросшие густым, непроходимым лесом, медленно, словно нехотя, проплывали мимо, открывая то скалистые утесы, то болотистые низины, то редкие, затерянные в этой глуши нанайские стойбища, дымки от которых едва виднелись над верхушками деревьев.

Пассажиры парохода оказались, как я сразу же и подумал, из «простых» — отставные казаки и поселенцы, которым начальство разрешило вернуться в Забайкалье. С одним таким забайкальским казаком с иссеченным лютыми степными ветрами лицом с по-восточному высокими скулами мы разговорились.

— Отчего же возвращаетесь? Говорят, Даурия — рай земной! — с удивлением расспрашивал его Левицкий.

— Какое там «рай»! — отмахнулся тот. — Кругом бардак и неустроенность, и хунхузы рыщут. Земли, правда, море, а вот любой гвоздь — поди достань! А Забайкалье — оно привычнее нам!

На следующий день мы уже подходили к Байцзы.

Мы с Левицким, облачившись в нашу лучшую, пошитую еще в Кяхте одежду, стояли на дощатой, просмоленной палубе, обсуждая вполголоса детали предстоящей высадки в маньчжурском Байцзы.

Город, или, скорее, большое, беспорядочно застроенное селение, раскинулся в месте впадения в Амур небольшой, но быстрой и мутной речушки. У импровизированной пристани, сколоченной из почерневших от времени бревен, теснилось невероятное количество всевозможных суденышек — больших неуклюжих джонок с высокими кормами и цветастыми парусами, юрких сампанов, просмоленных рыбацких лодчонок и просто плотов, груженных лесом. Воздух, несмотря на ранний час, уже был наполнен невообразимым гомоном — криками лодочников и грузчиков, скрипом уключин, лаем собак, мычанием скота — и специфическим, острым запахом Азии, в котором смешались ароматы благовоний из ближайшей кумирни, едкий дым очагов, запах кунжута, сизаля, жареной на открытом огне рыбы, каких-то незнакомых пряных трав и еще чего-то неуловимого, тревожного и одновременно притягательного.

Пароход, дав протяжный, хриплый гудок, от которого разлетелись потревоженные чайки, медленно и осторожно причалил к дощатой, полусгнившей пристани.

Мы с Левицким, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания многочисленных зевак, глазевших на прибывший «огненный корабль» русских, сошли по шаткому трапу на берег.

Нашей легендой, заранее обговоренной и отрепетированной, было то, что мы русские купцы, прибывшие из европейской части России, ищущие возможности для выгодной торговли и найма партии работников для освоения богатых земель на российском берегу Амура, недавно отошедших под скипетр его императорского величества.

К моей несказанной радости, пароход задержался в городе на пару дней, а капитан Скворцов решил сопровождать нас в городе. Он знал китайский язык много лучше Орокана, и, что совсем немаловажно, неоднократно бывал в Байцзы, даже имел знакомство с большинством его даотаев[1].

Байцзы оказался типичным пограничным азиатским городком — шумным, грязным, невероятно многолюдным и полным вопиющих контрастов. Рядом с богатыми, украшенными искусной резьбой и позолотой двухэтажными домами зажиточных купцов и важных чиновников, скрытыми за высокими глинобитными стенами, ютились жалкие, покосившиеся лачуги городской бедноты, слепленные из чего попало.

По узким, кривым, немощеным улочкам, заваленным мусором и отбросами, неутомимо, как синие муравьи, сновали носильщики-кули с огромными, неподъемными на вид тюками на согнутых спинах, юркие рикши, покрикивая на прохожих, тащившие свои легкие повозки с важными седоками, уличные торговцы, предлагавшие всевозможную снедь — от горячих паровых лепешек и сушеной рыбы до каких-то непонятных сладостей и экзотических фруктов, — назойливые попрошайки всех возрастов, демонстрировавшие свои язвы и увечья, и просто праздные зеваки, глазевшие на нас с нескрываемым любопытством. Воздух был тяжелым, спертым, пропитанным мириадами запахов, от которых у непривычного человека могла закружиться голова.

Первым делом мы сняли скромную, но относительно чистую комнату на постоялом дворе, который держал невероятно ушлый и словоохотливый китаец с хитрыми, как у лисы, глазками.

Затем Левицкий, как более представительный и сведущий в вопросах этикета, в сопровождении Орокана отправился «наводить дипломатические мосты» — посещать местных чиновников рангом пониже и наиболее влиятельных купцов, дарить небольшие, но ценные подарки, для этой цели у нас были припасены все те же меха и немного золотого песка в изящных мешочках, и осторожно, издалека, закидывать удочку насчет возможности найма большой партии рабочих.

Мы же с капитаном Скворцовым бродили по городу, присматриваясь к местной жизни.

Именно во время одной из таких разведывательных вылазок в самом центе города я и наткнулся на то, что искал, вернее, на то, что могло стать неожиданным и очень удачным решением нашей главной проблемы.

Возле одного из главных зданий, пристроенного к ямэю, мы увидели группу людей в ободранных лохмотьях, закованных в деревянные шейные колодки. Почти все они были молодыми людьми, жилистыми и крепкими, но сильно истощенными. И все они чем-то неуловимо отличались от остальных китайцев и маньчжуров.

— Никифор Аристархович, что это? Кто эти люди и что за здание? — спросил я у нашего чичероне.

— Это местная тюрьма. Видите этих людей? Это мятежники, тайпины. Их в Китае так много, что тюрьмы не справляются, и вот их разослали по разным концам страны! Пленные бунтовщики, «длинноволосые бандиты», как их называют власти. Их сюда, в северные провинции, много согнали после подавления великого восстания Тайпин Тяньго. Используют на самых тяжелых, невыносимых работах — лес валить, камни в горах таскать, дороги строить, каналы рыть. Живут впроголодь, в сырых бараках, мрут как мухи от болезней, голода и побоев. Дешевая рабочая сила, почти бесплатная. Их жизни здесь не стоят и ломаного гроша.

Я внимательнее пригляделся к несчастным узникам Цинского режима. Выглядели они, прямо скажем, хреново — все несли следы наказаний палками, у кого-то, судя по всему, еще не зажили боевые раны. Тут только я понял, чем именно эти люди отличаются от остальных жителей Байцзы: ни у кого из них не было характерных маньчжурских косичек. Капитан подтвердил мою догадку:

— Да, это оттого, что тайпины не признают династию Цинь. Так они выражают ей свое отвращение!

«Восток — дело тонкое», — промелькнуло в моей голове, но тут же мысли приняли совсем другое направление.

— А можно ли посетить начальника тюрьмы?

— Конечно нельзя. Тем более иностранцу. Но за деньги — отчего бы и нет! — произнёс Никифор Аристархович, добродушно усмехаясь в прокуренные усы.

— Тогда договоритесь, пожалуйста, о нашем визите! И Владимира Александровича лучше взять с собой!

За прошедшее время я успел найти Левицкого и Орочона, и через два часа мы подошли к тюремной двери. Над ней красовалась нарисованная тигриная голова с большими вытаращенными глазами и широко раскрытой пастью. Дверь немного приотворилась, испуганный служитель выглянул наружу. Наш капитан сказал ему что-то по-китайски и вручил несколько банкнот, тот тут же с поклоном отворил перед нами двери.

Войдя, мы оказались перед жертвенником, на котором стояла высеченная из гранита фигура тигра.

— У них тут, у нехристей, тигр считается богом, покровителем тюремных ворот! — пояснил нам капитан. — И вот, чтобы снискать милость тигра и обеспечить его бдительность, надзиратели поклоняются ему утром и вечером, поскольку тюремщики в Китае головой отвечают за охрану несчастных, вверенных их попечению. Вон, посмотрите!

Тут я увидел, как один из надзирателей, стоя перед идолом на коленях, приносил в жертву каменному тигру кусок жирной свинины и возжигал благовония.

— Дикий же народ! — презрительно процедил Левицкий, пренебрежительно осматривая открывшиеся перед нами внутренности тюрьмы.

Просторные камеры байцзинской тюрьмы напомнили мне крытые скотные дворы. Полы везде вымощены гранитными плитами — видно, во избежание подкопов. В каждой камере есть деревянный помост, на котором заключенные сидят днем и спят ночью — он заменяет наши нары. В каждой камере стоят большие бадьи, куда справляют нужду заключенные, трудно представить, как люди могут дышать таким смрадом, особенно в жаркое время года. В центре каждого отделения находится небольшое святилище, где стоит идол.

— Это ихнее божество по имени Сян-гун-чжу-шоу. Этот бог, которому поклоняются заключенные, якобы смягчает и склоняет к раскаянию жестокие и упрямые сердца

заблудших и нечестивых! — пояснил нам Скворцов.

Однако стоило лишь взглянуть на рожи заключенных, становилось ясно, что это самый Сан-гун-и-как-его-там безбожно манкирует своими обязанностями.

По другую сторону тюремного двора находилось несколько убогих даже по маньчжурским меркам лачуг.

— А там что, Никифор Аристархович? — осведомился я.

— А это семейные камеры! Здесь размещают женщин-преступниц, а иногда — целые семьи, пойманные и задержанные как заложники. Тут, в Китае, существует закон, допускающий поимку и задержание в качестве заложников семей, члены которых бежали от правосудия, нарушив законы империи. Таких заложников не освобождают до тех пор, пока не возьмут под стражу их преступных родственников-преступников, и в результате они нередко остаются в заключении пять, десять или двадцать лет!

Тут на тюремном дворе появился местный даотай — напыщенный павлин в шелковом халате, с нефритовым шариком над форменной чиновничьей шапочкой. При одном только взгляде на его слащавую лоснящуюся физиономию мне стало противно, как от вида мокрицы.

— Любезнейший, — с улыбкой обратился я к нему через Никифора Аристарховича — не изволите ли пояснить, много ли заключенных в вашей тюрьме?

Льстиво улыбаясь, так что его узкие глазки совершенно утонули в складках жирной кожи, даотай отвечал, что у него под началом находится несколько тысяч этих «государственных преступников», которых он может использовать по своему усмотрению.

Никифор Аристархович добавил, что тот сдает их внаем местным купцам и подрядчикам за сущие гроши, а большую часть денег, естественно, кладет себе в карман.

Выслушивая эти откровения, я уже заранее ликовал. Вот она, рабочая сила!

— Никифор Аристархович — сказал я, понизив голос до шепота, хотя никто, кроме Левицкого, не понимал здесь русского языка. — А расспросите-ка его, могу ли я прикупить у него сотню-другую этих рабов?

Услышав суть вопроса, даотай тут же пригласил нас к себе. Разговор на такую серьезную тему в этой стране немыслим на улице, на бегу. Мы и так уже нарушили все местные приличия, начав обсуждение прямо в стенах тюрьмы…

Даотай принял нас в своем богато убранном доме, обставленном с азиатской роскошью — шелковые ковры, резная мебель из темного дерева, фарфоровые вазы. При входе нас встретила, как водится, кумирня Будды с курящимися благовониями.

— Поклонитесь ей! — прошипел нам Никифор Аристархович. — Это их святыня!

— Это идол! — возмущенно откликнулся Левицкий.

— В чужой монастырь, Владимир Александрович, сами знаете! — тихо заметил я, преувеличенно вежливо отвешивая Будде поклон. Левицкий нахмурился, но подчинился.

Хозяин встретил нас в дверях приемных покоев. С поклоном он пригласил нас внутрь, где уже ожидал дорогой зеленый чай из крошечных пиал и изысканные восточные сладости. Даотай, почуяв выгоду, рассыпался в любезностях и комплиментах нашему «благородству» и «предприимчивости», но при этом узкими, хитрыми глазками, как буравчиками, внимательно и цепко нас изучал, пытаясь проникнуть в суть наших намерений.

Левицкий с присущим ему тактом и дипломатичностью изложил через капитана наше деловое предложение — мы, мол, русские предприниматели, представители крупной торговой компании, осваиваем земли на том, российском, берегу Амура, нам требуется много рабочих рук и мы готовы щедро заплатить за помощь в их приобретении. Чиновник задумался, лицо его стало серьезно.

— Дело это, уважаемые русские господа, весьма деликатное и, я бы даже сказал, рискованное, — перевел Скворцов. — Тайпины — это, как вы понимаете, собственность государства, его императорского величества. И просто так их никто вам не отдаст. Но… — он сделал многозначительную паузу, — если есть хорошая, очень хорошая цена, то в этом мире все можно устроить. Сколько вы готовы заплатить за такую услугу? И, что немаловажно, чем? Золотом? Мехами? Опиумом?

Тут в разговор вступил я, изображая из себя простого, но практичного и немного грубоватого приказчика, не привыкшего к восточным церемониям.

— Золото и меха, уважаемый даотай, товар слишком дорогой и заметный, чтобы разбрасываться им направо и налево. Да и опиум мы не возим, не наш профиль. У нас есть в наличии весьма значительная сумма российских рублей, вполне пригодных для расчетов с казной вашего императора. Думаю, казна его величества богдыхана не откажется принять деньги могущественной соседней державы. А вам лично, за ваше неоценимое участие и хлопоты, мы готовы заплатить отдельно, чистым золотым песком. И сумма эта вас не разочарует.

Скорцов тут же перевел наши слова.

Даотай на мгновение задумался, его маленькие глазки быстро забегали, видно было, что он прикидывает выгоду. Потом его лицо расплылось в широкой, довольной улыбке.

— Российские рубли, говорите? Что ж, если их будет действительно много, и они будут… э-э… надлежащего качества… Договорились, благородные русские господа! Думаю, мы сможем удовлетворить ваш необычный спрос.

[1] Даотаев — чиновников