Барин-Шабарин

Глава 20

В карете, куда через завешенные шторками окошки в дверцах проникал лишь неяркий лучик молодого, уже весеннего солнца, сидела госпожа Елизавета Леонтьевна Кулагина собственной персоной.

— Признаться, я удивлен вашим вниманием к моей персоне, –сказал я.

— А мне так казалось, господин Шабарин, что тот, кто умеет и любит удивлять, сам удивляться не должен, — улыбнулась мне мадам Кулагина. — Будьте добры, зайдите внутрь.

— Чем обязан? — спросил я, присаживаясь на мягкий диван напротив женщины.

— Вы уж, сударь, простите, но мне присуще, пожалуй, как и любой женщине, любопытство. В нашу первую и — до нынешнего момента — единственную встречу я так и не разглядела в вас возмутителя спокойствия, — Кулагина пристально на меня посмотрела. — Надо же, сколько уже слухов и домыслов ходит о том, что именно произошло в суде, что сам губернатор приходил разбираться. И не беспокойтесь, я не буду вас спрашивать о том спектакле, что вы учинили. Мне лишь любопытно посмотреть на вас. Вы вот так запросто бросаете вызов сильным мира сего?

Тон женщины мне показался игривым. Ее забавляла ситуация. Уж не собирается ли самая важная госпожа в городе, учитывая, что Фабр не женат и даже не имеет детей, закрутить со мной адюльтер? Я еще раз попытался рассмотреть дамочку, пришёл к выводу, что она, конечно, недурна собой для своих лет, но для меня, к счастью, сия особа не кажется сколь-либо привлекательной. Так что — нет, категорически нет.

Или все же?.. Нет, точно, нет! Если только изрядно выпить, да и не в этой реальности со странными межполовыми отношениями, где место найдется и разврату, и пуританской морали. И не всегда пока еще понятно: что хорошо и для некоторых частей тела даже очень, но после начинаются проблемы; а когда однозначно плохо.

— Вы, верно, не совсем поняли, что я имела в виду, — верно истолковав природу моего молчания, заливисто рассмеялась хозяйка кареты. — Хотя… Вы милый и загадочный, но нет. Не судите обо мне лишь по тому, что я влюблена, как вы не могли не понять, в любовника вашей матери. Боже! Это достойно пера писателя!

— Да уж, — не выдержал я и также рассмеялся.

— Знаете ли, мне даже составило некоторое удовольствие наблюдать за теми метаниями и переживаниями, что нынче испытывает мой любезный супруг, вот я и решила посмотреть на вас ещё раз, понять, в чем я ошиблась, приняв вас ранее за легкомысленного повесу. И кстати, поведаете ли, о чём у вас велась беседа с губернатором?

— Пожалуй, что и нет. Уж простите, госпожа Кулагина, но наши разговоры с его превосходительством останутся только нашими, — вполне любезными словами, но достаточно однозначно отбрил я любопытствующую особу.

— Нет-нет, не извольте беспокоиться. Я, признаться, и не рассчитывала на то, что вы мне откроетесь. И если вам будет интересно моё мнение, то что бы ни говорил вам Андрей Яковлевич в стенах своего кабинета, действительно не стоит об этом никому и ничего рассказывать. Даже если там был весьма содержательный разговор о погоде, — довольно серьёзным тоном сказала Кулагина.

— Я услышал вас, — сухо ответил я.

— Я бы хотела, господин Шабарин… Если я не ошибаюсь, то Алексей Петрович? Так вот, чтобы вы понимали, народная поговорка, про то, что муж и жена — есть суть одна сатана, не совсем подходит к нашей семье. Потому если мой супруг может поступать тем или иным способом образом, то поверьте, Алексей Петрович, далеко не всегда я разделяю мнение своего мужа. Далеко… не всегда… — Кулагина посмотрела на меня, как мне показалось, полными тоской глазами. — Я надеюсь, Алексей Петрович, что вы правильно меня поймёте и сделаете нужные выводы. Поверьте, обманутая, обиженная и оскорблённая женщина — это тоже человек, которому хочется некоторой сатисфакции. А еще… Если некоторая особа, нам обоим известная, покинет город, я вам даже буду благодарна. Девочка, конечно, почти ни в чём не виновата, но… видеть её не могу, уже и убила бы. Так что берегите Машеньку! Она не плохая, она заплутавшая в жизни и обманутая… Словно и… впрочем, это уже слишком personnel для нашего с вами разговора [фр. personnel — личное].

Я кивнул, не потому что был со всем согласен — но, сумбурно и с недоговорками, мысль она свою донесла, и я её понял.

— В свою очередь, Елизавета Леонтьевна, я хотел бы сказать вам, что некий господин, коим вы интересовались, верно, должен нынче, кхм, проматывать свою жизнь Петербурге. А того, о чём вы так беспокоились, у меня не имеется. Что бы это ни было, но если я в предстоящие дни это найду, пусть не обещаю, но весьма вероятно, что предложу вам выкупить, — сказал я.

Припоминаю, что Кулагина сильно беспокоилась о каком-то блокноте, который должен быть у ее любовника, получается, что теперь — у альфонса моей матери, Артамона.

— Ах, к чему. Если вы найдёте, то просто сожгите, — только для вида манерничая, жестко сказала Кулагина.

— Там будет видно, — уклончиво сказал я. — На сём, я так предполагаю, я могу позволить себе откланяться?

— Пожалуй, что и так, — проявляя показное безразличие, ответила Кулагина

— Честь имею, Елизавета Леонтьевна. Я, признаться, вынужден пересмотреть свое мнение о вас… В лучшую сторону, — сказал я и спешно вышел из кареты.

После такого уютного транспорта, как карета Кулагиной, садиться в явно повидавшего вида собственное средство передвижения было некомфортно. Но ничего. Еще будет у меня свой «Майбах», пусть здешний. Однако сама жена вице-губернатора впечатлила меня больше, чем её карета. Это она что же? Играет против своего мужа? Обиделась за что-то на супруга? Хотя, уверен, у такой властной женщины причины ненавидеть Кулагина найдутся. Но Марта… Она же Мария…

Я поразмыслил ещё, уже забираясь в свой тарантас. Не получаю ли я новый клубок проблем с этой девицей?

— Гони, Петро, из этого города. Домой хочу! — сказал я, закрывая дверцы в карету.

Мне казалось, что из города мне будет сложно выбраться. Я даже готовился к тому, что придётся отстреливаться, поэтому два пистолета всегда были заряжены и при мне. Но вот город остался позади, а старенькая, скрипучая карета, которую получилось выменять на двое саней, с пробуксовками, кое-как, но всё же двигалась вперед. Следом тянулась телега, груженная нужными вещами и купленными семенами. Я почувствовал, как расслабляются плечи, и даже чуть улыбнулся, глядя в окно на унылый дорожный пейзаж.

— Ты встретился с Тяпкиным? — спросил я у Емельяна, который вместе с Саломеей и Прасковьей составлял мне компанию в карете.

— Им весьма по душе пришлась ваша идея о большой вывеске, — тут же отвечал управляющий.

— Попробуем вести все дела через этого купца. Если Михельсон или кто-то другой в городе захочет перебить цену Тяпкина, посылать всех на… Покуда Тяпкин честно дела ведет, с ним и будем договариваться, — сказал я.

Когда я уезжал, Тяпкины уже почти весь гардероб маменькин распродали. Идея с бирками купеческому семейству так понравилась, что не удивлюсь, если в Екатеринославе скоро появится некий бренд «Ля Франсе» или «Пари».

Идея ведь, по сути, не так чтобы и мошенническая. В Одессу действительно приходят корабли из Франции. Конечно, весьма вероятно, что эти корабли скоро перестанут приходить в русские порты. И дело даже не в том, что начнется Крымская война, до нее еще лет пять, если история будет двигаться таким же образом, как в учебниках, но на другом конце этой цепочки, во Франции сейчас будут серьезные потрясения. Революсьены очередные. Неймется французам, дай им только марсельезу поорать, да хламом перегородить улицы городов. А потом… Придет Луи Бонапарт, скотина еще та, для России так уж точно.

Но то еще случится относительно нескоро. Да и мне рано думать категориями вершителя судеб народов. Пока что мысли более приземлённые: попробовать изучить, как в этом времени шьют. Еда, одежда, жилье — это то, что нужно человеку в любые времена при любых кризисах. Не замахнуться ли мне на изготовление джинсы? Чем больше будут строить пароходов, тем меньше нужна будет парусина. Одену своих крестьян в джинсы, пусть «модничают». Да, якобы одежда для рабов, но практичная же.

Но прежде всего нужно осмотреть оборудование мастерской. Я туда заглядывал уже, но не увидел станков с ЧПУ и вышел. Шутка, конечно, откуда там станки с ЧПУ? Я искал в мастерской промышленный цифровой принтер… Странно, но не нашел. Так что нужно разбираться, что за материально-техническая база мне досталась.

В общем, направлений, о которых стоило бы подумать, хватает. Ведь не так и просто, например, правильно засеять поля. А будем сыты, будем живы!

Поэтому я не стал ждать нашего приезда, чтобы выдать следующее ценное указание.

— Емельян, сразу по возвращению ты отправляешься в Одессу. И только попробуй приехать без доброго семенного картофеля! — сказал я, стараясь добавить в голос металла.

— Барин, погутарить с людьми нужно. Кабы чего не вышло дурного, вот у помещика Штафенбаха крестьяне бунтовали, потат не хотели высаживать, — начал было очередную байку мне рассказывать Емеля.

— Потому что Штафенбах тот — еврей, вот и бунтуют православные, — сделал я умозаключение, почти что и не слушая Емельяновы рассказы.

— С чего он еврей? Немец, как есть, от екатерининских лет пожаловал сюда. Да и кто еврею поместье даст в собственность? Им же на земле нельзя быть, — сказал удивленный Емельян.

— Антисемит ты, Емельян Данилыч, как есть антисемит, — усмехнулся я. — А картошку садить будем. Я еще удивлю вас, что можно из нее сделать. Потом сам придешь с предложением сеять больше картошки.

Казалось бы, ведь еще Петр Великий привез картошку сюда. Екатерина Великая, судя по всему, повсеместно ее внедряла. И вот поди ж ты — здесь этот корнеплод до сих пор не оценен ни крестьянами, ни помещиками, и даже клубы, вроде бы как, дворянские создаются — противников картофеля. Между тем, думаю, что это трусливая форма политического протеста, а вовсе не про саму картошку. Мне в ресторане хотелось на гарнир простого картофельного пюре или хоть чего-нибудь «картошечного». Не вышло. Нет в меню, оказывается, картошки.

Настроение становилось все лучше и лучше. Весь день светило мягкое солнышко, согревая не сильно, оберегало нас, чтобы слишком много радости не случилось. Мол, вот вам лучик солнца, но морозный ветер в лицо подует, будто приговаривая: «Не расслабляйся, ты в России, да еще степь кругом, ямщики замерзают».

Впрочем, медвежья шкура грела надежно. Она, конечно, слегка пованивала, но при этом лучше с ней, чем без неё. И я, по разным причинам, в том числе из-за скуки в карете и храпа Параски, часть пути до почтовой станции в Белоречке просидел на месте возничего. Чувствовал себя ребёнком, который смотрит, как папа лихо управляет автомобилем. Вот такой автомобиль, мощностью в две лошадиных силы, и тянул мою карету довольно споро. Лишь изредка пофыркивая, словно сломанный мотор, и махая хвостами. А ещё чуть реже… Из-под хвоста… Впрочем, здесь это такая обыденность. Некоторые любители всего живого против всего мертво-железного умилялись бы таким естественным процессам, приговаривая про озоновые дыры, планетарное потепление и прилет с планеты Нибиру с аннунаками.

Ничто, казалось, не могло мне испортить настроение. Я сделал большой шаг. Пусть всего лишь отсрочил выплаты по своим долгам, даже части долгов, но мне есть куда возвращаться, есть и понимание, что делать и как.

Это было то же ощущение, с которым я, преисполненный желанием творить всё лучшее против всего плохого, ехал в регион, от которого должен был баллотироваться в органы республиканского самоуправления. Точно я не знал, скорее, верил в то, что всё удастся, всё получится.

Неплохое это дело — почтовая станция. Как бы без них смогла существовать Россия, ума не приложу. Поездка в поместье из Екатеринослава в такую погоду была бы лотереей, где больше шансов умереть, чем доехать. А станции спасают.

Почтовая станция в Белоречке была достаточно большой относительно других, которые я уже успел увидеть. Тут даже был небольшой трактир с комнатами для проживания. Денег на кармане, если бы только не довлели долговые обязательства, было более чем достаточно, даже для того, чтобы закутить на пару неделек, а на такой станции — так и уйти в длительный запой.

Конечно, я не собирался этого делать, но от сытного ужина точно не отказался бы. Мы уже останавливались два часа назад, в десяти верстах от Екатеринослава, в живописнейшем месте на берегу Днепра. Тут, по-селянски, употребили добрый шмоток сала с краюхой хлеба, прикусывая всё это дело луком.

Зря, конечно. Стоял после перекуса такой штын в карете, что мне пришлось сесть рядом с Петро и наблюдать за движением хвостов тех самых «двух лошадиных сил».

Так что первым делом — в трактир, поесть чего. Тут-то уже ждала меня Марта.

— Я рад, Марта, что тебе удалось вырваться из города. Познакомь меня с этим хмурым молодым человеком, — сказал я.

После подошел к столику у входа в трактир, где и сидела Марта с до предела серьёзным, на грани комичного, мальчиком лет пяти-шести.

— Твое решение, Марта, я так понимаю, что окончательное? Рядом со мной возврата к прежнему у тебя не будет. Хочешь? Прямо сейчас уходи, — жестко сказал я, расставляя все по полочкам без политесов.

— Не будет возврата. Я понимаю, что не вправе просить вас о том, чтобы вы не напоминали мне о моём прошлом. Я хотела бы всё забыть как страшный сон. Могу ли я на это рассчитывать, на ваше молчание? — понурив голову, сказала Марта.

Я посмотрел на девушку, стараясь, чтобы мой взгляд не показался сальным, похотливым. Хороша всё-таки блондиночка. Вот познакомился бы с ней при иных обстоятельствах, не зная, чем барышня промышляла… Впрочем, как ни крути, я всё это знаю и вычеркнуть из памяти не смогу.

Нет, я не считал себя снобом, да и не был им. Я даже не особо предосудительно отношусь… относился… к женским вольностям, что позволяла мораль двадцать первого века. Ну вот никуда не деться, но осуждаю проституцию, и всё тут! Не могу понять, как вообще можно до этого додуматься — торговать своим телом. Я уверен, что не только тело продаётся, но, когда совершается подобная сделка, товаром выступает и душа.

— Не могу обещать, Мария, но постараюсь, — уклончиво сказал я. — Так как всё-таки зовут этого серьезного молодого человека?

— Позвольте представиться, Арсений Александрович Садовой. Имею честь быть братом Марии Александровны Садовой, — представился мальчуган, вызывая у меня приступ смеха.

— Серьёзный какой! Защитник сестры! — сквозь смех сказал я, но быстро посерьезнел, понимая, что предстоит серьезный разговор с Машей. — Не будете ли вы возражать, сударь, если я переговорю с вашей сестрой с глазу на глаз?

— Если только Мария Александровна не будет против, — нашёлся мальчуган.

Я кивнул парнишке и за локоть отвел Марту в сторонку, к угловому столику.

— Мария Александровна, если вы не хотите оставаться Мартой, то я жду от вас откровения, чего мне следует ожидать и к чему готовиться, — с металлом голосе спрашивал я.

Я внимательно выслушал историю Маши. Да, называть её Мартой у меня пропало всякое желание. А вот с желанием быть наедине с Машей я боролся всё сильнее. Только окончательно и бесповоротно любящий мужчина или же больной, мог испытывать иное отношение к этой девушке, чем желать ее. Однако, избавившись от одного гарема из малолеток, я не собираюсь выстраивать новый гарем, пусть он будет даже из совершеннолетних.

История Марии меня не то чтобы поразила, и в прошлой жизни знавал я разные сюжеты нелёгких судеб. Вон, взять даже бабулю, дом которой сгорел вместе со мной. Всю семью потеряла. Но… Всеволодовна не стала бы торговать телом. Она скорее бы пристрелила Кулагина и пошла бы по этапу вслед за отцом. Брат? Да, проблема, но также решаемая.

Однако насторожиться история эта заставила. Не знаю, позволил ли бы я Маше уехать ко мне в поместье, если бы был более информирован заранее.

Не покидало предчувствие, замешанное на логике и знании характеров людей, что вице-губернатор Кулагин захочет вернуть свою игрушку. Если подходить к делу цинично и предельно рационально, то я должен был оставить Машу здесь, в Белоречке, и отправиться в поместье со свободными руками, уже точно без неё. Но мой взгляд то и дело устремлялся в сторону серьёзного, воспитанного и не по возрасту самостоятельного мальчугана, который точно ни в чём не виноват. Виновата ли Мария? Разум мне подсказывал, что нет. Разве что она могла бы отказаться, не пойти на поводу Кулагина, Найти возможность и способ сбежать намного раньше.

— Господин Шабарин, я не сочту вас человеком без чести, напротив с пониманием отнесусь к тому, что откажете в покровительстве. И была бы я одна, уже давно сбежала бы либо наложила на себя руки. Но я несу ответственность за своего брата. А ещё до недавнего времени я искренне надеялась, что и мой отец жив, что я смогу его вызволить с каторги. Так что… можете оставить меня, я прокажённая, за мною ходят несчастья, — сказала Мария и заплакала.

— Прекращайте немедленно лить слёзы. Мало того, что меня сейчас ваш брат вызовет на дуэль, вон он как на нас смотрит — так и я не люблю женских слёз. Я никаких слёз не люблю. Они никогда не помогают делу, — сказал я.

— Не буду. Простите меня за слабость, — будто бы обижено сказала Маша.

Я не стал реагировать на эти женские уловки или обвинять Марию в манипуляции. Наверняка подобное в исполнении Марии происходило интуитивно. Но я — не её мужчина, она не моя содержанка, не любовница, не сестра. Так что магия женская не действует.

— Вы приехали сюда раньше меня, что же, уже определились с постоем? Вы же забрали одну из комнат? — спросил я.

— Да, мы с братом заняли небольшую комнатку, — отвечала Маша.

— Дело решено. Я буду ночевать с вами, — заявил я и не сразу понял, почему Мария так скривила своё лицо.

А вот теперь мне стало стыдно. Нет, не потому что, вроде бы как, я какую-то непристойность предложил девушке, между прочим, проститутке, а потому что рядом с привлекательной особой думал больше о безопасности этой самой девушки, а не о том, что она привлекательна. Ну и что это за мужик, что не замечает женщину! Или же всё же я правильный мужчина?

Банально не хватает все места в комнатах. Как заботливый барин, я мог бы послать своих людей спать на конюшне. Там много сена, наверняка, мягко будет спать, а ещё и свежо. Где-то минут семь градусов это не мороз — это ведь свежесть. Но я видимо не заботливый барин, не думаю о том, как бы заколять своих людей.

— Только, пожалуйста, я вас очень прошу, не при Александре, — словно чужим голосом произнесла Мария. — Я… окажусь благодарной, но после… Никогда.

— Дура-баба! Ты если решила завязывать с древнейшей профессией, если что, то я о проституции, значит завязывай с этим! В гостином дворе нету места, выбирать не приходится — постояльцы тут без нас наличествуют. А морозить своих людей я тоже не хочу. Они мне нужны, как здоровые работники, а не калеченные, — с металлом в голосе сказал я.

Уснуть никак не получалось. Чувствовалась некая неловкость. Те мужики, которым пришлось именно что спать рядом с красивой женщиной, но при этом даже не попытаться реализовать с ней свои фантазии, меня поймут. Ощущение не из приятных. Так что ворочался на своей медвежьей шкуре, а уснуть так и не вышло.

В полной тишине я водил пальцем по половице и старался ни о чём не думать.

Чуть слышный скрип открывающийся двери показался мне раскатистым грохотом. Если б это свои пожаловали, то никто бы не решился вот так войти. Значит, не подвела меня чуйка. Что ж, похоже, придется проверить на деле, действительно ли ко мне возвращаются навыки из прошлой жизни, а изнеженное тело становится мужским.

— Бэра, тут, кажись, окромя девки и ейного сына кто-то есть, — прошептал голос у дверей.

— Тебе не всё ли едино? — отвечал мой старый знакомец Бэра. — Барчук должен же был мять курву, вот он и спит опосля работы. Хлипкий, я бы мял такую цацу всю ночь. Все, ты девку бери, я мальца. Нынче только с барчуком разберусь.