Барин-Шабарин 6

Глава 20

Пётр Николаевич Кузнецов, которого больше знают под именем Петро, прямиком к «главным» домам привел отряд, за который был ответственным в ходе операции в городе Рущук. Его отряд был разделен надвое, и больший числом, после непродолжительного боя за один из домов, отправился в порт, где стрельба все еще была слышна. Петро было уже понятно, что город взят и был этому несказанно рад, но и необычайно удивлен. Оказывается, как и говорил Командир, если действовать не шаблонно, дерзко, но не безрассудно, что можно добивать удивительных результатов. Рущук стал на время, может и не продолжительное, но русским.

Мало кто знал, что у заместителя командира Шабаринского полка, Петро, есть фамилия, он и сам это узнал только недавно, просто нужно как-то записать, кроме что по имени, вот и записали… Кузнецов. Хотя в тех местах, откуда Петро больше кузнецов называли ковалями.

И вот этот человек, который за последние пять лет приобрёл себе вполне благозвучное имя, а вместе с этим и немало материальных ценностей, включая существенные доли в сахарных заводах в Шабаринске. Он первым вошел в болгарский городок. Хотя, следовало бы назвать этот городок турецким, всё-таки он под контролем Османской империи.

Решительно, каким Петро всегда и был со своими подчиненными, он шагал по коридору достаточно просторного дома. Самого большого и, видимо, самого богатого, среди прочих в Рущуке. Это в присутствии барина, Командира Шабарин, Петро все равно терялся, так и не смог он выбить из себя крепостного. А вот с другими… Наверное, даже был излишне жестким, компенсируя свое неискоренимое раболепие. Такое отношение к командиру и другим, чужим офицерам, как был уверен Петро, и не позволяет ему стать действительным командующим полком.

Кузнецов ходил по всем комнатам первого этажа самого большого дома в городе и лично смотрел, что интересного там есть. Барин-Шабарин позволяет бойцам немного, но прикарманить добра. Так что Петро высматривал, что он возьмет лично для себя.

— Господин командир, там это… — десятник замялся, растерялся, когда подошел к командиру.

Пётр Кузнецов не сразу понял, почему обычно бодрый и решительный десятник сейчас мямлит, будто новобранец, воспринял заминку бойца неправильно. Петру Николаевичу нравилось, что уж греха таить, когда его называют «господин» и когда перед ним робеют. Для бывшего когда-то крестьянина, а после кузнеца, для Петра барское обращение было слаще мёда.

Правда, он старался избегать общения с собственными подчинёнными в присутствии Шабарина. Наверняка командующий не оценит желание Кузнецова таким вот образом самоутверждаться за счёт своих подчинённых.

— Что там? — собравшись с мыслями, решительно спросил Кузнецов. — Доложить по существу!

— Так энта… господа там какие. На иноземном лопочут, лаются на чём свет, — говорил всё тот же десятник бывший уверенным и решительным ещё десять минут назад, когда в последний раз был замечен Петром.

И всё же сложно выкорчёвывать страх из человека, которого с малолетства воспитывали в покорности и раболепии перед всем барским, дворянским. Бывший крестьянин, за четыре года превратившийся в матёрого бойца, с уверенностью пойдёт на пули, будет воевать за совесть, вести в бой солдат. Но когда он видит гладких, с зализанными волосами, уверенных в себе, манерных панов, то вот… растерялся.

Петро решительно направился в то крыло здания, откуда пришёл десятник. Он с ноги распахнул двери так, что от удара большого и сильного воина массивная дверь слетела с петель. Кузнецов увидел и опешил.

За богатым столом, уставленным различными яствами и вином, восседали трое. Один был турок, явно не из простых — даже награды, усыпанные камнями, были на его груди. А в те знаки различия, что видел Петро и которые ранее изучал, он не верил. Нет, разве такое возможно?

Двое других были одеты в гражданскую одежду, но Пётр уже научился различать богатые одеяния. Так что он понял, перед ним очень важные люди. Ну а выправка, которую сложно спрятать даже под гражданской одеждой, говорила о том, что и эти люди имели отношение к службе.

— Кто такие? — на ломаном французском спросил Петро.

Ему отвечали, но командир понимал через слово. Понял он лишь то, что перед ним один из австрийских посланников. И он требовал, чтобы его, австрийца, отпустили и даже извинились.

Растерянность, которая завоевала сознание десятника, стала покорять и голову Петра Николаевича. Он попал на переговоры с австрийцев и турок, где находились посланники австрийского императора, договаривавшиеся о том, что уже достаточно скоро, в течение месяца, австрийские войска войдут в город и возьмут его под свой контроль, не допуская русских.

— Вяжи их, братцы! — крутанув головой, словно прогоняя наваждение, приказал Петро. — Пущай командир разбирается с этими гоголями!

— Вы не сметь! — на русском языке сказал турок.

Петро замахнулся на этого турецкого, если правильно понял, фельдмаршала. Но… Взгляд Омера-Паши был таким волевым, от него так и сочилась сила. Кузнецов замялся, убрал руку с замаха. Вот поэтому он и не командир. Тарас бы влепил затрещину осману, чтобы тот был посговорчивие.

Я направлялся в сторону порта, именно здесь был своеобразный административный квартал. Несколько особняков, служивших для местных городских элит домами, стояли у порта, но чуть особенно, на возвышенности. Словно турецкая администрация всегда была готова удирать по реке.

После того, как минут пятнадцать громыхало в той части города, где в основном располагался гарнизон города, выстрелы стали редкими, а появление моих отрядов в поле видимости частым. При этом не сказать, что город не был укреплён. Огневые позиции, как и некоторое количество пушек, располагались по периметру городских застроек.

Однако, насколько я уже изучил характер и менталитет турок… Вот если русских брать за эталон расхлябанности, головотяпства, то те же самые качества в отношении турок можно помножить на двое, если не на три. Не ошибешься, если в некоторых случаях и на десять умножить.

Посты турки выставили, это да. Но что такое пять человек на дорогу? Причем, когда все пятеро спят? Да и если бы город не спал, а готовился к отражению штурма, вряд ли это помогло туркам. Только что могло прибавить наших потерь. Имел место только небольшой заслон из турецких войск северо-восточнее Рущука. На это и рассчитывали, наверное, турки, не ожидая такого подленького нашего удара.

— На силу отыскал, ваше превосходительство. Уж нечаял найти, — причитал запыхавшийся от бега боец, когда вывалился из одного поворота прямо к нам под копыта коней.

Чуть не пристрелили нарочного.

— А ну, стервец, докладывай по существу! — потребовал я. — Чего искал?

— По существу, стало быть по делу… — задумался боец, а я задумался о том, что нужно его наказать, научить палкой, раз не умеет докладывать. — Господин командир Петро Миколыч Ковале… Кузнецов послали меня, да ещё иных, кабы нашли вас, ваше превосходительство. Сказать нужно, что он взял неких особливо важных персон. Говорил, стало быть, что вам сие будет важным…

— Где? — раздражённо спросил я.

— Так там! — боец показал рукой за спину. — В городской управе.

— Коня ему! — выкрикнул я, а потом вновь обратился к недоученному докладывать бойцу: — Сопровождай и показывай!

Ещё предстояло понять, почему боец в одиночку бегает по городу, да ещё и не конный, если сообщение действительно важное. Впрочем, неплохое решение. Боец не был похож на солдата. У нас вовсе камуфляжная форма. Не было у него и ружья. Так что если кто из врагов наших и видел одинокого, одетого не по военному, человека, то не трогал этого бедолагу.

Мы ускорились, быстро заполняя узкие улочки города. У меня уже были мысли, кого именно мог найти Петро. Наверняка, австрийцы тут. Кто-то же должен был сопровождать те пароходы, которые привезли оружие для турок. А также здесь, в Рущуке, должно располагаться и австрийское, и английское консульства.

Уже при приближении к головной управе, словно черти из огромной табакерки на дорогу высыпали солдаты. Это точно были не мои бойцы. Однако сложно узнать в них и австрийских солдат. Если на ком и были элементы мундира, то неопрятные, не застёгнутые. Явно эти австрияки проскакивали со своих кроватей, не понимая, что происходит, не успели одеться. Но, к их чести, оружие прихватили.

— Бах-бах-бах! — одновременно со мной начал разряжать свои револьверы Елисей.

— Бах-бах! — удивительно споро сориентировались, открывая беспорядочный, но ответный огонь.

— Сникерс! — воскликнул я, понимая, что одна из пуль попала в шею моего жеребца, и он начинал заваливаться. — Умница моя! Спасибо! Нет… Не умирай! Я всегда больше из шоколадок Сникерс.

Я приговаривал, продолжая стрелять в толпу австрийских солдат, к которым присоединились и турки. А в это время медленно, давая мне возможность и пострелять и сползти с седла, ложился мой конь.

Я любил своего Сникерса по-особенному, как друга, как истинного боевого товарища. Умный конь, послушный, но лишь со мной. А других так и покусать мог. Даже слеза навернулась. Не думал, что когда-нибудь смогу настолько проникнуться дружбой к животному.

— Прикрыть командира! — прокричал Елисей, придерживая Сникерса, чтобы тот не завалился окончательно и не подмял под себя меня.

Я все еще не высунул ногу из стремян.

Но это не конь — это умница! Сникерс дал мне с себя слезть, даже выждал, когда я снял с него мою немудрёную поклажу. А после… мой боевой товарищ рухнул на мостовую болгарского города.

Мне хотелось рвать и метать, пойти в атаку с голыми руками, чтобы услышать, как рвётся плоть на моих врагах. Такого коня загубили! Нужно будет обязательно отправить кого-нибудь в поместье, чтобы привели жеребцов годков двух-трёх — потомство от Сникерса.

Между тем бой подходил к концу. Наши противники не сумели должным образом организоваться, в то время как мы шли практически в боевых порядках и были готовы открывать огонь моментально. Кроме того, у нас были револьверы, что сразу же позволяло создать недосягаемую для противника плотность огня.

— Потери! — жёстко и решительно потребовал я от Елисея отчета.

И в этот момент мне было абсолютно плевать, что он возился со мной и, находясь рядом, отстреливался, ведя практически заградительный огонь.

— Сию же минуту, ваше превосходительство! — Елисей не растерялся под моим уничижительным взглядом, напором и требовательностью.

Да, нервишки мои немного сдали. Жалко Сникерса неимоверно. Вот и готов отрываться на людях. Вот и на Елисея кричу. Но ничего, пускай будет. Для молодого парня — это проверка на психологическую устойчивость и исполнительность в условиях стресса и цейтнота. Да… Пусть будет так: все мои истерики и вероятные неадекватные действия я буду объяснять проверками на устойчивость Елисея. Удобно же!

— По десяткам доложить о потерях! — прокричал Елисей, голос его дал петуха.

— Командный голос вырабатывать надо! — пробурчал я, между тем понимая, что действует парень решительно, абсолютно не растерялся.

Пять убитых, девять раненых — такой результат нашего скоротечного боя. И все убитые, как и большинство раненых — это результат первых выстрелов противника. Потом врагу просто не дали ничего сделать, когда начали палить из двух десятков револьверов, быстро разряжая барабаны. По плотности огня подобное можно было бы сравнить с работой пулемёта на узкой дороге. И это было более, чем убийственно для врага.

— Быстро проверить ближайшие дома, чтобы не получилось новых нежелательных встреч! — потребовал я, добавляя о том, что нужно бы и оружие собрать так, чтобы даже гладкоствольного, не то, что нового ружья у врага не осталось.

На самом деле, мы шли по улицам, которые уже проходили иные отряды. Так что встретить тут организованное сопротивление было сложно. Но, как вышло, встретили.

Мы «трофеили» все, любой пистолет, ятаганы и шпаги, сабли. Как бы это грубо ни звучало, но у России достаточно крестьян, которых можно было бы забрать в рекруты. В России не хватает обмундирования и вооружения, чтобы создавать новые армии, может быть, ещё и офицерский состав в некотором дефиците.

Но этот вопрос, как я думаю, вполне решаем, если начинать прямо сейчас выдвигать на верх новых командиров из отличившихся в боях. Я даже дал бы командирскую должность Елисею и поставил бы его на полк, если бы это было возможным. Видел я полковников… Все манерные, грамотные, знают в военном искусстве, казалось, что все. Но… Воевать почему-то не получается. Так как кроме знаний, истинный командир должен обладать и рядом других качеств.

А вообще, с самого начала войны я сделал воззвание ко всем мужчинам Екатеринославской губернии, кто хоть какое-то отношение имел к армии. А также и к тем, кто никакого отношения к военной службе не имел. В Екатеринославе уже должен был заработать центр переподготовки для таких вот изъявивших желание служить Отечеству людей.

Причём, как я понимаю, насколько до меня доходит информация, с определением места службы для таких вольноопределяющихся офицеров проблем не возникнет. Даже Анна Павловна Романова должна или завершить, или уже сейчас завершает формирование собственной дивизии. Не лично она, конечно, но под её покровительством и шефством это должно происходить прямо сейчас. Не думаю, что у любимой сестры императора могут возникнуть кадровые вопросы при формировании дивизии. Но не она одна такая.

Своим примером мне всё-таки получилось хоть как-то всколыхнуть, показать, насколько можно любить своё Отечество. И, пускай некоторыми людьми двигают даже низменные чувства: зависть, желание не оказаться у обочины в тот момент, когда становится модным всячески помогать армии. Порой, даже пороки могут аккумулироваться в нечто хорошее, правильное.

— Вперёд! — недовольным тоном сказал я, когда были расчищены от тел участки дороги, чтобы там могли пройти мои конные.

Не доволен я был тем, что тот жеребец, который сейчас вёз меня, ни в какое сравнение по послушанию не шёл со Сникерсом. Этому хаму до умницы ещё далеко, ну везёт и везёт. Теперь это главное.

Уже через десять минут я спешился у небольшой площади, примыкающей к зданию, которое можно было бы условно назвать городской управой. Трёхэтажный особнячок выглядел уютным, и я даже некоторое время прожил бы в нём, если бы представилась такая возможность.

Поймал себя на мысли, что обязательно вернусь сюда и обязательно в этом доме пребуду на небольшом личном отдыхе. Но это когда война закончится. И обязательно победно для нас!

— Где важные персоны? — спросил я у солдата, который нашел меня в городе.

Уже через минуту я стоял у разломленной двери. Видать, громила Петров постарался. Он может, в нем дури и силы на пятерых хватит. Я зашел во внутрь, минуя караульных.

— Вы смеете вместе со своими бандитами держать меня, посланника Австрии, взаперти и выслушивать всю ту грубость, что льётся на меня! — обратился ко мне на французском языке явно австриец.

— Не смейте со мной разговаривать в требовательном тоне. В противном случае вы будете мертвы. Мне не интересно оставлять вас в живых, — отвечал я и верил своим же словам.

Австриец пожевал желваками, посмотрел на турецкого фельдмаршала, на… Скорее всего, англичанина, не нашел в них решимости. Так что и австрием замялся.

Есть у многих австрияк, как и у некоторых немцев, такая отличительная черта, как грубые челюсти, выступающие скулы. Вот и сейчас напротив меня сидел человек, некоторыми своими чертами лица напоминавший пресловутого Арнольда Шварценеггера. Причём, даже причёска — очень коротко стриженные волосы, и та была схожа на прическу голливудского актёра. Однако телосложение у этого «Шварценеггера» на минималках было отнюдь не героическим. Даже та цивильная одежда, в которой был австриец, и та мешком висела на костлявом теле.

— В ходе правомерных военных действий, проводимых представителями русской армии в моём лице, я как и мой отряд были подвергнуты нападениям австрийских войск. Мои потери составили более десяти человек. Считать ли этот инцидент непосредственным участием Австро-Венгерской империи в войне? — не обращая внимания на претензии австрийца, задал я вполне уместный вопрос.

Напали на меняя австрийцы? Факт, напали. Убили моих людей? То же было. А у нас с османами официальная война. Мы, как бы можем друг друга убивать, но австрийцы тут пока не причем.

И ответ мне в принципе и не нужен был. Этим вопросом я сбивал накал австрийца, делал ему подсечку, чтобы он в дальнейшем меньше дурил мне голову своими претензиями. А подумал о том, как ему самому выкручиваться.

— Я ничего не знаю об этом нападении. Вероятнее всего, сотрудники консульства вынуждены были защищаться от ваших бандитов! — выпалил австриец.

И даже сидящий рядом с ним турок, явно высокопоставленный, поморщился, понимая всю несуразность ответа австрийского посланника. А такие глупости могут звучать только лишь в одном случае: когда хочется и рыбку съесть и… при этом почувствовать удовольствие. Австро-Венгрия у меня сейчас ассоциируется с девицей, которая хочет всем вокруг доказать, что она целомудренная, при этом работая на две ставки в публичном доме.

— Господа, не советую сопротивляться, иначе, словом чести русского дворянина, я пристрелю вас лично, как тех, кто покушались на мою жизнь и на жизнь моих подчинённых. Нынче же вы арестованы, и пусть моё командование решит вашу участь, — сказал я и, не собираясь продолжать разговор, вышел из просторного помещения, чтобы отдавать новые приказы.

Когда статусные пленники осознают, куда они попали, наполнятся страхом, что я могу их лишить жизни, и не факт, что сделаю это быстро и относительно безболезненно, они обязательно захотят более откровенно со мной разговаривать.

— Ох, и нажил же я себе проблем! — выходя из особняка, который, если правильно была нарисована карта города и я её хорошо изучил, выводил на здание отделения английского банка.

— Елисей? Ты помнишь те спектакли, что мы создавали? — спросил я, когда уже вдыхал свежего, почти что морозного, утреннего воздуха.

— Исполнить? Ваше превосходительство? Так это мы быстро!

Я имел ввиду, и Елисей это понял, организацию звукового спектакля. Сейчас рядом, чтобы слышали, но не видели пленные, будут кричать люди, словно их пытают и делают это жестко. Это несомненно посеет в умы пленников, что я какой-нибудь сумасшедший и точно буду пытать и их. Если не станут сотрудничать.

Работа по разграблению города шла своим чередом. И теперь оставалось организовать выход из города. У меня свои планы, возможно и даже более опасные, чем продолжать рейд по тылам противника. А вот Маскальков должен еще «пошалить». Ох! И нашалил же я!.. Не нажил ли проблем? Впрочем, подумаю я об этом лишь когда буду на своей, русской земле. А пока еще поработаем.