Барин-Шабарин

Глава 14

Мы заселялись на новое место жительства. Доходный дом Эльзы Шварцберг был построен почти в центре, если только считать центром локацию с административными зданиями и сооружениями. Весьма удобно. При этом, если оплачивать сразу на две недели, то выходило дешевле, чем в любой респектабельной гостинице, которые в городе имелись.

Нет, я мог поселиться в шикарном номере, наверняка такие здесь есть. Мало того, по слухам, в гостинице «Франция» есть ватерклозет на каждом этаже. Это, чтобы было понимание — повод для гордости и для обязательного упоминания в рекламных открытках. Я — мог позволить себе! И жабка только чуть бы придушила, так, в порыве страсти. А вот если селить своих людей, то — нет, уже не мог, жаба натурально задавила бы. Вышло бы до полутора сотен рублей. Для того, кто в долгах как в шелках — слишком много.

Тут же получалось снять квартиру в три комнаты на полмесяца всего за десять рублей. Как удалось договориться Емельяну? Даже думать не хочу, а то ведь могу и позавидовать. Вдовушка оказалась весьма привлекательной особой. И я, вроде бы как, приглянулся ей. Но держусь. Любовная связь — это не только удовольствие, это еще уязвимость. Без обязательств? Почему бы и да. С претензиями на нечто? Никак нет.

— Хотелось на коня, оказался под конем, — пробормотал я. — Если б я имел коня, это был бы номер, если б конь… М-да.

— Что, барин, сказали что-то? Про коня? — спрашивал меня Емельян. — Вы про коней своих? Да, жалко. Но триста пятьдесят три рублика — это, я вам скажу, неплохо. Жаль только, что поместье…

— А ну, прекратить думать о дурном! Через час всех собирай, совещаться будем, — сказал я.

— Коли барин с крестьянами совет держит, то все еще хуже самого худого, — пробормотал управляющий.

Я не стал одергивать Емельяна. Он, как увидел моего соседа Жебокрицкого у земского суда, вовсе осунулся, считая, что все проиграно. Безусловно, стало ясно, что он играет против меня, этот господин Жаба… крицкий. Категорически не хочу называть его фамилию через букву «е». Он не «Жеба-», а самая что ни на есть жаба. Да и чёрт с ним. Понятно же было сразу, что кто-то замешан в деле отъема у меня поместья.

На «совет в Филях» были, как и сетовал Емельян, приглашены все. У каждого своя задача, и мне приходилось доверяться этим людям. Одному не сдюжить.

— Ну, а теперь давайте подумаем, что ещё можно сделать — или что мы не учли, — сказал я после почти часового совещания, точнее, раздачи заданий. — И только не нужно больше сомнений — ой, да выйдет ли, то, сё. Есть предложения, как лучше сделать? Говорите! Нет? Исполняйте!

Было бы с кем совещаться! Однако нужно играть теми картами, которые выпали на стол, если в рукаве не затесался козырный туз. Вот и я играл с далеко не лучшей раздачей. Между тем, кое-что вырисовывалось. Контуры, так сказать, неплохой или даже дерзкой интриги.

— А я должна, барин, ублажить этого, — замялась, в коем веке смущаясь, Параска. — Газетчика? Я же… не за деньги, то мне не нужно, барин.

На моём нынешнем веке смущение у этой девушки я видел впервые.

— Да, и не ублажить, а обольстить да опоить его надо всего-то. А утром расплакаться, грозясь жаловаться. Помни, чему учил и кого тебе изображать. Ты знаешь, что я пообещал. Исполнишь, все будет. Про твои действия мы еще поговорим позже, — сказал я ей.

И после обратился к Емельяну:

— Про пирожные для чиновника выяснил?

— Как есть выяснил, — с неудовлетворением в голосе отвечал тот. — В сахарных лавках господина Бергмана Молчанов с завидным постоянством покупает, через своих слуг, многие сахарные пирожные. В одно и то же время, неизменно, только лишь меняются сами сладости. Повару Бергмана приходится на час раньше приходить в лавку, чтобы там подготовить персональный заказ господину Молчанову. И так каждый день, за вычетом тех дней, когда он и господин в городе.

— Саломея? Аптека как? Ты купила для своего батюшки микстуру? — спросил я.

— Завтрева обещались приготовить, — отчиталась девочка.

Нехорошо использовать детский труд и вовлекать заведомо несовершеннолетних в дурнопахнущие, причем в данном случаене только иносказательно, дела. Однако Саломея лучше остальных сыграть сумеет, да на нее никто и не подумает, что такая ясноокая девочка может покупать некое средство для чего-то, кроме лечения родных. Тут так не принято.

На сбор информации о всех интересующих меня личностях, так или иначе замешанных в деле предстоящего суда, ушло два дня, а также немалая сумма денег — тридцать шесть рублей. Большая часть суммы пошла на уплату услуг того самого Тараса, который знал многое о делах в городе, и если не о всех личностях, то почти о всех. Конечно, он сообщал мне только те сведения, которые напрямую его не касаются, а также не должны причинить какого-либо видного ущерба его покровителям. Хотя, положа руку на сердце, я как фигура в их глазах ещё слишком слаб, чтобы даже думать о том, чтобы потягаться и помериться харизмами с самим вице-губернатором Кулагиным. Потому нужно становиться сильнее. Только так.

Моя цель — превратить суд, и без того абсурдный, в полный фарс. Добиться правовыми мерами хоть сколь-нибудь справедливого разбирательства дела о моих землях не представлялось никакой возможности. Это было видно из поведения и судьи Молчанова, и уже потому, что чёртов Жопокрицкий два дня развлекал председателя Земского суда, оплачивая походы по Екатеринославским ресторациям, а также вылазку в баню с двумя дамами, как сказали бы в будущем, низкой социальной ответственности.

Информацию такую мне добыли… Пацаны. Обыкновенные беспризорники, которые у той самой бани частенько ожидали подаяний от особо захмелевшего клиента. А еще они веники продавали. Спрашивал у этих информаторов, понятное дело, не я, а люди Тараса. Тем не менее, и такая информация есть. И мало того, она будет использована, добавляя фарса и абсурда на судилище.

Жена Молчанова была дочкой одного далеко не бедного помещика, чьи владения расположены на южной окраине Киевской губернии. Мария Аркадьевна, в девичестве Горецкая, была под стать своему мужу. И не только в телосложении и любви к обильной и вкусной еде. Она, после Кулагиной, как бы не второй по влиянию женщиной в городе являлась. Все знали, что между супругами есть некоторые противоречия, но разойтись они и не думали. Уж больно всем родственникам такой союз полезен. Вот мы и посмотрим, как Мария Аркадьевна отреагирует на записку от некоей дамы, которая приведёт, так сказать, некоторые данные?

Так что к спектаклю я готовился со всем тщанием. Единственное, о чём размышлял, так это — приплетать ли к делу губернатора. Пока пришёл к мнению, что этого делать не стоит.

— Что ж, — подводил я итоги совещания. — Я сегодня ужинаю в ресторации с молодым дарованием, надеждой русской журналистики, Прасковья со мной. Емельян, на тебе те, кхм, дамы, что были в бане с Жебокрицким и Молчановым. Саломея — аптека. И средства, что купишь, проверь на хозяйке доходного дома. Достала вдова меня, сил больше нет! Тьфу, да шучу я.

Совещание закончилось, все разошлись по своим делам, а я принялся за комплекс упражнений. Наметилось, пусть пока и скромное, но все же расширение моих физических возможностей.

Прибавляя каждый день к количеству отжиманий по два-три, а также увеличивая частоту подходов, я добился того, что теперь вполне могу отжаться двадцать раз за один подход. Примерно так же дело шло и с прессом. Если раньше лёжа на полу я мог от силы три-четыре раза поднять ноги, а потом наблюдал круги перед глазами, то теперь делаю это уже по десять раз за подход.

Или мне чудится, или тело хлипкого реципиента быстрее ожидаемого приходит в норму. Возможно, причина в том, что мой мозг знает, как должно быть, и стремится повлиять на весь организм, чтобы тот окреп — ну, сколько же можно жить как хлюпик?. А может, это эффект низкой базы, ведь я-то с самого детства отжимался и подтягивался всегда больше раз, чем достаточно.

И удар я себе ставлю быстро. Зала с грушей тут нет, но даже элементарное битье в стену даёт результаты. Главное, что я помню, как правильно. А чем сильнее будут становиться руки и ноги, тем лучше я смогу и за себя постоять, и за других. А что до груши, так вернусь в свое имение, и поставлю. Следаю даже не грушу, а целый тренировочный городок построю.

Стук в дверь прервал мои занятия. Не дожидаясь моего разрешения войти в апартаменты из трёх комнат, в квартиру вплыла богиня. По крайней мере, так она себя позиционировала. Возможно, хозяйка доходного дома совершенно искренне считала себя таковой. И не сказать, что это было очень большим преувеличением.

— Нет, прошу вас, господин Шабарин, продолжайте заниматься тем же, — попросила женщина, усаживаясь в кресло и не сводя с меня глаз.

— Фрау Эльза, — взмолился я. — Сударыня, я нахожусь в неприличествующем виде в присутствии такой женственной и прекрасной особы, как вы. Это меня смущает и…

— И это должно смущать меня, — улыбнулась хозяйка дома. — Но… нет, не смущает.

— Вы слишком откровенны, — усмехнулся я.

Все же в этом обществе, сплошь противоречивом, могут быть серальки, любовники, супружеские измены — но всё это под покровом тайны, тьмы и недомолвок. А вот так прямо сказать мужчине те слова, что я услышал — это выбивалось за рамки приличий.

— Да оставьте вы уже свои ужимки, господин Шабарин, поверьте, вы нисколько меня не смущаете, — сказала женщина, даже не помыслив хотя бы отвернуться. — Напротив, Алексей Петрович, столь мало мужчин, которые заботятся о своём теле и здоровье, что мне отрадно наблюдать за вами.

Фрау Эльза была немкой по национальности, как и многие проживающие в Екатеринославской губернии. Но она уже родилась здесь, на русской земле, в Малороссии. Оттого говорила без какого-либо акцента, порой, я её даже видел в русском сарафане и с платком на голове, как носят мещанки или крестьянки. В таком наряде она могла работать в своем немалом доходном доме, заботясь о порядке и экономя на прислуге.

Тёмно-русая, с приятным, даже слегка забавным курносым носиком, Шварцберг не выделялась особыми формами, при этом имела тело, которое условно можно было бы назвать «спортивным». Несмотря на то, что, как я уже успел узнать, хозяйка пансиона или доходного дома не чуралась физической работы, я отмечал у нее всегда ухоженные руки и даже маникюр. Чем и как она подпиливала себе ногти, остаётся только догадываться, вроде бы в этом времени ещё не существует пилочки для ногтей. Между тем, именно эта особенность почему-то сильно цепляла мой взгляд, как человека из будущего. Из-за одной только этой детали вдовушка Эльза казалась мне женщиной уходенной.

Я застыл с голым торсом и всё никак не решался одеться и на том заканчивать свою тренировку. Может, нужно было не замечать Эльзу и продолжить занятие? Всё же выбрал первый вариант. Хотя не такое уж и стеснение я испытывал. Хотел подразнить Эльзу, нравилась мне эта игра.

Было для меня что-то такое притягательное в этой женщине, будила она во мне позёра. Да и тренить при этой незкомке? Я же там то и дело говорю всякиеглупости, веду себя, словно пятилетний ребёнок. Мол, «иди сюда, моя тень, я тебе пропишу», или — «соберись, тряпка, еще два подхода». Это слишком личное.

— Алексей, могу ли я задать вам более личный вопрос? — спросила хозяйка доходного дома, но, не дождавшись моего ответа, в своей уже привычной для меня манере Эльза продолжила: — Вам ведь уже двадцать два года? И за вас ещё никого не сватали?

— Простите, фрау, но я подобные вопросы не хотел бы прямо сейчас обсуждать, — я оставался предельно вежливым, но всячески давал понять, что излишне интимный разговор меня утомляет.

— А когда вы готовы обсуждать подобный вопрос? — спросила молодая женщина, рассмеявшись.

Всё она прекрасно понимает, и то, как ведёт себя, и то, как я реагирую на неё. Возможно, если бы я действительно хотел избавиться от этой женщины, она бы это почувствовала, сама ушла бы. Но мне, если уж честно признаваться, несколько нравились наши пикировки и её наглость.

— Вы будете одеваться, господин Шабарин? Вам приготовлен завтрак. В точности, как вы того и просили. Овсяная каша, три сваренных вкрутую яйца, квашеная капуста. И как вы это всё едите? Не делаете вы себе праздника, Алёша. Жизнь так скучна, в ней столько одиночества, что порою только вкусной едой и напитками можно несколько разукрасить серость будней, — поэтически заметила хозяйка доходного дома.

— Вы не думали стать поэтессой? — спросил я, умываясь над ведром с водой.

— Я? женщина? Поэтессой? Алёшенька, кто же будет стихи мои печатать? — усмехнулась Эльза.

Я промолчал. Поймал себя на том, что я для неё уже стал Алёшенькой. Трансформация из господина Шабарина в Алёшеньку произошла как-то незаметно для меня. Правы те, кто говорит, что если женщина чего-то хочет, то мужчине проще сдаться, чем вести с ней изнурительную войну. Но я пока держался.

— Всё, Алёша, я жду вас внизу. Или?.. Нет? Тогда позже об этом. Ваши люди уже завтракают в столовой для слуг. И смею заметить, господин Шабарин, что ваша прислуга как бы ни лучше питается, чем вы, — женщина направилась уже к выходу, но вернулась. — Не верьте россказням про меня. Я была верна своему мужу, я и нынче не стала ручной. Вместе с тем, как и многие русские дворянки, к слову, я могу тоже чувствовать.

— Ох, фрау Эльза, все же дошутитесь, — усмехнулся я.

— Может, я того и хочу, — лукаво усмехнулась женщина и прикусила нижнюю губу зубками.

— Порой наши самые сокровенные желания могут сбываться, — продолжил я пикировку.

Эльза резко развернулась и направилась к двери.

— Эмансипация, мля! — озвучил я свой вердикт.

Двадцать восемь лет этой женщине. Возраст, когда некоторые барышни из будущего только задумываются о том, чтобы как-нибудь годика через два, а то и три, всё-таки выйти замуж. Ну а Эльза уже вдова, и женщина такого возраста, которой выйти замуж, ну, крайне сложно, если только нет действительно серьёзного приданого. У Эльзы такое приданое есть. Чего только стоит её доходный дом, в котором четырнадцать квартир, две из них даже трёхкомнатные. Мало того, эта женщина уже собралась проводить у себя в доме ватерклозет. Вот, ей Богу, был бы у неё здесь унитаз, из-за него только бы и женился. Машины, электроника, телекоммуникации — всё это ничто, когда нет качественного, удобного для заседаний белого друга.

— Так вы хотите стать знаменитым? — чуть ли не выкрикивал я.

— Конечно же. Ну не прозябать же мне тут, уж простите, вы же тутошний… — Александр Сергеевич Хвастовский закрыл рот рукой. — Вот… тутошний. Я уже говорю, как все вокруг. А я же столичный! Мне в Москву нужно. Но никто не берет ни в журнал, ни в газету, вот и работаю в «Екатеринославских ведомостях». Платят сносно, но…

Мой собеседник прочувствованно вздохнул.

— Как я вас понимаю. Столица… Петербург… Погулять по улице Миллионной, выйти на Дворцовую набережную, вдохнуть морского бриза, доносящегося с Балтики. И вновь Исакий в облаченье из литого серебра. Стынет в грозном нетерпенье конь великого Петра… — начал я декламировать стихи Анны Ахматовой [Анна Ахматова «Стихи о Петербурге»].

— Прекрасно, как же это прекрасно! — воскликнул журналист Хвастовский. — За моего друга, господина Алексея Петровича Шабарина!

Молодой парень, впрочем, не младше меня нынешнего, опрокинул стопку в грамм сто водки и сразу же откусил вяленой буженины, что на вилочке заботливо предоставила парню Прасковья. Тот откусил, а эта «светская львица» хоп себе в рот остаток — и давай жевать да причмокивать. Стыдоба, да и только. А ведь проходила инструктаж перед тем, как пойти в ресторацию.

Да, мы были в ресторации гостиницы «Морица». Это один из самых престижных, вероятно все же, лучший ресторан Екатеринослава. Да и гостиница весьма ценилась. Были у меня сперва намерения поселиться именно здесь. Уверен, что прежний я, даже с учетом крайне истощенного финансового ресурса, коим я обладал по приезду в город, все равно заплатил бы баснословные деньги, но остался в «Морице». Но нет. Мне нужно было было меньше привлекать внимание, а тут не обошлось бы и без ресторана каждый день. А как было бы отказать какому офицеру, стремящемуся в Одессу или Яссы, где происходила концентрация русской армии.

Начала хождение, как некоторые писали в газетах, революционная чума европейская. Вот государь и озаботился тем, чтобы не допустить «заразу» в Россию. Из послезнания я мог почерпнуть, что уже скоро русские войска придут на помощь правящему дому Габсбургов и подавят национальное движение в Венгрии. А нам, России, злом отплатят за «предобрейшее». Ну да ладно, решить бы свои проблемы, а после… Другие свои проблемы. Вот потом и посмотрим, как сослужить службу России: товарами какими или еще чем.

— Увольте, Алексей Петрович, но подобного же никто и не делал, — отнекивался от моего предложения Хвастовский.

— Не хочется быть первым? И разве мала плата за это? — спросил я.

— Плата бесценна, смею заметить, но… — все равно сомневалась «надежда русской журналистики».

— Но разрешил же государь «Ревизора» Николая Васильевича Гоголя. Ваш… наш фельетон точно не будет затерт. А еще — стихи. Для вашего старта я подарю вам стихи про Петербург. Вы сразу же станете знаменитым, — пошел я уже по третьему кругу в сложном деле уговоров экзальтированной личности журналиста.

Я предполагал задействовать Хвастовского на суде. Он показался мне единственным претендентом, который мог бы помочь превратить заседание в фарс. Дело в том, что журналист должен был стать полной неожиданностью для Молчанова, ну и Жебокрицкого. Они-то думали все по-тихому провернуть и отжать у меня земли. Но я сделаю так, что по-тихому не получится, по крайней мере, все задействованные особы должны быть в этом уверены.

Хвастовский должен прийти со мной, я, кстати, имею право привести какого-либо свидетеля. Все узнают, если еще не в курсе, что он журналист и пожелал пойти по стопам Гоголя, который, по слухам, описал в своем «Ревизоре» реальную историю. Раз сам государь разрешил и даже поощрил постановку произведения на сцене, а цензура не чинила препятствий в увеличении тиража книги, то нет сомнения — все так и было, и теперь эти чиновники из города N наверняка на каторге.

Осмелятся ли в таком случае чинить беспредел? Сомневаюсь я. Так это или нет, но на журналисте держится большая часть плана.

Его могли бы перекупить. Да, если бы узнали о моем коварстве. Поэтому я ему не только денег ссужу, как тогда говорили, а ещё дарю ему стихи о Петербурге Анны Ахматовой, которые вспомнил. Хватовский считает себя гением-поэтом. Непризнанным, конечно, а каким же ещё — его стихи не берут в печать в видных издательствах, а руководство «Екатеринославских ведомостей» и вовсе посылает к черту поэта, заставляя писать только канцелярщину.

Так что несколько стихов, явно хороших, а к ним он еще свои приложит… Я убедил его в том, что это сработает, ну а после пусть себе пишет что вздумается, когда имя Хвастовского прогремит на всю Россию. Кто хочет поверить в небылицу, тот всегда так и поступит. И Александр Сергеевич хотел.

— Представляете, как совпало: два величайших поэта России, и оба Александры Сергеевичи! — не забывал я подливать масло в огонь.

Вечер близился к логическому своему завершению, и Прасковья, больше молчавшая и только хмурившаяся, когда я ее одергивал, чтобы не пила много вина, все приближала свой стул к молодому дарованию.

Улучив момент, я дал последние наставления девице, которая только что не облизывалась на такого завидного молодца, как Хвастовский.

— Не нужно с ним… ты поняла, что именно. В номере нальешь еще стакан водки и предложишь выпить за свою красоту. Все… он более не вынесет, рухнет и уснет. Просыпаешься, одеваешься, корчишь из себя обиженную и обесчещенную барышню — и уходишь, — с ударением на последнем инструктировал я Параску.

Ее я представил как внебрачную дочь отца, то есть свою незаконнорожденную сестренку. Что, мол, вот — выгуливаю девицу, платьишки покупаю. Так что некое чувство вины у Сашки Хвастовского она вызовет. Он как миленький будет присутствовать на заседании и стращать коррупционеров в зале суда.

— Господин Шабарин? — половой, одетый во фрак, словно пэр Франции, обратился ко мне.

— Слушаю! — отвечал я.

— С вами желает конфиденциально поговорить некий господин… господин вице-губернатор Кулагин Андрей Васильевич, — сказал половой и указал рукой в сторону. — Прошу.

Так-с. Приплыли…

От автора:

Интересная серия, друзья: Ноябрь 1853 год. Война с Европой начинается. Будущее отныне в руках нашего современника, ставшего генерал-адмиралом русского флота. https://author.today/reader/333355/3194468