Барин-Шабарин 6

Глава 7

Окоп пах порохом, гарью, страхом и потом. Кто-то крестился, кто-то молчал. А я просто смотрел на рассвет и думал: сколько таких рассветов ещё нужно, чтобы однажды никто не стрелял на заре. Но сейчас — не время для таких мыслей. Сейчас — время добивать вражину.

— Бах-ба-бах! — форт Араб сложился, как карточный дом.

Все, дорога на крепость Селистрия была открыта.

Бежать, бежать! Не до конца понятно зачем, но нужно бежать! Хороший командир — штучный товар. Чтобы его обучить, нужны годы, и не каждому дано. Но все командиры полков, даже генералы — все бегут! И я не мог поступить так же.

Из крепости начала палить артиллерия. Я уже видел, что есть погибшие и среди моего полка. Сожалеть о павших будем после боя! Сейчас — бежать!

— Бах-бах-бах! — стреляли мои бойцы.

Не могу сейчас судить с уверенностью, как работают все бойцы моего полка, не имея полной картины боя. Но те воины, которые были рядом со мной, действовали так, как на учениях. Они пробегали пятьдесят-шестьдесят метров, досылали патроны в патронник и стреляли в сторону врага. Никто не смотрел затем, попал или нет. Опытный стрелок всегда знает, что он не промазал. Сейчас же нужно отвечать туркам, чтобы они не чувствовали себя безнаказанными.

— Снайперам залечь! Цель — офицеры противника и орудийная прислуга! — выкрикнул я.

И опять это слово вырвалось. Ну привык я называть стрелков с оптикой снайперами. На учениях воздерживаюсь, здесь же, на нервах, не получается.

— Бах-бах! — привставая со своей винтовкой, я услышал, что стреляли мои пушки.

Артиллеристы моего полка должны сейчас работать на износ. Они находятся вне досягаемости вражеских ядер, могут отрабатывать, не боясь получить пулю или картечь в ответ. И на них большая надежда, что смогут подавить хотя бы часть огневых точек врага. У турок было очень много пушек. Сто крепостных орудий, по крайней мере столько, казалось, орудий стреляет в нашу сторону. У страха глаза велики, наверняка, я преувеличиваю. И уже есть результат работы и снайперов, и моих артиллеристов. И всё равно свистело рядом.

Да, я боялся. Я нормальный человек, организм которого адекватно оценивает опасность. Я и в прошлой жизни не стал адреналиновым наркоманом, которому страх только в радость. Но я научился побеждать страх, жить с ним. Так что, как бы я ни боялся, я буду выполнять ту работу, которая необходима прямо здесь и сейчас.

— Бах-бах-бах-бах! — вся моя сотня, все мои ближние телохранители, как только я остановился, вместе со мной разрядили свои винтовки в сторону врага.

Я сделал это дважды. Да, у меня на руках была магазинная винтовка. Изделие сырое, требующее доработки. Сразу десять пружин имелись в запасе, плохая у нас ещё пока сталь, чтобы их менять, чтобы замахиваться и на такие смертоносные игрушки. Но один экземпляр всё же есть, и он у меня в руках.

Как только поднялся я, поднялась и вся моя сотня. Некоторые отряды полка уже были на несколько десятков метров впереди нас. Потому ускорилась и ближняя ко мне сотня. Работали на износ.

Мой полк не был впереди всех тех солдат и офицеров, которые пошли на штурм крепости. Вместе с тем, Воронцовская дивизия и дивизия Сельвана, не считаясь ни с какими потерями, перла напролом, встречая вражескую картечь грудью или другими частями своего тела. Мы точно не досчитаемся немало людей после боя. Но это война. И мы близки к тому, чтобы победить в этом бою. Точка невозврата пройдена. Теперь только вперёд, отступление нам обойдётся едва ли меньшими жертвами, чем продолжение атаки.

Вот она — стена! Мы стояли у её подножья. Теперь уже, на удивление, меньше свинца летело в наши головы. Да и турки стреляли реже. По сто рублей выдам каждому из артиллеристов! Это и они в том числе смогли погасить ряд очагов сопротивления врага на нашем участке.

— Лестницы! Кошки! Шесты! — кричал я, но это было, скорее, для самого себя и в угаре боя.

Бойцы и так уже приставляли лестницы и начинали на них подниматься вверх, к нашей победе. Цепляли кошки и, наученные лазить по веревкам, бойцы взбирались наверх. Были и такие умельцы, которые, с помощью щитов, опираясь на них, будто взбегали по стене. Эти воины были с гранатами, которые закидывали на стену и за нее.

И всё-таки мы опередили всех остальных. Мы можем стать первыми, кто взойдёт на крепостную стену, казавшуюся неприступной. Я видел, как впереди всех бойцов наверх лез Тарас. Хотелось выкрикнуть ему, упрекнуть, чтобы этого не делал, что мне просто не кем его заменить. Но я понимал, что такие крики будут неуместны. Я собью у него концентрацию, а ещё и покажу себя не наилучшим образом, как паникёра.

— Стреляйте же, поддерживайте штурмовиков! — кричал я на стрелков.

Мы могли сделать так, чтобы тем бойцам, которые уже взбираются на крепостную стену по верёвкам, по лестницам, которые прислоняют к стене, на шестах, чтобы в них меньше летело свинца.

— Бах-бах-бах! — разряжал я один из четырёх своих револьверов.

Я стрелял не в людей. Турки уже не вылазили, не показывали свои головы, чтобы дать нам возможность отстрелить их. Я стрелял для острастки, чтобы ни один защитник крепости не чувствовал себя комфортно и не мог прицельно стрелять в моих бойцов.

— Он наверху! — выкрикнул Мирон, неизменно находящийся рядом со мной.

Я посмотрел на стену и увидел, как там, уже замахиваясь шашкой, которыми были вооружены в моём полку все до десятников, стреляя с левой руки из револьвера, Тарас прорезает просеку из турок, делая проход для бойцов, которые поджимают ему спину.

Я продолжал стрелять, свалил одного турка, когда увидел, как тот замахивается своим клинком, намереваясь ударить Тараса в голову. И тут… Тарас, получая пулю, картинно расставив руки в стороны, падает вниз, прямо в то место, где уже столпились мои бойцы, выжидая своей очереди к лестницам. Его падение должны были смягчить стоящие внизу побратимы, которым также досталось от летящего вниз командира. Но те, кто был внизу, встанут, отряхнутся и пойдут в атаку. А жив или мёртв Тарас было непонятно.

— Мирон! Отряди двух бойцов! Пускай Тараса срочно несут к медикам! — сказал я, расталкивая своих бойцов, чтобы начать восхождение по лестнице.

Краем зрения замечаю, что Тараса уже подхватили двое медбратьев. Правильно. Так и должно быть. Воин должен воевать, но должны быть и те, кто доставит его к медицине, если воин ранен.

Конечно, нам ещё нужно будет переосмыслить тот опыт, который прямо сейчас приобретаем. Я замечал случаи, когда медбратья, даже сестрички, оказывались на самом передке, порой, мешая бойцам делать свою работу. Видел я и то, как медбратья, выхватывая положенный им револьвер, увлекались боем больше, чем поиском раненых и доставкой их к медицинским телегам.

Тарас… Я уже взбирался по лестнице, но мысли были о нём. Что же подвигло этого воина нарушить правила и полезть первым на стену? Я не поверю, что он это сделал из-за той премии, которая была обещана первому бойцу, который взойдёт на крепостные стены крепости.

— Бах-бах! — взбиравшийся на стену впереди меня Мирон увидев врага, начинал опустошать барабаны своих револьверов.

Это наше преимущество — наряду с винтовками и малочисленной, но передовой нарезной артиллерией. Револьверы здесь и сейчас играли большую роль. Когда взбирался на стену один боец из моего полка, он отрабатывал сразу за шестерых, опустошая обойму в защитников.

— Флаг! Передайте флаг! — кричал я вниз уже с крепостной стены.

Вражеские пули то и дело пролетали недалеко от меня, попадали в моих бойцов, но мы расширяли плацдарм, выкашивая противника. Не было флага над крепостью, нашего двуглавого орла, но мы уже здесь, здесь Россия и все должны видеть нашего двуглавого орла. Он вцепился своими когтями в басурманскую твердыню и уже сейчас не оставляли туркам шансов на победу.

Уже через минуту у меня был флаг, которым я начал размахивать, сигнализируя всем русским воинам, чтобы они поспешили, что турецкая крепость становится русской. И за это переименование прямо сейчас дерутся мои бойцы, льётся русская кровь — сильная, мужественная, лишь только немного растерявшаяся под стенами турецкой твердыни. Но сейчас мы мстим за свою растерянность, за те преступные мысли, которые уже стали появляться в головах русских офицеров, за пораженчество, которое ещё неделю назад пожирало русскую душу.

И была уверенность, что турецкой крови, а также крови всех европейцев, которые сейчас то и дело мелькали среди защитников крепости, прольётся ещё более бурным потоком, чем кровь православная.

— Бах! — артиллерийский снаряд ударился в метрах ста от меня.

Опасный разрыв. Наверняка даже могло прилететь осколком в кого-нибудь из моих бойцов, но группа турок, которые концентрировались для контрудара, чтобы смести нас с участка крепости, потерпела куда больше. Отличная работа моих артиллеристов. Они ударили прямо поверх стены, точно попали в скопление врага. Недаром всё-таки израсходовали неприлично много снарядов для подготовки артиллерийских расчётов.

— Ура! — завидев русский флаг над турецкой крепостью, воспряли духом другие русские бойцы.

И я стоял, окружённый своими воинами, видел, как русские богатыри с удвоенной силой шли на приступ других участков крепости. Фигурки бойцов то и дело падали, но другие, не обращая внимания, двигались. Шаг за шагом, метр за метром, приближая нашу победу.

— Готовы выдвигаться! — сообщил мне Мирон.

Взобравшись на стену, мы сделали небольшую паузу. Благо, это было возможно, так как по обе стороны от нас уже шло продвижение бойцов моего полка, расширяющих плацдарм. Воины спешно перезарядили свои револьверы, поправили экипировку. И теперь мы можем двигаться дальше.

— Они взошли! Воронцовские на стене! — закричали мои воины.

Я улыбнулся. Вот, теперь скажут, что пришёл Шабарин, привёл с собой головорезов, что они воюют лучше, чем другие русские подразделения. Как бы в связи с этим не заполучить себе в недоброжелатели основную массу офицеров. Впрочем, это будут их проблемы. Мы делаем то, что русская армия должна была сделать ещё месяц назад.

— Петро, берёшь командование полком на себя. Продвигаетесь влево. Задача — соединиться с бойцами Воронцовской дивизии! Выполнять! — отдал я приказ.

— Есть, выполнять! — ответил мне заместитель командира полка.

— Мирон, твоя задача расставить метких стрелков и бить во всё то, что движется внутри крепости! — приказал я своему ближнему сотнику.

Безусловно, мы могли бы сейчас спускаться по лестницам вниз, во внутрь периметра крепости. После — дальше идти и отрабатывать уже на улицах и около внутренней цитадели Селистрии. Но делать это силами только своего полка я не собирался. Я уже предполагал потери убитыми и ранеными не менее, чем в две сотни.

При штатной численности моего полка в тысячу сто пятнадцать человек — это много, очень много. И потери почти что и невосполнимые. Когда я научу других бойцов так воевать? Но насколько же больше было бы потерь, если бы у нас не было новейшего вооружения? Кратно больше. Весьма вероятно, что мы не смогли бы и на стены взобраться.

— Бах-бах! — раздался оглушительный взрыв справа, где располагался ещё один мощный форт крепости.

— Ай да Шильдер, ай да сукин сын! — улыбаясь, произнёс я. — Пироман, маньячина!

И как я не смог раньше завести приятельские отношения с таким человеком? Героический же мужик! Только бы ему этого не сказать, на «мужика» точно обидится. Но лучше поздно, чем никогда, завести нужные знакомства, возможно, даже дружбу. Теперь пускай они с Тотлебеном только предлагают свои решения по укреплению русских приморских городов. Из кожи вон вылезу, но предоставлю все нужные материалы. Вот только, там уже и сейчас идёт строительство.

— Бах-бах-бах! — развёрнутые внутрь турецкие пушки поливали картечью и ядрами в сторону турок, концентрирующихся внутри периметра для контратак.

Было бы глупо не использовать то, что нам досталось от врага. Кроме того, таким образом мы расчищали себе дорогу, чтобы начать продвижение вглубь крепости. На других участках это уже происходило.

— Пошли! — решительно сказал я, когда увидел, как ещё на двух участках крепости уже были подняты русские флаги.

Внутри Селистрии уже шли ожесточённые схватки — за каждый дом, за каждый метр крепости. Если турки также будут продолжать воевать в эту войну, нам придётся сложно. И я, празднуя русскую победу, даже подниму тост за уничтоженную сильную турецкую волю. И пусть я скажу про то, что нам пришлось тяжело, но главный акцент будет сделан на слове «уничтоженную».

У крепостных стен я оставил один отряд дожидаться нашу артиллерию, использовать которую предполагал в крепости. Наши два казнозарядных орудия с нарезными стволами были достаточно компактными, чтобы пара десятков бойцов смогли их передвигать.

Муса Хулуси-Паша, комендант крепости Селистрия, а также командующий всеми турецкими войсками рядом с крепостью, недоумевал, что происходит. Русские будто взбесились, как будто опились тех напитков, которые в древности делали из человека берсерка — несокрушимого воина.

Атака, начавшаяся с первыми лучами солнца, застала командующего врасплох. Турки уже знали, что в лагере русских царит уныние, были они осведомлены и о том, что командующий русскими войсками князь Паскевич ранен, собирается покинуть расположение войск. И всё это указывало лишь на то, что русские скоро должны снять осаду и уйти. Об этом же говорили и английские с французскими офицеры.

— Что вы предлагаете? — кричал на французского советника комендант крепости.

Пьер-Мишель Леруа не знал, что предложить. Разве что, если только не учитывать вариант с бегством, который можно было бы назвать тактическим отступлением, и даже послать в газеты формулировку: ' отошли на более выгодные позиции'. Хотя более выгодных позиций, чем являлась сама крепость Селистрия, придумать сложно, если только не держать оборону уже непосредственно на горных перевалах, ведущих вглубь Балканского полуострова.

— Лишь только в одной цитадели, если вся остальная крепость будет взята, мы не удержимся. Английское оружие досталось русским, и они им пользуются. Заметили, как издали они выбивают и орудийную прислугу, и офицеров? — ударился в пространные размышления француз.

— Леруа, вы идиот⁈ — уже не считаясь с приличиями, выкрикнул Муса Хулуси.

— Я попросил бы вас! — выкрикнул француз и дёрнулся в сторону коменданта крепости.

Два револьвера и три ятагана были направлены в сторону француза. Личная охрана турецкого военачальника не дремала. И не было у турок особого пиетета перед французскими офицерами. Все прекрасно понимали, что именно турецкими трупами французский император хочет выложить себе дорогу к величию.

Отступив на пару шагов назад, сделав пару вздохов-выдохов, француз взял себя в руки и сказал:

— Мы не удержим больше крепость. Уже более четырёх тысяч защитников просто уничтожены. Русские захватили большую часть орудий. Они очень умело действуют внутри крепости, уже обстреливают цитадель. Муса Хулуси-паша, время уйти ещё есть. Вы можете отправиться в расположение корпуса западнее Селистрии и начать сразу же контратаку на крепость, приказав защитникам держать её до последнего. Только так…

Комендант задумался. Русским так и не удалось перекрыть западную дорогу, ведущую вдоль Дуная к турецкому корпусу. По этой дороге он относительно спокойно может быстро перейти в расположение корпуса, предварительно послав туда своего адьютанта, чтобы изготавливались к бою. А после можно нанести сокрушающий контрудар. Русские будут уже уставшими, они погрязнут в сражениях внутри крепости…

— Я прошу простить меня, мсье Леруа. Был резок с вами, но такие обстоятельства, что не до приличий. Вы правы. Мудрое решение — отступить, чтобы после победить, сокрушить, уничтожить русскую армию, — всё более торжественно и пафосно говорил комендант крепости Селистрия Муса Хулуси-Паша.

Турецкий военачальник, как и большинство людей, испытывал жуткий страх. Он понимал, что крепость уже сдана. Дело только во времени, когда именно русский флаг будет развеваться над цитаделью. И да, комендант хотел бежать. Он хотел сохранить свою жизнь, а также очень большую казну. Французы и англичане не поскупились, и в крепости было столько денег, сколько никогда бы не позволили себе турки тратить. И маркитантов здесь также хватало, чтобы было что и у кого покупать.

Муса Хулуси-паша, отдав приказ держаться до последнего, с небольшим отрядом самых верных воинов, численностью уже менее двух сотен, отправился в расположение корпуса. Уже прибыл вестовой, разминувшийся с тем посланником, которого отправил комендант. Был запрос, как поступать турецким войскам, расположенных в пятнадцати и двадцати верстах от крепости, прикрывавшим главную дорогу снабжения турецкой цитадели.

Пять карет были полностью гружены серебром и золотом. Пришлось даже использовать и телеги, на которых так, на всякий случай, чтобы не достались врагу, комендант вёз некоторые флаги турецких полков.

Комендант стремился быстрее оказаться в лагере своих войск, его люди нещадно били всех, кого встречали на дороге и кто мешал продвигаться отряду Мусы. И тут…

— Бах-бах! — в семи верстах от крепости, как раз между Селистрией и тем корпусом, который базировался недалеко от турецкой цитадели, на отряд Мусы Хулуси-Паши напали.

— Уходите, господин! Это казаки, их три сотни! — выкрикивали охранники турецкого военачальника.

Муса Хулуси посмотрел за спину, туда, где была оставленная им крепость. Он почувствовал, а потом и резко извлек из тубуса зрительную трубу, и, несмотря на то что воздух вокруг был наполнен свинцом, в нее смотреть.

— Это полное поражение! — удручающим голосом произнёс турецкий военачальник. — Русские взяли цитадель сходу.

К коменданту крепости пришло понимание, что он теперь уже не комендант. Так как крепость Селистрия теперь русская. Расчёт на то, что штурм будет продолжаться ещё не менее пяти-шести часов, не оправдался. Видимо, сегодня русским благоволит их Бог, а Аллах наказывает Мусу за какие-то его прегрешения.

— Уйти? Ты, сын самки шакала, предлагаешь мне уйти⁈ — выкрикнул турецкий военачальник, подгоняя коня, на котором восседал.

Он хотел уйти с честью. Муса Хулуси понимал, что ему не простят и того, что он потерял крепость, и того, что русские заберут деньги. И лишь только героическая смерть может обелить имя, дать возможность семье не переживать весь тот позор, который может вылиться на родных турецкого военачальника, который всё сдал буквально за несколько часов, поставив большой вопрос в той войне, которую турки уже считали не проигрышной.

Муса Хулуси-паша летел навстречу ветру, туда, где залегли русские стрелки, откуда брали разгон для кавалерийской атаки сразу два эскадрона казаков. Да, это были те самые стрелки, о которых говорил Леруа, оставшийся в крепости и давший обещание, что сдавать её не собирается.

Турецкий военачальник извлёк ятаган, служащий ему раньше, скорее, как дань героическим предкам, чем оружием. Но именно так, с ятаганом в руках, он и решил умирать. Ещё хотя бы одного, двух, трёх русских забрать с собой на тот свет, чтобы показать Аллаху, что умер воин с честью, что можно ему предоставить девственниц и развлечения в раю.

Сотник Вакула прильнул к винтовке с оптическим прицелом, но всё никак не выжимал спусковой крючок. Что сказать, он откровенно плохо стрелял. Но и идти сейчас в атаку с шашкой наголо тоже не стоило. Казаки должны сработать так, как и нужно, не стоило им мешать. Казакам было нелегко организовать атаку. Вокруг было много турок, которые бежали из крепости, убегали в разные стороны от дороги, потеряв всякий интерес к сопротивлению, но приобретя животное желание выжить. Это была толпа, обезумевшая в одном желании — выжить. Они бросили тяжелое оружие, чтобы было легче убегать, и представляли для русских воинов не опасность, а неудобство.

— Бах! — всё же решил выстрелить Вакула.

— Я попал! — словно ребёнок закричал рослый, на голову выше большинства людей, боец.

Хулуси-Паша, картинно распластав руки, и получив остроконечную пулю прямо себе в лоб, свалился с коня.