Беглый

Глава 15

Мимо проплывают берега, поросшие густым и непроходимым лесом: лиственницей, кедром, забайкальской березой с черной корой. Испятнанные залысинами белесых солончаков, теснились по берегам Аргуни невысокие лобастые холмы.

— Да, ни за что бы не подумал, что жизнь занесет меня в такую даль, на Амур! — проговорил задумчиво Левицкий, глядя на проплывающие мимо дикие берега. Он сидел на тюке с чаем, элегантно закинув ногу на ногу, и вид при этом имел такой, будто он не на плоту посреди сибирской реки, а в своей усадьбе.

— Что, вашблагородь, сердце-то заиграло? — улыбнулся Захар, раскуривая свою трубку.

— Заиграло… Вспомнилось все. Эх, каково там у меня в России, как сестра поживает? Давно от нее вестей не было…

И, глядя на Левицкого, я понял — рано или поздно он начнет рваться в Россию.

Течение несло наши плоты на восток, к Амуру. Ловили рыбу, высаживаясь на песчаные берега или прямо с плотов, охотились — били зверя. Аргунь и Амур кишели рыбой. Ловилась горбуша, нерка, кета — красная рыба шла косяками. Мы ставили переметы, ловили на удочки, а Сафар, наш башкир, оказался искусным острожником — он с удивительной ловкостью бил рыбу с носа плота, особенно по ночам при свете факела. Излишки рыбы мы солили и вялили впрок, развешивая ее на жердях под навесом. Иногда удавалось подстрелить и зверя покрупнее. Однажды на берег вышел огромный изюбрь — благородный олень. Левицкий уложил его с одного выстрела из штуцера. Радости нашей не было предела — свежее мясо после долгой солонины и рыбы казалось царским угощением. Несколько дней мы пировали, жаря оленину на кострах и рассказывая друг другу байки.

Селения попадались редко. Причем все больше это были русские переселенческие села — казачьи станицы или крестьянские заимки. Китайские фанзы или стойбища местных орочонов и гольдов[1] попадались совсем редко.

Пару раз мы приставали к берегу и пытались купить в этих селах какого-нибудь провианта — молока, яиц, свежих овощей, — но всегда без толку: у поселенцев самих с продовольствием дело было швах.

В одной из таких станиц, приютившейся на высоком берегу Аргуни, мы задержались на пару дней. Нас встретили настороженно, но без враждебности. Казаки, суровые, обветренные мужики с окладистыми бородами, расспрашивали, кто мы, откуда, куда путь держим. Мы представлялись вольными охотниками и рыбаками, идущими на Амур в поисках лучшей доли.

— Охотники, говорите? — хмуро глядя на нас, сказал станичный атаман, пожилой казак с Георгиевским крестом на выцветшем мундире. — А не беглые ли вы, часом? Много нынче всякого люда по тайге шатается…

— Мы люди мирные, богобоязненные! — картинно возмутился Изя. — Вот и паспортина имеется! — И он с гордостью предъявил какую-то свою бумагу, неизвестно где раздобытую или нарисованную.

Паспорт, конечно, никто проверять не стал, но вид у нас был достаточно оборванный, чтобы сойти за бродячий люд.

— Ну, глядите у меня, — проворчал атаман. — Ежели что не так — спрос будет строгий. А так — живите, пока стоите. Только девок наших не забижайте да не воруйте.

Быт переселенцев был суров и беден. Небольшие рубленые из толстых бревен избы, крытые тесом или дерном. Огороды, где росли картошка, капуста да репа. Скудная скотина — пара коров, несколько овец, куры.

В другой раз мы наткнулись на заимку староверов-кержаков. Эти жили совсем особняком, чурались посторонних, но к нам, как к русским людям, отнеслись хоть и настороженно, но без злобы. Угостили квасом и черным хлебом, расспросили о новостях с «большой земли». Сами они жили по старым обычаям, молились по древним книгам, но и хозяйство вели крепкое — поля у них были ухоженные, скотина — сытая. Видно было, что люди это трудолюбивые и упорные. Но и у них жизнь не сахар — то хунхузы придут, то наши бродяги, да и местные власти нет-нет да и норовили прижать «раскольников».

Так, плывя по рекам, встречаясь с разными людьми, познавая суровую красоту и дикие нравы этого далекого края, мы медленно, но верно приближались к Амуру.

Дни сменяли друг друга, похожие, как капли воды. Монотонное покачивание плотов, скрип рулевых весел, плеск воды о бревна — все это стало привычным фоном нашей жизни.

То и дело на реке попадались утлые лодки местных инородцев — гольдов, или, как их еще называли, нанайцев. Это были невысокие, скуластые люди с узкими раскосыми глазами, одетые в вещи из рыбьей кожи, отороченной собачьим мехом или мехом рыси, искусно выделанной и расшитой узорами. Они ловко управляли своими долблеными челнами, промышляя рыбой и охотой. Подплывали либо просто из любопытства, либо предлагая на продажу мех соболя или белки.

От мехов мы, конечно, отказывались — нам это было ни к чему, однако при каждой такой встрече я старался завязать разговор. Особенно меня интересовал тот самый ручей, Амбани Бира, Река Тигра, на котором когда-то я вместе со Стерновским руководил прииском.

— Скажи, почтенный, — обращался я к очередному нанайцу, остановившему свой челн у нашего плота, чтобы обменять свежую рыбу на табак или порох, который хоть немного понимал по-нашему, — не знаешь ли ты ручья в этих краях, что зовется Амбани Бира? Золото там есть.

Нанаец обычно поначалу долго молчал, недоверчиво разглядывая нас, чужаков, а потом качал головой.

— Амбани Бира… Много рек здесь. Тигр — хозяин тайги, везде его следы. Золото… — Он пожимал плечами. — Может, есть где. Духи гор его прячут. Не показывают.

Иногда они называли какие-то ручьи, но описания не совпадали с тем, что я помнил, да и название вроде не совсем то. Приходилось продолжать поиски, расспрашивать, сопоставлять обрывки информации. Это было похоже на собирание мозаики из мельчайших кусочков, и я не был уверен, что смогу ее когда-нибудь сложить.

Прошли Аргунь, добрались до Амура. Мы, уже привыкшие к речной жизни, правили плотами, без особого интереса поглядывали на сменяющиеся берега. Та же бескрайняя тайга, те же пологие, поросшие лесом сопки, что и дома, в Забайкалье. На редких полянках, выходивших к воде, попадались кустики душистой белой кашки, белесые, шелковистые листочки полевицы. На мелководье у самого берега густо разрослись заросли тальника и плакучей ивы, склонившей свои гибкие ветви к самой воде. Только река стала заметно шире, мощнее, течение — быстрее. Чувствовалось дыхание великого Амура.

— Да-а, река — силища! — с уважением говорил Софрон, глядя на бескрайние водные просторы. — Не то что та же Нерча или даже Шилка. Тут — простор!

— И зверья, поди, немерено, — поддакивал Тит, всматриваясь в густые заросли на берегу. — Изюбри, лоси… Охота тут знатная должна быть!

— А народ-то какой тут живет? — спросил Левицкий у Захара, который считался у нас знатоком местных обычаев. — Все гольды да орочоны? Или китайцы тоже есть?

— Разный народ, ваше благородие, — отвечал Захар, набивая трубку. — И гольды, и манегры, и дауры. Китайцы больше по селениям да факториям жмутся. А по тайге — свой закон, таежный. Человек человеку тут и друг, и волк. Смотря как себя поведешь. Главное — духов местных не гневить да лишнего не болтать. Тайга шутников не любит!

Но не только дикая природа и местные инородцы вызывали у нас опасения. Левый берег Амура был русским, правый — маньчжурским, китайским.

И хотя по Айгунскому договору русским судам разрешалось плавать по Амуру, Сунгари и Уссури, кто знает, как отнесутся к нашей разношерстной компании маньчжурские власти, если мы случайно причалим не к тому берегу или просто вызовем их подозрения.

— Маньчжурцы как наскочат… — ворчал Захар, опасливо косясь на правый берег.

— Ну, Куриле виднее! Он у нас голова! — отвечал ему Тит, с безграничным доверием глядя на меня.

И его слова оказались почти пророческими. Однажды утром, когда мы только-только снялись с ночной стоянки и вышли на середину реки, из-за мыса, поросшего густым лесом, показался парус, а затем и небольшая, но быстроходная джонка под маньчжурским флагом с драконом. Это был явно сторожевой пост. Маньчжур, заметив нас, изменил курс и направился к нам наперехват.

— Тревога! — крикнул я. — Маньчжуры! Поднять русский флаг!

На наших плотах и на небольшом баркасе тут же взвились заранее припасенные флаги. Это была мера предосторожности, но она могла сработать.

Джонка скоро подошла к борту нашего головного плота. На палубе стояли несколько солдат-маньчжур в синих куртках и конических шляпах, вооруженных ружьями, и двое чиновников в шелковых халатах.

Один из чиновников, повыше ростом, с тонкими, ухоженными усиками и холодными, надменными глазами что-то резко крикнул по-маньчжурски. И рядом стоящий с ним китаец перевел, перевел:

— Спрашивает, кто такие, куда путь держим и по какому праву здесь находимся.

Я выступил вперед.

— Мы русские подданные, вольные переселенцы. Идем на Амур в поисках свободных земель для поселения, как то дозволено договором между нашим государем императором и богдыханом пекинским. Имеем на то все необходимые бумаги от читинских властей!

Я намеренно соврал про бумаги — никаких разрешений у нас, конечно, не было, кроме моего паспорта на имя Тарановского. Но нужно было говорить уверенно. Потом что-то снова сказал, указывая на наши плоты и груз.

— Интересуется, что за товар везем и почему так много оружия, — перевел вновь китаец.

— Товар — для обмена с местным населением, — ответил я. — Чай, соль, мануфактура. А оружие — для защиты от диких зверей. Места тут, сами знаете, неспокойные. Мы люди мирные, ищем только мира и возможности трудиться на своей земле.

Чиновник еще о чем-то поговорил со своим спутником, потом снова обратился к нам.

— Говорит, чтобы мы не причаливали к маньчжурскому берегу без особого разрешения и не вступали в торг с подданными богдыхана. Иначе будем задержаны и отправлены к начальству.

Он еще раз окинул нас строгим взглядом, потом отдал какую-то команду, и катер, развернувшись, отошел от наших плотов и скрылся за тем же мысом.

Мы перевели дух. Обошлось. Но встреча эта оставила неприятный осадок.

— Вот тебе и мирные люди, — проворчал Софрон, когда джонка скрылась. — Чуть что — и в кутузку. Глаз да глаз тут нужен.

— Да уж, — поддакнул Захар. — Маньчжуры — народ хитрый и жестокий. Им только волю дай — оберут как липку. Хорошо, что Курила у нас говорить умеет, отбрехался.

Ночь после этой встречи прошла в томительном ожидании. Мне не спалось, я часто вставал, выходил из нашего шалаша на плоту. Воды Амура, темные и холодные, несли нас вниз по течению, к неизвестности. Где-то в прибрежных камышах тяжело, по-бычьи, взревела выпь. Вдоль берега, и на русской, и на маньчжурской стороне, теплились редкие огоньки костров — то ли охотники, то ли такие же, как мы, вольные люди. Иногда с берега доносились далекие, протяжные крики — перекликались часовые на казачьих постах: «Посма-а-три-вай! Слу-у-шай!»

Чем дальше мы плыли по Амуру, тем чаще на его берегах стали встречаться небольшие, разбросанные тут и там деревушки гольдов-нанайцев. Удивительно, но слух о нашем появлении, «русском караване», видимо, как-то опережал нас. Население, кем-то или чем-то предупрежденное, часто высыпало на берег при виде наших плотов, приветственно махая руками. Иногда они подплывали к нам на своих легких долбленых лодках, предлагая на обмен копченую, вяленую и соленую рыбу — кету, горбушу, нерку, а также сохачье и оленье мясо, пушнину. Мы охотно меняли эти дары тайги на наш чай, соль, порох и табак.

Несколько раз гольды предлагали нам своих проводников, знающих все протоки и перекаты. Я сначала вежливо отказывался. Но однажды из-за тумана среди множества островов мы по ошибке зашли в широкую заводь, приняв ее за основное русло Амура. Потеряли целый день на это бесцельное путешествие, пока не поняли свою ошибку. После этого случая от услуг гольдов-проводников мы уже не отказывались, принимая их всегда, если представлялась такая возможность.

И наконец нам улыбнулась удача.

Долго мои расспросы не имели результата, но однажды один из таких проводников, старый нанаец по имени Анга, оказался чрезвычайно полезен. Он не только прекрасно знал реку, но и немного говорил по-русски — выучил, когда работал на русских купцов, скупавших меха.

— Анга, скажи, — обратился я к нему однажды вечером, когда мы сидели у костра на берегу, — не слыхал ли ты про ручей в этих краях, что зовется Амбани Бира? Река Тигра? Говорят, золото там есть, много золота.

Старик долго молчал, глядя на огонь, потом медленно кивнул.

— Слыхал. Давно это было. Старики сказывали, что есть такой ручей, впадает в Амур где-то здесь, с северной стороны. Вода там быстрая, холодная как лед. Только место то запретное. Духи гор его стерегут. И тигр, амба, там хозяин. Не любит он, когда чужие в его владения лезут. Многих мансов там сгубил!

— А ты сам видел тот ручей, Анга? Сможешь показать дорогу? — спросил я, стараясь скрыть волнение.

— Видел, давно, — снова кивнул старик. — Маленький был еще. Отец показывал. Сказал, не ходи туда, беда будет. Но, если очень надо… может, и смогу вспомнить. Только дорога туда трудная, через сопки да болота. И духов надо задобрить, однако.

Слова старого нанайца вселили в меня надежду. Ручей был где-то здесь, рядом!

Прошла еще пара дней нашего плавания по Амуру. Река несла свои могучие воды спокойно и величаво, и мы уже начали привыкать к этому размеренному ритму жизни. Река, еще недавно гладкая, как зеркало, пошла ходуном, волны, увенчанные белыми барашками, поднимались все выше, и удары их о борта наших плотов становились все более свирепыми и чувствительными. Полил дождь — не просто дождь, а настоящий ливень, как из ведра, холодный, хлещущий. Небо сплошь затянуло темными, косматыми тучами, стало темно, как в сумерках. Берега скрылись из глаз в пелене дождя и тумана.

— Буря! — крикнул Захар, пытаясь перекричать вой ветра. — Держись, братцы! Амур гневается!

— Ой-вэй, я же говорил, что мы тут все потонем! — запричитал Изя, вцепившись побелевшими пальцами в бревно. — Чтобы этому Амуру пусто было!

— Цыц ты, жид пархатый! — рявкнул на него Софрон, пытаясь удержать рулевое весло, которое вырывалось из рук. — Не каркай! Держись крепче, а то смоет!

О буре, конечно, никто из нас и не подумал заранее. Мы расслабились, привыкли к спокойному течению. И теперь стихия застала нас врасплох. Особенно трудно пришлось нам на плотах. Укрыться от ярости ветра и дождя было совершенно негде. Наши легкие шалаши из жердей и коры разнесло в первые же минуты, как только набежали первые порывы ветрового смерча. А тут еще надо было спасать наш драгоценный груз — тюки с чаем, мешки с провиантом, ящики с инструментом.

Мы ползали по скользким, качающимся бревнам, каждую минуту рискуя быть смытыми в ревущую воду, крепили ящики и мешки остатками веревок, заворачивали инструмент в куски брезента. Вода заливала плоты, волны перехлестывали через борта. Все промокли до нитки, зуб на зуб не попадал от холода и напряжения. Но ничего, управились. Русскому человеку все не в диковину, к трудностям нам не привыкать. Обошлось почти без потерь, если не считать нескольких смытых за борт мелких вещей.

Чтобы никого не снесло бушующими волнами, мы обвязались веревками, прикрепив их к самым толстым бревнам в центре плота. Сидели, вжавшись друг в друга, молились каждый своему богу, уповая на милость Всевышнего и на крепость нашей самодельной сплотки.

Сквозь рев ветра, хлещущие струи дождя, брызги воды и грозное шипение волн, с силой бьющих о плот, до нас с соседнего плота донеслись испуганные крики нашего силача:

— Шапку унесло! Мою шапку!

На этот отчаянный крик Софрон, не терявший присутствия духа даже в такой ситуации, зычно ответил, перекрывая шум бури:

— Была бы голова цела, а шапка новая найдется!

Буря бушевала несколько часов. Казалось, ей не будет конца. Наконец, так же внезапно, как и началась, она стала стихать. Ветер умерил ярость, дождь превратился в мелкую изморось, тучи на небе посветлели и стали расходиться. Амур, успокоившись, снова лениво катил свои воды, лишь крупные, тяжелые волны еще долго напоминали о недавнем буйстве стихии.

Когда окончательно рассвело, мы смогли оценить урон. Один из наших плотов, тот, что был поменьше и послабее связан, не выдержал напора волн и развалился на части. Бревна и остатки груза унесло течением. Мы потеряли две вязанки самого ценного инструмента — топоров и пил — и около восьми мешков с провиантом, в основном мукой и крупой. Это была серьезная потеря, но, слава Богу, все люди остались живы и здоровы, как и кони, если не считать синяков, ссадин и сильного испуга.

— Вот уж истинно, река Черного дракона! Не зря маньчжурцы и китайцы ее так называют и боятся. Они и селиться-то по ее берегам не хотят. Сколь мы уже проплыли по Амуру — одну-две захудалых деревушки китайских видели, да и то — с десяток кривых фанз да будка сторожевая на берегу. А больше — все дикая тайга да гольды по протокам, — ворчал Сафар.

После бури мы еще несколько дней плыли по Амуру, восстанавливая силы и ремонтируя уцелевший плот. Старый нанаец Анга, который перенес бурю с удивительным спокойствием, сказал, что это духи реки гневались на чужаков, но теперь, получив свою дань, они должны успокоиться.

И действительно, через пару дней плавания Анга, долго всматривавшийся в северный берег, вдруг оживился и указал рукой на узкую, едва заметную протоку, скрытую густыми зарослями ивняка.

— Туда вам дорога, — сказал он. — Амбани Бира там. Река Тигра. Ваше золото. Только осторожно идите. И духов не гневите.

Мы осторожно направили наш плот в узкую протоку. Течение здесь было быстрым, вода прозрачной, все, как и говорил Анга. Пересев в лодку и проплыв с версту или две против течения, мы увидели, что протока расширяется, образуя небольшое озерцо, а в него впадает еще один, более мелкий и бурный ручей, текущий из распадка между двумя высокими, поросшими лесом сопками.

— Вот он, — сказал Анга, показывая на этот ручей. — Амбани Бира здесь!

Мы причалили к берегу, высадились. Земля под ногами была твердой, каменистой. Я зачерпнул пригоршню песка со дна ручья, растер его на ладони. Конечно, никакого золота я не увидел, но был уверен — оно здесь!

Мы нашли то, что искали.

[1] Гольды — нанайцы.