Барин-Шабарин

Глава 24

Истинно говорят в народе, что нет худа без добра. И даже сгоревший дом — тоже благое дело. Важно обладать гибкой психикой и смотреть на мир то с одного, то с другого ракурса. Вот и я, выйдя во двор после того, как пришлось-таки немного выпить с Матвеем Ивановичем, по зову природы, смотрел в очередной раз на пепелище и думал, как же это здорово, что после такого пожарища можно хотя бы собрать золы, и немало — отлично подойдёт для удобрения.

За неимением азотных или калиевых удобрений, именно навоз, зола и мочевина — наше всё. Это то, что позволит собрать немного больше урожая и жить пусть не то чтобы очень богато, но сытнее, и даже неплохо расторговаться.

Так что вопросу удобрений я потребовал уделять наибольшее внимание, вплоть до того, чтобы ходить по всем хатам и собирать из печей золу, проверять хлева и птичники на предмет навоза, особенно курятники. У меня в подчинении не самые изнеженные люди, они и человеческие отходы жизнедеятельности также собирают в бочку.

Я решил сразу, не откладывая в долгий ящик, создать что-то вроде селитряных ям. Нет, порох мне не нужен. Купить его можно, даже не очень дорого, хоть в Екатеринославе, а хоть бы и в Луганске, наиболее близком ко моему имению городке. Однако если в такую яму накидать каких ещё листьев, перегноя, мочевины, золы, хоть бы и мха, ещё чего-нибудь, то вот таким ядрёным компостом можно будет удобрять почву, чтобы получать чуть ли не вдвое больше урожая.

Но это пока теория. Нужно проверять, как оно сработает. В прошлой жизни я имел лишь косвенное отношение к сельскому хозяйству. У деда с бабушкой дом в деревне, куда меня засылали не только летом, но и чуть ли не каждые выходные весной и осенью. Лоб я был здоровый, сколько себя помню, так что приходилось впахивать на благо семьи, как та ломовая лошадь.

А у деда иначе нельзя было, да я и не филонил. Он для меня — главный авторитет. Три медали «За Отвагу», Орден Красного Знамени, благодарственное письмо от Сталина. Ну и сам дед — кремень-мужик, слабость мог проявлять только к животным да пчелам, но никогда ни к себе, ни к иным людям.

Так что было где набраться кое-какого опыта. Да-а! Деда бы сюда! Вот кто бы уже через пару лет сделал имение не только прибыльным, а передовым.

— Барин, дозвольте забрать моего барина, батюшку нашего Матвея Ивановича, — обратился ко мне слуга, приехавший с Картамоновым.

— Так спит же! — удивился я. — Что будет с того, что отдохнет? Пускай выспится. В бане протоплено, никто его беспокоить не будет.

Но тот не отступал.

— Простите, барин, но у вас и так горе, пожар. Куда Вам ещё одно… — казак лишь чуть замялся. — И неприятность, стало быть, случится, когда проснется батюшка-то наш.

Я понял, на что намекал казак, сопровождавший Матвея Ивановича Картамонова. Буен мой крёстный отец во хмелю. Он всё-таки влил в себя контрольный стакан водки, эта порция и «сморила» крестного, а до того Матвей Иванович уже проявлял свою горячностью. Наверняка, если сейчас его разбудить, то будет, как медведь-шатун, кидаться на всех и каждого.

— Скажи, человек, а чего ж Настасья Матвеевна не приехали? — спросил я.

Не то чтобы я так сильно соскучился. Но помнится, какую заботу, искренние переживания она выказывала, когда я впервые её увидел.

— Может, я и не должен говорить вам, барин, токмо Анастасия Матвеевна нынче уже сговорена. И батюшка наш не хочет изводить девичье сердце, — пряча глаза, нехотя проговорил казак. — Она жа как завидит вас, так…

Наверное, он ждал от меня, что я сейчас дам какой рубль за такие сердечные сведенья. Но у меня пока что не так много тех самых рублей, чтобы раздавать чужим слугам. Вот была бы информация по Жебокрицкому, тогда бы щедро расплатился. Но больше, чем его пьяный хозяин, слуга вряд ли может знать о нашем с Картамоновыми общем соседе.

И все равно как-то не по себе стало от того, что Настасью Матвеевну так быстро предложили другому. Нет, для меня было бы слишком много счастья — связать свою жизнь с этой девушкой. «Много» можно было бы использовать не как фигуру речи, а как определение массы, и не только эмоции. Вместе с тем оказывается, что я — недостойная партия даже для Матвея Картамонова. А ведь отношение крёстного ко мне, как видно, очень даже душевное, как к родному. Что же говорить тогда о других соседях, которые, наверняка, многое знают и уже судачат за обедом и ужином, перемывают мне кости в досужий час.

Вот теперь, наверняка, смеются, что я скоро объявлю: бала не будет. Судят да рядят, скажу ли я это — или промолчу, струсивши. Хрен им! Не далее чем через месяц, черт меня дери, разошлю приглашения. Нужно поставить себя среди соседей и в губернии. Такое отношение ко мне, как теперь, неприемлемо.

И всё-таки пьянка на Руси — это основной канал коммуникации между людьми, особенно близкими. За то время, что мы потребляли водку, запивая квасом и заедая вареной говядиной и вяленым мясом, решены были многие вопросы.

Я бы поднял ещё больше проблем и попробовал бы вытянуть из Картамонова помощь и в иных делах, но уж больно сильно тяготел мой крёстный к алкоголю. Он просто не оставлял мне времени для обсуждения более широкого круга проблем. Я успевал выпить рюмку водки, как он уже вливал, как в бездонную бочку, в себя целый стакан этой жидкости. Впрочем, если бы подобное не происходило, то, скорее всего, на лавке лежал бы сейчас я, а не Картамонов. Или валялись бы мы в обнимку с друг с другом.

А так, сказав, чтобы я собирался и через четверть часа был готов ехать к Жебокрицкому, Матвей Иванович и сомлел. А я понял, что месть — это мое личное дело. Да, Картамонов, может, и суровый мужчина, и готов пустить кровь моему обидчику. Однако наследим мы с ним, если что, ой наследим! Тут же речь не только о законе, хотя, я уверен, кое-кто в Екатеринославе только возрадуется возможности через закон уничтожить меня. Дело еще и в обществе. Всё губернское сообщество помещиков разъярится. Так что нужно всё делать тихо, а не лихим казацким набегом.

И всё же душевный человек этот Матвей Иванович. Когда я, взяв гитару, купленную в Екатеринославе, ударил по струнам, решив проверить на Картамонове песню «Господа офицеры…», Матвей Иванович начал рыдать чуть ли не с первых строк. Он плакал не как ребёнок, а как человек, потерявший абсолютно всё, даже честь и достоинство. Казак не стеснялся своих чувств и меня и совершенно странным образом подкупал этим.

Я не люблю слёзы. А мужские слёзы и вовсе считаю чем-то вопиюще неправильным. А здесь даже проникся. Может, плакал этот казак как-то иначе… А что, если исполнить и другое? А как там в бессмертном музыкальном произведении? «Кольщик, наколи мне купола…» Я так и представляю, что во время исполнения песни Круга, на этих самых словах, выпивший Матвей Иванович рвёт в клочья свою рубашку с криком: «Век воли казацкой не видать». Да, разыгралась фантазия у меня, пока я наблюдал за тем, как «тело» грузят в карету, а оно, в свою очередь, сопротивляется и требует продолжения и новых песен.

— Господин Шабарин, — с придыханием в голосе обращались ко мне. — Это… всё было восхитительно. Я шла попрощаться с вами, сказать, что, действительно, не стану вас стесняться и отправляюсь к управляющему пожить, а тут… музыка, ваше исполнение…

Ну, как бы да… Я был неплох, лучше, чем в иной жизни, точно, тогда у меня и голос был грубее, да и не было его в певческом-то смысле.

Не знаю, не буду судить за все компании, но у нас во дворе среди пацанов чуть ли не каждый третий умел бренчать на гитаре, а каждый пятый что-то к этим переборам исполнял. А каждый десятый — это уже чуть ли не готовый к гастролям шансонье, хоть сразу на сцену выпускай. Я был из тех, что где-то посередке, тянулся к шансонье, при этом свысока посматривал на всех тех, кто только пробовал осваивать инструмент.

Гитару я обнаружил ещё на второй день после своего появления в этом мире. Попробовал семиструнку… Ничего толком не получилось. Но чем больше я бренчал, отдыхая от забот и пытаясь понять, где какая нота находится и как поставить тот или иной аккорд, тем легче пальцы ложились на струны. Будто сами вспомнили, как это должно быть.

А ведь я мог и не прикоснуться к инструменту. А теперь понимаю, что гитара — тоже оружие массового поражения, а на войне все средства хороши. Назовём мои проблемы и вызовы соседей войной, мне так ближе и понятнее. А если так, то есть лишь один вариант — побеждать! Вот чем я могу удивлять людей на балу? Правильно, не хоромами, так в том числе и песнями. Чем снискать к себе интерес у женщины? Чем пробиться через каменную защиту к душе мужчины? Правильно, той же песней «Господа офицеры» — этот знак качества, как оказалось, работает во всех временах и эпохах, где только есть русские офицеры.

Приятней было б спеть что-нибудь из Владимира Семеновича Высоцкого. Но и по юности, и когда я уже связал свою жизнь с армией, пришлось выучить и немало баллад. Нормальные пацаны, которые разучивали тайком от всех любовные песенки, меня поймут. Братве такого не споёшь, не примут. Но приболтать какую-нибудь девчонку — здесь без романтики не обойдёшься. Я же не такой, я, типа, романтик, мля! Послушай песню, там поэт за меня всё сказал! Ну, а после того, как добьёшься от девчонки награды, удовлетворишь то, чего так сильно требовал организм, можно всегда договориться: она не рассказывает про то, что я пою такие душевные романтические песни, а я не хвастаюсь перед пацанами, что у меня с ней что-то было.

Вот такая вот вечная молодость, и всё-таки юность священна, неприкосновенна, почти идеальна, как бы сложно ни было.

— Маша, я обязательно вам ещё что-нибудь спою, именно вам, но это будет гораздо позже, — сказал я, делая логическое ударение на слове «позже».

— Я очень сожалею, Алексей Петрович, очень, — девушка расплакалась, развернулась и убежала прочь.

Чуть в стороне на меня грозно смотрел молодой человек пяти лет от роду, но я лишь пожал плечами: мол, это не я её расстроил, сам не понял, что произошло. Маленький мальчик, что вызвало мою искреннюю улыбку, сообщил мне мимикой и жестом своё согласие: мол, что взять с этих женщин. Может быть, что-то я себе и надумал, но у мальчика очень серьёзный потенциал к личностному росту, и он явно проявляет себя развитым не по годам.

Хотя нет, понимал я, что происходит. Похоже, что принцесса Маша, бывшая в заточении в высокой башне и вынужденная терпеть унижение злодея, если угодно — дракона Кулагина, слишком благодарна тому самому рыцарю, который помог ей из этой башни выбраться. Вот и надумала себе. Сказка!.. В жизни же всё иначе и не так однозначно, и часто рыцарь хочет от принцессы того же самого, что и дракон. Да и Маша никакая не маленькая девочка, а я — не тот самый рыцарь. Не поймет сама, придется в грубой форме указать. А пока слишком много работы, чтобы думать о лямурах. У меня посевная, у меня сбор сведений о Жебокрицком и подготовка к акции.

Если вдруг какие-либо силы вновь перенесут меня в будущее, я знаю, какую общественную инициативу буду продвигать. Даже название слепил: «Учимся работать снова». Надо повышать квалификацию работников, надо систематизировать и упорядочивать труд, создавать новые рабочие места. Всё это важно, но не главное. Главным будет то, что в очерченном проектом регионе полностью должны отрубаться все коммуникации… Да, именно так. Никакого интернета, никакого телевизора, даже радио. Кроме того, я бы ещё и в сельской местности, конечно, после проверки наличия каминов или печей, перекрыл бы газ и обрубил электричество.

Что это даст? Во-первых, демографический всплеск. Людям от нечего делать захочется делать новых людей. Во-вторых, невозможно же просто ничего не делать. Всегда хочется себя развлечь, пройтись, размяться. Да хоть что-нибудь сделать, чтобы убить время. Вот тогда и придет понимание, что лучший способ борьбы со временем — это работа. К чему я о таком думаю? Потому что вижу, что в этом времени лентяев нет, они не выживают просто. Нет электричества, смартфонов с социальными сетями — нет и лентяев.

Все бы ничего, но с такими инициативами хрен куда бы меня выбрали.

Я метался, как белка в колесе. Задницу, перемещаясь часто верхом, отбил себе так… Ну, не будем о моей заднице, — это в прямом смысле больной вопрос. А вот что стоило бы рассказать, так то, как я лично проконтролировал посевную. Удобрение, кислотность почвы, какие растения полезны для худой земли, а какие землю разрыхляют: обо всём этом я рассказывал крестьянам. Конечно, сперва сомневался, так ли много знаю и вообще верно ли всё помню о сельском хозяйстве. Мало ли, а ну как та наука, что я впитывал на сезонных работах на, как дед называл свою землю, «фазенде», неверна. Но я прочитал все книги, что были у Емельяна по сельскому хозяйству, поговорил с ним и специально съездил к управляющему Картамонова, немцу Шварцу. Возникал только вопрос: если написаны уже умные книги, есть даже возможность делиться опытом, то почему до сих пор в поместье не сделано всё по уму?

В один момент всё же удалось устроить «собрание» старших мужиков, в том числе того же Пахома, старика, что слово держал за всех. Пришлось с людьми еще раз поговорить. Потом ещё раз собрались. А после я, поразмыслив о важности эффективной коммуникации, дал в морду одному арендатору, который ну никак не хотел меня слушать… И тут-то всё пошло как по маслу. Стали мужики внимать моим словам, также возросла скорость реакции — каждый старался быстрее кивнуть и согласиться с моим мнением. И почему так? Не дашь в морду — не слушаются…

У каждого из моих арендаторов — по двенадцать-пятнадцать десятин земли. Это примерно привычный нам гектар. Крепостные всё ещё были на барщине, но у каждой семьи имелось около восьми десятин выделенной во временное пользование земли. Моих собственных полей, то есть барских, было более трехсот двадцати гектаров. Сказал бы мне кто-нибудь раньше, что с такого количества земли, такого просторища невозможно прокормиться крестьянину, не поверил бы. Сейчас вот смотрю на всё хозяйство — верю.

Урожайность даже в этих, относительно плодородных и благоприятных по климату землях, редко бывала выше сам–девять. Учитывая то, что помещикам нужно содержать себя, свой дом, ещё много чего, урожай раздавался и продавался очень быстро. Выходило так, что ещё даже не посадили яровые, а какие-то перекупы уже начинают интересоваться, на что им рассчитывать и сколько они купят здесь зерна. Пятьдесят десятин земли я отрядил под посадку картофеля.

Емельяна скоро пришлось отправлять в Одессу, чтобы там приобрести все необходимые семена, прежде всего картофеля, которого все равно не хватает для посадки. Нам не хватало семян даже для посева пшеницы, не говоря уже о чём-то другом. На это ушли почти все деньги.

Зато довольно было плугов. В мастерской было готово восемнадцать изделий, которые планировалось уже в самое ближайшее время отправить на продажу. И не будь посевной, я именно так и поступил бы. Однако мы оказывались будто в той присказке про сапожника, который не имеет собственной обуви. Мои крестьяне — не всегда даже с нормальным насошником из прочного железа, а я, выходит, хорошими добротными плугами торгую. Так не пойдёт.

То объезжая поля, то сидя за книгами, то споря с мужиками до хрипоты, я то и дело думал о Жебокрицком. Этот жук наверняка ожидал от меня импульсивного поступка — и теперь разочаровался. И пусть его.

Эмоции в деле мести нужны, но сдержанные. Я же пока собирал информацию по своему соседу, узнавал всё о его слабых сторонах. Я внимательно слушал, что говорят о хозяине крестьяне — те, кого часто вообще не принимают во внимание.

И вот сегодня ночью месть должна была свершиться…

Больше новинок на https://booksnew.ru/

Или на нашем телеграмм канале https://t.me/martin_2015