Барин-Шабарин

Глава 21

Медленно, чтобы никак себя не обнаружить, ни шорохом, ни скрипом половицы, я вытянул вперёд руку — туда, где, прикрытая шкурой, лежала небольшая дубинка.

Ситуацию осложняло то, что я лежал и чтобы подняться, нужно потратить не менее нескольких секунд, если не больше, ведь еще откинуть одеяло придется. Но очень хотелось нанести хоть какой-нибудь урон Бэре. Второй раз он встает у меня на пути. Где-то, наверное, здесь еще и Тарас. Его же банда.

Безусловно, в условиях ринга я бы с удовольствием встретился с этим самым Бэрой и попробовал бы свои силы именно на нём. Вот только сейчас нет ни судей, ни правил. Я почти уверен, что ночные гости отважатся и на то, чтобы всадить перо под рёбра, что еще важнее — не только мне. Если игрушка Кулагина, Мария, не будет доставлена, наверняка, ее могут и убить, по принципу «так не достанься ж ты никому», так точно подмеченному Островским в своей пьесе.

Стараюсь сконцентрироваться и точно понять, как и где стоит ближайший противник. Не сдерживаю ухмылку, понимая, что рядом со мной, в метре, хотя в такой маленькой комнате всё рядом, как раз нога Бэры.

Изворачиваюсь и, не поднимаясь, наношу удар дубинкой по этой самой выставленной ноге. Хруст сломанных костей вражины — словно мед для моих ушей. Сперва только этот звук нарушает тишину, а после…

— А-а-а! — рев раненного зверя окончательно разбивает благочиние ночи.

Я бил наверняка, без оглядки, здесь и сейчас я не думал о том, что будет после. Понятно, что, убив человека, я приобрету себе кучу проблем, между тем, и проявление осторожности может выйти мне боком. Проблемы? Или полное их отсутствие в связи со смертью? При таких раскладах я выбираю проблемы.

Огромное тело, заваливается и начинает корчиться на полу, задевая и меня своей второй ногой, пока еще целой. Хочется это недоразумение поправить, но ситуация развивалась стремительно, да и уже нарисовалось еще одно действующее лицо.

— Ах ты ж тать! — прошипел второй разбойник, наверное, забыв о том, что самый настоящий тать — это он сам.

Его замах с ноги я и почувствовал, и даже успел рассмотреть. Вот только сделать уже ничего не мог, пойди-ка поотбивайся полулёжа. Да и пространство крайне узкое, стесненное еще и стонущим Бэрой. Так что…

— Ух, мать! — выкрикнул я, когда отправился в полёт.

Надо сказать, что в не такой уж и дальний полёт меня отправила нога разбойника, я даже не успел, подобно Юрию Алексеевичу Гагарину, выкрикнуть: «Поехали». Тут уже без шуток стало больно. Меня ударили незатейливо, пыром, но, как видно, от всей души.

— Что там? — спросил еще один налетчик, стоявший на пороге.

Коридор был все же чуть освещен двумя лампадками, потому из него не видно было ничего из того, что происходило внутри тёмной комнаты. Глаза налетчиков не сразу привыкали к почти что кромешной тьме.

— Кто вы такие? — выкрикнула Маша, отбиваясь от бандита, у которого никак не получалось ее скрутить.

— Кричи на помощь! — прошипел я, переваривая свою боль в рёбрах и поднимаясь, насколько это у меня получалось из-за последствий от пропущенного удара.

— Помогите! — всё же сориентировалась Мария и закричала так, как того и требуют обстоятельства — словно оглашенная, на разрыв голосовых связок.

— Закрой рот девке! — последовал приказ от нераспознанного мной голоса.

Прямо рядом со мной корчась от боли, причитая и поминая все неприличное, о чем в благородном обществе и подумать должно быть стыдно, все еще валялся Бэра. Он встать не мог, но я уже поднимался.

На руку мне пошла моя бессонница — хотя бы силуэты налетчиков, но я видел. Различил и то, что Маше уже заткнули рот, и один из бандитов вытаскивал её, в одной ночной рубашке, в коридор. Мне путь преграждал невысокого роста, но с явно выдающимися плечами крепыш.

— И тебя, барчук, велено было помять. Чтобы кровью все свои нужды справлял с седмицу, не менее, — с каким-то предвкушением сказал мой противник.

Низкорослый боец вытянул вперёд руки, будто собираясь взять меня в борцовский захват. Я отметил для себя, что приёмам борьбы уделяю непростительно мало времени. Однако никакого желания бороться не было.

— Подъём! Тревога! — заорал вместо этого я, надеясь, что Петро и Вакула проснутся.

Однако, одновременно с призывами о помощи к своим двум бойцам, начал действовать и сам. Правой ногой пробиваю лоукик. Успеваю уловить вопрос внутри себя: «а кому сейчас больнее? Моей ноге или ляжке бандита⁈» Главное, что после этого удара я не потерял равновесие и смог сразу же ударить прямым в нос налетчика.

В иной жизни после подобного удара мой противник должен был свалиться кулём и, что называется, уснуть. Этот устоял на ногах. Но я сломал ему нос, и теперь, как бы дальше ни складывались события, противник уже не сможет использовать все свои навыки, отвлекаясь на льющуюся ручьем кровь. Второй мой удар боковым слева, правда, не возымел должного эффекта, а пришёлся в щеку бандиту, по касательной.

— На! — выкрикиваю тогда я и с замаха пробиваю налётчику ногой в пах.

Не теряя времени, бью сгорбившегося противника коленом в голову и уже собираюсь выбегать на улицу. Вот только цепкие руки охватывают сзади и начинают сжимать мою грудь.

— Сукин выродок! — шипит Бэра, который всё же поднялся, несмотря на явно сломанную ногу.

Рёбра, и до того уже пострадавшие, начинают трещать, сжатые в тиски рук разозленного бугая. Да чтоб тебя, этот может даже и продавить грудную клетку таким хватом.

Но я помню про его ногу. Опора у моего очередного противника шаткая, а теперь он и вовсе навалился и удерживается благодаря мне же. Вот тут я и сыграю. Отталкиваюсь ногами и заваливаюсь вместе с бандитом на спину. Что-то хрустит, и сперва непонятно: раздавили мы кровать или же кости моего противника. Мне тоже достается, в боку начинает еще больше болеть, но я пока в сознании, а вот захват Бэры разжат.

— Бах! — моя дубинка, которая ранее закатилась под кровать, приземляется на голову бандита.

— Ты молодец! — растерянно похвалил я мальчика.

Неправильно это, когда дети участвуют в разборках взрослых. Но и нельзя ведь не оценить такого поступка!

— Дяденька, Христом Богом заклинаю, вызволите сестрицу мою! — дрожащим голосом попросил меня мальчик.

Он был сильно испуган, но силился оставаться мужественным.

— Что стряслось? — решительно и по-деловому спросил Петро, влетая в маленькую комнатушку, в которой уже и шага ступить было нельзя, чтобы не наткнуться на корчащихся бандитов.

— Беги во двор! Маша у них — бей, не жалея. Слово своё даю, если вдруг что, всю вину на себя возьму, — сказал я.

Понятно, что Петро быстрее успеет добраться до налётчиков, я-то из-за своего ребра теперь хожу как Квазимодо, благо, что не пою про любовь к Эсмеральде.

Следом за моим кузнецом-телохранителем появился еще спаситель —, не Вакула, которого я прежде всего ожидал, а Саломея. Понятливая девчонка моментально взяла в охапку мальчика, и, несмотря на свой тщедушный рост, поволокла довольно рослого Александра прочь из комнаты. Стрессоустойчивая девочка, молодец. Было от кого генов стойкости понабраться бабуле Марии Всеволодовне из будущего.

Держась за бок и дыша через раз, я всё же бегу во двор почтовой станции.

Вижу, что один из налетчиков уже катается в грязи с Петро. И ночной тать заваливает моего кузнеца, взгромоздясь сверху и начиная молотить Петро чередой ударов.

— На! — с лету пробил я уже побеждающему татю в голову, от чего он заваливается на бок.

— Опять ты? — вызверился я на Тараса, который встал передо мной, загораживая Машу, будто бы и не я её вызволяю, а он защищает.

— Бабах! — гремит выстрел, и я, уже почти не обращая внимания на боль, ещё больше ускоряюсь.

Пистолеты в ход пошли? Если это так, то без смертей сегодня не обойдётся. Но кто стрелял?

— Я сказал, тати ночные, кабы все стояли на месте. У меня и два пистоля есть, — сперва услышал я грозный голос, а потом и увидел станционного смотрителя.

Он выходил из-за угла, держа под прицелом… Всех, и меня, казалось, тоже.

Пожилой мужик, прихрамывавший на левую ногу… на часть ноги, так как голень была у него ампутирована, и он использовал деревянный примитивный протез, выглядел решительным.

Я кивнул ему и бросил взгляд на одного из налетчиков, что стоял в стороне и все еще держал перекинутую через плечо, как мешок картошки, слабо трепыхающуюся Марию.

— Отпусти ее! — потребовал я.

— Да, окоём, отпусти девицу! — вторил мне начальник станции.

Перед тем, как пойти спать, я обменялся с этим человеком парой слов. Начальник станции показался мне адекватным человеком.

— Батька, не чуди! Серьёзные люди девку стребовали, не чета нам с тобой, — хмыкнул, объясняя, Тарас.

— Ба! Знакомые всё люди, — воскликнул я, будто в драке и не узнал Тараса. — Или не люди, а НЕлюди, кои девиц скрадывают! — сказал я, отходя от конюшни, возле который стояли бандиты, дистанцируясь от них.

— Дед, то же не девица! Она… — начал было говорить мужик, который и держал Марию, но Тарас на него зыркнул, и тот мужик закашлялся на полуслове.

— Стой, барин, где стоишь, — сказал начальник почтовой станции уже мне. — Я ещё не понял, кто за кого. Кто за правду, а кто над девкой глумиться вздумал. На моей станции такому не бывать. Хорунжий Никитин баб в обиду не даёт. Хорунжий Никитин баб всяко любит.

Станционный смотритель сам же рассмеялся со своей шутки, но вновь стал серьёзным.

— Ты что, не понял, что произошло? — переспросил я у него. — Думаешь, что я мог девицу стращать? Питая уважение к сединам твоим и явным былым заслугам во служении Отечеству, я не стану тебя винить, хорунжий Никитин.

— Так что же, барин, случилось-то? Отчего я ночью крики слышу? — спросил начальник почтовой станции.

К слову сказать, весьма неплохой станции. Худо-бедно, но всё здесь чистое, клопов не обнаружено, еда хоть и простая, но мясо доброе и вполне съедобное, а капустка квашеная приятно хрустела на зубах. И медовуха была вкусна, правда, я только лишь чуточку пригубил, но решил подобного напитка даже прикупить себе в поместье.

— Как на духу скажу, и, коли ты человек смелый, и черта лысого не убоишься, то не дашь в обиду девицу, — сказал я, бодаясь взглядами с Тарасом. — Эти тати творят гнусности и всякие непотребства в угоду своему хозяину, которому только что ноги не лижут.

Не называя имён, я, как мог кратко, поведал о ситуации, не упомянув только о том, что Мария — женщина падшая, но зато подчеркнул, что некий чиновник хочет над девкой поглумиться, вот и прислал своих прихвостней, чтобы те привели девицу для блуда. А я ее защищал.

В моих руках уже оказались два пистолета, переданные припозднившимся Вакулой. Это придавало мне уверенности. Где он был, после выясню, пока что иные проблемы.

Бравада и лихость начальника почтовой станции сменились недоумением и растерянностью, когда прозвучало-таки имя вице-губернатора Кулагина. Станция находилась в тридцати — тридцати трех верстах от Екатеринослава, видимо, о раскладах в городе и в целом в губерении что-то старому казаку всё же было известно.

— Это… стало быть… Хлопцы, ступайте подобру-поздорову! Ворота, так и быть, сам отремонтирую, — говорил, отворачивая стыдливо глаза, начальник почтовой станции.

— А тебе ли решать, казак? Тут моя правда, — сказал я. — Воно на конюшне их и прикрыть.

Никитин потупился и оружие опустил. Сдал дед все же свои позиции, решил отпускать татей. Может, он побеспокоился больше и не за себя, а за жену и трёх детей, среди которых были двойняшки-парни, лет десяти, а также четырнадцатилетняя, развитая не по годам дочка. Мне хотелось найти оправдание для этого человека, который только что проявил отвагу, решительность, но всё же сдался. Вроде бы, это называется «испанский стыд», когда смущаешься из-за действий других людей.

Что же касается налетчиков, то придется и вправду их отпустить. Мало того, что подобные выходки, как налет и похищение девицы, и в городе сошли бы им с рук, так кому жаловаться здесь, на станции? Прибить и закопать? Ну, понятно же, что и это не вариант. Так что только отпустить и думать о том, что же адекватное сотворить, чтобы для всех, а для Кулагина в первую очередь, стало понятно: в эти жестокие игры можно играть вдвоем, и доминантом в положении могу ведь быть и я. Подумаю… хорошенько подумаю.

Маша уже прижималась к моей спине и дрожала, наверняка, не только от морозного воздуха, который должен был пронизывать её, одетую лишь в одну льняную ночную рубашку. Я был бы рад накинуть на женщину хоть что-нибудь, но и сам в похожей рубахе стою.

Я уже выставил оба пистолета в сторону налетчиков, к которым присоединились выведенные из дома бандиты. Их, в итоге, оказалось пятеро. Всё было под контролем, и я готов стрелять, хотя бы и по ногам, если добром не уйдут.

— Погоди, Тарас! — сказал я.

Может, даже грубовато, но я оттолкнул Машу и решительно подошёл к Тарасу.

— Мы же говорили уже с тобой. И вновь ты здесь, — прошипел я, ударяя джебом верного пса Кулагиных.

Тарас пошатнулся. Удар у меня вышел неплохой, и я не ставил целью свалить большого человека. Хотя… всегда же есть к чему стремиться в своем развитии, силенок подкопить еще нужно, чтобы после их преумножить.

— Всё правильно делаешь, — чуть слышно, чтобы слышал только я, сказал Тарас, вытирая кровь, сочившуюся изо рта, и сплевывая обломок зуба. — У меня так в оное время не вышло, сдался.

Предводитель налётчиков махнул рукой остальным, и те направились мимо своих добротных телег, на которых, видимо, и приехали. Бэра, опираясь на своих подельников, прыгал н одной уцелевшей ноге. Они шли в конюшню, будто на званый ужин к самому государю.

— Спалят, как пить дать, спалят станцию, — причитал старый казак, смотря вслед уходящим бандитам.

— Не робей, хорунжий. Перед врагом не робел же? А тут перед татями, — попытался я поддержать начальника станции. — Ты же ранения получил, не с бабами кувыркаясь, а в бою. И что? Такие мрази будут говорить тебе, что и как делать?

— Эх! Там враг и все понятно, а тут… Семья и хотя скудный, но заработок на станции, — в сердцах махнул рукой казак, перекрестился и молча побрёл в небольшой домик, который, видимо, был жилищем его семьи.

— На замок их, хорунжий Никитин, да ключи мне дай, чтобы к тебе вопросов было меньше, — сказал я, а после выкрикнул: — Разберите их телеги так, чтобы долго после собирали, да коней распрягите, накормите их от пуза, дабы идти не могли.

А после еще громче выкрикнул, что и «конюшенные тати» слышали.

— Все восемь пистолетов чтобы были заряжены впредь!

Жестом показав всем своим людям подойди поближе, я раздал и им приказы.

— Час на сборы, идём в поместье не напрямую, а сворачиваем в сторону Харькова, — приказным тоном сказал я, приобнял дрожащую Марию и направился в дом.

— Поутру я покину вас, не хочу, чтобы вы ещё раз ощутили неудобство из-за моего присутствия, — сказала девушка, когда мы уже вошли в комнату.

— А вот теперь ты никуда не уйдёшь. Я спину гнуть и подставляться хоть Кулагину, да будь кому угодно, не собираюсь. Тебе занятия в своей усадьбе я найду, — говорил я, припечатывая каждое слово. — И метаться хватит. Приняла решение — стой на своем. Тебе еще в брате своем мужчину воспитывать.

То, что я обзавёлся врагами, уже не новость. Истинным является ещё и то, что на поклон к ним я идти не собираюсь, а отступать они также не будут. И тут дело не только в Марии, Она лишь довесок к вороху неприятностей, которые уже возникли, и которые, я не сомневаюсь, возникнут в будущем между мной и… Наверное, всё же Кулагиным, именно его я вижу во главе этой враждебной для меня коррупционной пирамиды.

Так что отступать некуда, за мной моё поместье и мои люди. Очень рассчитываю на то, что эти самые люди не станут хотя бы сами для меня дополнительной проблемой, а то ведь ещё придётся их уговаривать ту самую картошку высаживать. Настращали меня Емельян и губернатор картофельными бунтами.

— Я не знаю, чем вам оплатить за вашу помощь, — смущаясь, сказала Мария.

Моё мужское естество было встрепенулось, единственно правильно, в соответствии с мужским мышлением расценив намёк женщины. Вот только принимать подобные благодарности посчитал ниже своего достоинства.

— Меняться! А не искать выход из положение старыми методами! — решительно сказал я.

После позвал Параску, чтобы та поспешила и собрала все мои вещи, а после еще Саломею озадачил тем, чтобы закупить впрок еды. Я предполагал, что нам не стоит останавливаться на ближайшей почтовой станции, чтобы затруднить вероятную погоню. А потому и еды должно быть на три дня. Мало ли…

Семь дней добирались мы домой, вместо пяти отведенных для этого. Пришлось дать серьезный крюк и чуть ли не выйти на Харьков, чтобы после свернуть на Изюм и по славяносербским землям спускаться, забирая юго-западнее. Две ночи провели во встреченных на пути селах и даже немного расслабились, попели песни.

Когда я, будучи уверенным, что эта песня всяко уже придумана и народом поётся завел «Ойся, ты ойся»… ответом мне стала тишина. И смотрели на меня с выпученными глазами. Я же не особо задумывался над словами «будет правда на земли, будет и свобода». А там, оказывается, хватает и других вольных мыслей. Но нет, не в том ключе я думал. Эту песню никто не знал. Даже один дед в деревушке, которого так и называли, старый казак, и тот не слышал.

Я специально не останавливался у помещиков, как, между прочим, можно было поступать без какой-либо урона чести. Многие дворяне целыми семействами разрабатывали заранее маршрут, чтобы оказываться каждый день у того или иного помещика. По негласным правилам, таких путешественников принимали в усадьбе, за своим барским столом, метая на скатерть лучшие блюда, а после предоставляя ночлег. Так чего же не ездить?

Вот я и НЕ ездил. Тем более, что мне ещё давать бал в своем поместье, а я пока даже не знаю, как это обставить, и отказаться категорически нельзя. Ничего, сделаю ремонт, постараюсь пристроить к дому просторную веранду…

— Барин, земли уже наши, — растерянно говорил Емельян.

— Так это же хорошо! — улыбнулся я, не понимая тревоги управляющего.

— Так… это… может, и почудилось… — мялся Емельян.

— Ну же? — выкрикнул я, начиная ощущать нарастающую тревогу.

— Дым почудился мне, где имение ваше, — выпалил управляющий.

— Петро! Гони в усадьбу! — выкрикнул я.

Лошади взяли хороший темп, а сердце все больше щемило. Вот уже и пару верст осталось и… Да, вот он — легкий дымок, как бывает, когда до конца не залитый костер пробует бороться за свою живучесть с водой.

— А что же деется! — заорала Прасковья.

Саломея тихо плакала в сторонке, Петр и Вакула стыдливо отворачивали свои глаза, а я… Я стоял на пепелище своего дома и едва сдерживался, чтобы не рассмеяться в голос. Нет, не от радости, просто всё это было уже чересчур.

— Убью сук… — сказал я, цепляясь глазами за бочку со смолой, рядом с которой валялась красная ленточка.

Да ладно… Вот как? Поджогом мне отплатили?