Барин-Шабарин

Глава 13

— Барчук, не дергайся! — прорычал мужик.

Я пока и не дергался. Глупо. Мои партнеры по игре уже лежали на полу. Двое были без сознания, а Константин Иванович только поднял голову, вытирая кровь, обильно вытекающую из носа. И рассчитывать на то, что я смогу в одиночку одолеть ворвавшихся мужиков, не приходилось.

— Бера, смотри за дверью! — приказал Тарас, и один из его бойцов пошел к выходу.

Да, это был он, тот мужик, на которого в трактире указал купец Тяпкин. Память на лица у меня хорошая, а такую морду увидишь — так и не забудешь больше. Мало того, если человек со слабой психикой, так к нему этот монстр еще и во сне будет приходить.

— Мойша, тута девка, — сказал тот, кого Тарас назвал Берой.

А Тараса называют Мойшей. Чудаки на букву «м». Как будто я не узнаю их имен, шифруются под евреев. Да я уже кое-что знаю о том, кто такой Тарас. Он тут фигура вполне известная. При этом не совсем понятная. То ли бандит, то ли… борец с бандитизмом. Сложновато все, но, думаю, что в будущем стоит разобраться в городских раскладах.

— Саломея, анафемой тебя по горбу! — голосом, полным сожаления, сказал я. — Я же сказал, чтобы ты шла… Отсюда.

Тот, которого назвали Берой, вел, почти что нес, как шкодливого котенка за холку, Саломею. Да и перепугана она была — как раз как тот котёнок. И вот это начало более остального бесить. Шутливость и юмор возможны там, где бьют шулеров, или даже разносят в щепки место обиталища клопов, вроде моей кровати. Но точно не тогда, как обижают людей, по отношению к которым я чувствую ответственность.

— Слышь, Бера, или как тебя! Отпусти девочку! — потребовал я.

— А то что, барчук? Мы прознали про тебя, — ухмылялся обидчик Саломеи. — Ты же тот, что денег должен Ивану, а еще…

— Бера, рот свой прикрой! — потребовал Тарас.

— Я тебе, Бера, руку сломаю, которой ты сейчас её держишь, если не отпустишь, — с предельной серьезностью в голосе сказал я.

— Слышь, Мойша, этот мне угрожает! — рассмеялся Бера.

— А что? Тарас тебе за мамку? Жалуешься, что обижают взрослые парни? — сказал я, готовясь действовать.

— Почем меня знаешь? — спросил Тарас, но я уже не собирался его слушать.

Резко встав с табурета, я подхватил этот немудреный предмет мебели за ножку и решительно сделал два шага в сторону Беры.

— Бум, — прилетело в голову грубияну и обидчику Саломеи.

А не надо с девушками так грубо себя вести!

А звук-то какой глухой был, словно я ударил по пустой кастрюле. Может, под черепом этого мужика — действительно вакуум?

— Ах ты ж! — развернулся Бера и прочертил воздух своей лапищей.

Как будто не ему только что по тыкве прилетело. Как так-то? Я же добротно лупанул его табуретом, прямо в щепки тот разлетелся. Иного и повалило бы.

— Не пришиби там барчука, к нему вопросы есть, — с ленцой, будто собираясь зевать, сказал Тарас.

— Ух, — новый взмах руки, как оглобли.

Я просто отступаю, так как попасть под удар этого Беры, пусть и на блок принимать — это как поезду подножку поставить. Оно-то можно попробовать, но результат и тут, и там так себе получится.

— Беги, дура! — закричал я Саломее и сразу же изменил свой приказ. — В угол спрячься!

Всё потому, что изменилась обстановка. В дверном проеме показались новые действующие лица. Теперь, правда, это были уже мои два молодца, почти что одинаковых… и с лица, и по другим параметрам — к сожалению, парни не страдают излишним интеллектом, иначе уже давно помогали бы разбираться с ситуацией.

— Барин? — прозвучал самый глупый вопрос от Вакулы.

— Да мочи их… бей их! — закричал я.

И что нужно было ответить на вопрос «Барин?» «Да, так и есть, мальчик Вакула, слушаю тебя внимательно, ты правильно заметил, что барин тут — именно я». А в это время Петро, сразу сцепившегося с Тарасом, уже батюшка отпевает.

— Ах ты барская морда! — прошипел Бера и рванул на меня.

— На! — с ноги, пыром, со всей дури, что доступна этому телу, я влупил промеж ног громиле.

— С-сука-а барская! — прошипел бугай, заваливаясь с грохотом на пол и держа, словно лопнувшую хрустальную вазу, руками то место, в которое я попал.

— Сука барская? — выкрикнул я. — Ах ты, мля, революционер недоделанный, я тебе дам, морда буржуинская… тьфу, запутался с тобой, за кого я вообще сейчас.

Красные? Белые? Точно не за голубых.

Но эмоции девать уже было некуда, так что этому Бере, будь он буржуй или большевик, влетело ещё несколько раз. Краем глаза я отмечал, что ситуация изменилась, и мои бойцы хоть и не выигрывали вчистую в своих поединках, то уж точно не позволяли налетчикам чувствовать себя хозяевами положения. Подучить бы еще бойцов, а то своими кувалдами, что по ошибке руками называют, машут куда попало. О-па! Тарасу как раз и попало — в голову от Петра.

— Все, говорить давай, барин! — закричал Тарас.

На него с еще большим остервенением наседал Петро, также пропустивший удар. Шельма Саломея, оказавшись рядом с главарем налетчиков, за его спиной, огрела Тараса бутылкой, то есть штофом водки, по голове. Тарас не потерял сознание, но чуточку поплыл, и тут же Петро дважды прописал тому в челюсть.

А третьего добивал…

— А ну, Константин Иванович, слезай с человека, хватит в него тыкать своим этим… ножичком. Если порезал его, я тебя сам тогда на ремни порежу, — сказал я. — Мне еще не хватало тут крови и проблем с законом.

Вакула, получив неплохо так по своей голове, должен был быть благодарен шулеру за то, что тот поставил подножку сопернику моего человека. Подельник Тараса запутался в своих и чужих ногах и рухнул, чуть не вызвав локальное землетрясение. А уже потом шулер, представившийся мне Константином Ивановичем, залез верхом на упавшего быка, это если использовать близкие мне определения из девяностых… Если что, я не про 1790-е, там были свои лихие времена.

— Давай говорить! — настаивал Тарас, понимая, что против двоих, а к Петро, наконец, присоединился еще и Вакула, ему не выстоять точно.

— Не я пришел к тебе, ты пришел ко мне. Может, я и говорить не хочу? — сказал я, еще раз хорошенько ударив ногой Беру и становясь рядом с Вакулой. — Вот помнем тебе бока, а после уже и говорить будем. Только вопросы задавать стану я.

С этими словами я сделал вид, что атакую Тараса, тот отреагировал на меня, но навстречу левому глазу так горячо желавшего поговорить мужика уже летел пудовый кулак Петро.

— Бам! — прозвучал грохот падающего тела.

К счастью, на кровать, вот только та не оценила такого к себе отношения и окончательно сломалась.

Эх, где те поборники сохранения флоры и фауны? Сейчас бы верещали, что колонию клопов мы, изверги бесчеловечные, оставили без жилья. Впрочем, есть у меня одна идея завиральная. Пусть обживались бы клопы в Новом Свете, колонизировали новые территории.

А я… нет, мне не приличествует, пусть Емелька будет для них своим Клопом Колумбовичем, что отнесет клопов в постель хозяина гостиного двора. Это за то, что он сам — паразит, раз предоставляет низкокачественные, даже опасные услуги. Ну и потому, что тут ходят всякие — между прочим, аж по третьему этажу, на котором мы жили, и все мимо кого-то вроде вахтера или консьержа. И никто этих пришлых не останавливает, или хотя бы не предупреждает меня.

— Вяжите их! — сказал я и подошел к уже стоящему на ногах Константину Ивановичу. — Ну что? Поговорим?

Уже очнулась тройка налетчиков, что-то там мычала, будучи связанной между собой по рукам и ногам, да с кляпами во рту. А я все слушал Митрофана Ивановича, так, на самом деле, звали шулера.

Нет, он не стал мне выкладывать биографию в стиле Дэвида Копперфильда: дескать, родился, в четыре месяца прорезался первый зуб и так далее. Мне интересно было иное.

— Значит, ты всего лишь платишь Ивану за то, что работаешь по Екатеринославской губернии, и больше с ним дел не имеешь? — переспрашивал я главаря шулеров.

— Так и есть. Нужно заплатить за работу двадцать рублей, а после часть взятого отдавать, — отвечал Митрофан.

— Иван такой один? — последовал мой следующий вопрос.

Мужик зыркнул в сторону связанных налетчиков, после посмотрел на моих людей. Тем самым показывал мне, что такие разговоры лучше вести наедине.

— А ты ничего пока и не рассказал, чтобы секретничать, — сказал я и повторил свой вопрос.

— Нет, у них сходка Иванов… Ну, они все Иваны. Если что, так называются перед полицией: «Иван, не помнящий родства», разрывают все связи с семьей и становятся вожаками, — сказал Митрофан.

— Ты же не глупый, образование есть. Кто ты? — спросил я.

— А о том я тебе рассказывать не стану, не на исповеди, — буркнул Митрофан.

— Ну так я тебя сдам в полицию, да и все. Ты — шулер, дружки твои также. Работать по Екатеринославской губернии больше точно не будешь. И все… — сказал я, развернулся, но не спешил отходить.

— Сто двадцать пять рублей. Это все, что у нас есть. И если бы не Тарас… Он — пес губернского начальника. Ты не Тараса опасайся, а того, кто его прислал. Потому и стали нас бить, что лицензию не получили мы еще и у местных чиновников, — сказал Митрофан.

— Так они по твою душу пришли? — спросил я удивленно, так как был уверен, что это ко мне пожаловали налетчики.

— Видать, что не только, — ответил шулер. — Так что, краями расходимся?

Я задумался. Вообще не хотелось, чтобы сегодняшняя история вылезла наружу. Это сильно навредит мне. Например, семейство Тяпкиных задумается о целесообразности сотрудничества с раздолбаем, который в карты с жульём садится играть. Ведь Шабарин тогда, выходит… лох, его разводят. А ещё ведь суд впереди. Так что я склонялся к тому, чтобы все же разойтись краями, как выразился Митрофан.

— Деньги давай, забирай своих подельников… еще часы, и ступай себе по дорожке своей кривой, — сказал я.

— Вот барин, хитрый же ты… Мне сказали, что раздеть тебя легче легкого. Вопросы будут к таким говорунам, — прошипел Митрофан, доставая деньги и отстегивая цепочку с серебряными часами.

Я принял свою компенсацию за моральный или какой-нибудь еще ущерб, понял, что меня несколько обманули, ибо с последними деньгами так относительно легко не прощаются. Но внимание свое быстро перенаправил в сторону налетчиков.

— Я говорить стану только наедине, — прорычал Тарас, когда у него вынули кляп изо рта.

— А мне зачем это? — спросил я.

— Если не ответишь на вопросы, то придут иные, которые все равно спросят, — сказал мужик.

Подумав, потом еще раз поразмыслив, я дал добро на разговор наедине.

— Так как же? — возмутился Петро.

— Все хорошо, — сказал я, уходя в другой номер.

Да, я решился поговорить с ним без свидетелей. Ну не чувствовал я опасности. Тем более, что руки у Тараса были связаны.

— О, Емельян Данилович! — усмехнулся я, как только вошел в соседнюю комнату и увидел управляющего. — И на помощь не пришел к своему барину, а?

— Да где же мне на кулачках-то? Я и по молодости на Пасху первый в кулачных боях ложился, ну, не боец, — оправдывался тот.

— Пиши своё признание, тать! — сказал я Емельяну и жестом показал ему на дверь.

«В этот раз переночую здесь», — подумал я, оглядывая помещение.

Оно мне показалось не хуже моей комнаты. Если тут еще и клопов нет, так и вовсе — спальня лакшери-люкс уровня в пять звезд.

— Как у тебя появилось кольцо? — спросил Тарас.

— Нет, ну что ты за человек? Разве же я обещал, что стану отвечать на твои вопросы? Впрочем, — я задумался. — Ладно. Согласен задавать вопросы по очереди. Первый задам я.

Мне нечего было скрывать, могу про кольцо рассказывать хоть полуправду, а пусть и правду. Она такая, правда эта, что меня не задевает. А маман? Так у меня к ней свои вопросы. И не мама она мне.

Тарас показал мне на руки, мол, развяжи, но я только покачал головой.

— Твоя госпожа — это Кулагина, и она влюблена в некоего Артамона, а ты должен был прижать меня и допросить, где тот может находиться. Так? — спросил я.

— Длинный вопрос, но это всё ты сам догадался, я такого не говорил, — уклончиво ответил Тарас. — И да, откуда у вас, барин, кольцо-то? От Артамона? Где искать его? И что из вещей этого татя, что были дарованы ему, у вас есть еще? Он… кое-что важное забрал, и даже не у госпожи, а… Так было что еще?

— Давай-ка все по порядку, — сказал я, присаживаясь на стул.

Вот оно как! У меня в комнате только табуреты разломанные, а тут целый стул!

Мы с Емельяном шли в здание, где заседал Верхний земский суд. Именно под его юрисдикцией меня и должны были судить. Я был настроен на то, чтобы провести, так сказать, рекогносцировку на месте предполагаемого сражения. Может, удастся каким-то образом поговорить с судьей. Перекупить его вряд ли получится — денег не хватит, тут уж если предлагать, так, поди, не одну тысячу рублей.

Понятно же, что против меня играют. Собранная информация о положении дел в хозяйственном праве Российской империи к началу 1848 года, в котором, собственно, я проживаю, просто-таки кричала, что меня разводят. Ну не может банк, в котором заложено имение, требовать выплат в течение года после получения залога. Вернее, не годами тут всё меряется, а урожаями. И в договоре о залоге, который я смог найти, есть только одна позиция, которая меня смущала.

В ней написано, что банк вправе потребовать денег, если заемщик, то бишь я, заведомо не может оплатить. Прописывалось также, какие могут быть причины — например, долгов много или есть займы в других банках. Вот и хотелось бы узнать, что именно в моем деле значится, по какой такой норме отжимают поместье.

Здание земского суда оказалось на вид непрезентабельным. Деревянный, пусть и добротный дом, в один этаж, но длинный. Тут было немноголюдно, наверняка, судебных дел не так чтобы и много, или они разбираются, когда снизойдёт до работы председатель суда, он же земский исправник. Это уже второй раз, когда я прихожу к дому земского суда. В первый раз дверь была закрыта, а внутри не было никого, кто мог бы не то что впустить, а хотя бы прояснить вопрос, где находятся чиновники. О табличке с графиком работы молчу, я подобное видел только в лавке купцов Тяпкиных.

Это что за расхлябанность? Беспредел, но здесь и сейчас это норма, даже при Николае Павловиче, который еще хоть какие-то порядки наводил. Его называли «Палкиным»? Так чиновников не палками, а, как говорила моя бабушка, ссанными тряпками по мордасам гонять надо.

— Господин земский исправник, Молчанов Яков Андреевич, примет вас, как только будет свободен, — ответили мне у приемной земского исправника.

Мы ждали. Нагруженные многими бумагами, журналами по хозяйственной деятельности поместья. Тут были собраны доказательства, что имение приносит чистого дохода более пяти тысяч рублей. Сумма залога, с которой маман поехала «выгуливать» любовника Артамона, составляла шесть тысяч пятьсот рублей. Много, больше, чем годовой доход, но точно меньше, чем двухгодичный. Я, конечно, не думал, что все доказательства будут сразу же приняты — не дурачок. Но попытаться решить все в правовом поле нужно.

Вот мы и сидели на стульях у кабинета чиновника. Через несколько минут туда не торопясь занесли кофе, через некоторое время в кабинет доставили пирожные. Трудная, видимо, работа у земского исправника, много калорий сжигает, раз нужно есть сладкое целыми подносами.

А я устало думал о том, каким сумбурным оказался вчерашний день. Нет, даже не день, а еще предшествовавшие ему вечер и ночь. Шулеров я отпустил. Правильно ли сделал? Не уверен. Но опасался огласки пикантных подробностей. Тем более, что на этой истории я всё-таки нажился. Сто двадцать пять рублей в плюсе — это не так и мало, а в моем случае даже много.

Конечно, в целом я должен куда как больше денег, но, как в народе говорят, курочка по зернышку клюет. Вот и я: там клюну, тут откушу, и получатся какие-то деньги.

— Уважаемый, мы уже около часа сидим. Не подскажете, когда нас примут? — задал я вопрос, начиная терять терпение.

— Ожидайте! — сказал мелкий служащий и понес на сей раз в кабинет воду, как бы и не дорогущую сельтерскую, которую привозят из Швейцарии.

Мы, повздыхав, ожидали дальше. Терпение и еще раз терпение.

— Я видел, когда мы шли, одного из тех татей, что вчера были у нас, что вы побили, — сказал Емельян.

Я промолчал. Конкретно с Тарасом я вчера все уладил. Вернее, так: мы с ним вместе состряпали сюжет для замгубернаторши. Да, его нанимательшей все-таки была именно она. Тарас и вовсе несколько расслабился, когда узнал, что у меня лишь кольцо, а чего-то там, действительно важного, и нет. Я догадывался, что речь идет о неких бумагах. Артамошка, видимо, подстраховался — или решил шантажировать еще одну свою любовницу важными документами. Ну, пусть его хоть на костер голым задом сажают, ничего, кроме раздражения, этот персонаж не вызывает.

А касательно Кулагиной и ее порочных связей? Ну нет бы просто поговорить, взять с меня слово, что я никому не расскажу о том, что узнаю. Но нет же, так нельзя, так слишком просто получалось. А еще я сын ее конкурентки — и, значит, что уже потенциальный враг. Правда, насколько я понял, считаться врагом, то есть достойным сопротивляться, подобной особе — это уже немалое достижение. Так что я не враг для нее, а тот, кого можно просто пнуть, как консервную банку, походя. Но только пока, надеюсь.

И тут оказывается, что я не хочу быть битым, как та банка.

Итак, Кулагина искала Артамона Леонтьевича Мижгородского, считавшегося местным художником. На самом деле никакой он не художник, а тот, кто может задурить голову женщине бальзаковского и даже постбальзаковского возраста. Между тем, у меня складывалось впечатление, что отношение Кулагиной к Артамону было таким, будто у властной женщины забрали ее любимую игрушку. Тут не важны были драгоценности, а важен сам факт, что от нее, дескать, не уходят.

Вот и разошлись мы краями с Тарасом, я даже проплатил его услуги по поиску нужной мне информации. Однако стало понятным, что фамилия Кулагиной еще всплывет в моей новой жизни.

— Два часа с четвертью ожидаем! Милостивый государь, извольте все же спросить, буду ли я выслушан его превосходительством, — сказал я, может, и излишне резко.

Но более двух часов ничего не делать, когда дел-то как раз много — это мука. Главное, безусловно, это то дело, что должно решиться внутри этих ветхих стен, но не так же, практически унижать… У меня уже было четкое убеждение, что хоть пять часов тут просиди, толку не будет. И не уходить же без того, чтобы посмотреть на вершителя моей судьбы?

— Почему шум на вверенной мне территории? — спросил мужчина, выходящий из кабинета Молчанова.

Нетрудно было догадаться, что это он и есть.

Выглядел чиновник… как чиновник, только вес у него был лишний даже для комичного образа начальника. Строгий мундир с изрядным таким холмом в виде пуза, тем не менее, сидел на удивление органично. Есть такие люди, которые умеют носить мундиры, даже невзирая на телосложение. И Яков Андреевич с достоинством носил не только мундир, а еще пышные бакенбарды, зализанные волосы и мелкие, аккуратно стриженные усы, ну, хоть без завитых концов.

Все, как обычно, как и все, только место занимает отличное от многих, прибыльное и неутомительное. Уверен, что Молчанов не сделал ничего полезного за более чем два часа своего драгоценнейшего рабочего времени.

— Ваше превосходительство, я касательно дела моего. Мое имя — Алексей Петрович Шабарин, — представился я, посматривая на дверь в кабинет, будучи уверенным, что сейчас меня туда пригласят.

— Ах вы шельмец! Да как вы посмели прийти сюда? Вы лишь присутствием своим оскверняете храм Немезиды, богини правосудия. Мот! Игрок! — оскорбления из дурно пахнувшего рта земского исправника сыпались одно за одним.

— Я имею честь вызвать вас, — прошипел я сквозь зубы.

Ну нельзя же мне было оставлять «негодяя, подлеца» и целую серию иных оскорблений без внимания.

— Я при исполнении. А горячность свою нужно было раньше проявлять, в делах для государства. Вот что вы, охламон и дармоед, сделали для процветания империи? — не унимался чинуша.

— Съел полпуда пирожных за два часа, — сказал я.

До Молчанова не сразу дошел мой намек. Но когда все же он понял…

— Пошли вон, или пристава позову, и за оскорбления моей особы вы будете наказаны! — выкрикнул земский исправник.

— Вы, сударь, так же не расслабляйте свой сфинктер, подобные вольности в словах не всегда спускаются с рук, — сказал я и щелкнул залихватски каблуками. — Честь имею.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев День, — пробурчал я, когда спешно вышел из земского суда.

— Барин, поглядите! — заговорщицким тоном сказал Емельян и повернулся спиной ко входу в земский суд.

Я так же отвернулся и даже сделал пару шагов в сторону. После обернулся, посмотрел на подъехавшую карету… И что? Мужик как мужик. Под стать чинуше. У них, возможно, тут съезд любителей пирожных, так как приехавший не страдал худобой, напротив, был румяный и толстощекий.

— Ну и что? — просил я, не поняв намёков Емельяна.

— Так как же, барин. Это же он, — Емельян махнул рукой в сторону входа в суд. — Господин, что вышел из кареты. Теперь понятно… все пропало…

Вальяжно, будто хозяин положения, с чем я не согласен, из кареты выходил…

— Жебокрицкий! — с нотками отчаяния сказал Емельян.

Этот господин, с гордо поднятой головой, заходил в здание суда. Я провожал его взглядом. Вот он повернулся и наши глаза встретились. Удивление, после разочарование и брезгливость — вот те эмоции, что я считал со взгляда Жебокрицкого.

— Неча зыркать! Ещё посмотрим чья возьмёт, — сказал я.