Барин-Шабарин 4

Глава 9

Кабинет Алексеева выглядел, что называется, дорого-богато. Даже у губернатора было не так пафосно на рабочем месте. Было видно, что хозяин дома не пожалел денег на обустройство своего личного пространства. Уже то, что стол, шкаф, а также шифоньер для бумаг были выполнены из красного дерева, говорило о многом. Красное дерево — колониальный товар, стоящий в России просто баснословных денег. И ведь вполне можно было залакировать мебель из дубового массива, но нет, — красное дерево.

А потом мы войны проигрываем из-за того, что снарядов не хватает и «вдруг» обнаруживается, что солдат не во что одеть, ружья — наполеоновских времен, да нечищенные, хотя бы и кирпичом… Словом, денег нет. В стране, где кабинеты помещиков — из красного дерева, нет денег… Насколько я знал, на завершающем этапе Крымской войны уже готовилась армия в триста тысяч солдат и офицеров. Но не было возможности ее быстро перебросить под Севастополь, чтобы деблокировать город и перехватить инициативу в войне. То есть, проблема в том, чтобы довезти уже готовую армию!

А ещё в кабинете было огромное количество книг, несколько картин и…

— Алексей Михайлович, а что это у вас за чудесная картина висит? — спросил я, указывая на голую дородную женщину на стене.

— Последнее мое приобретение. В триста рублей обошлась, — поспешил похвастаться мой будущий тесть. — Что-то из Европы позапрошлого века. Какой-то из учеников Рубенса.

Рубенса? Это не Рубенс, и даже не ученик. Колоссальное усилие я приложил, дабы не рассмеяться! Ведь это была не картина, а та дешёвка, которой я наспех расплатился с бандитами в первый день своего пребывания в этом времени. Может быть, это я чего-то не увидел, недопонял, отдал произведение искусства, а не пошлую мазню? Я не спеша подошёл, присмотрелся… Да нет же — абсолютная безвкусица.

— Замечательная картина! — солгал я, всё ещё сдерживая смех.

— Благодарю, я знаю о том. А теперь я вас слушаю, Алексей Петрович, — сказал Алексеев после того, как насладился лестью.

Уж он заметил, как я тут всё рассматривал — и картину, и дорогой и богатый кабинет.

— Венчание наше с Лизаветой Дмитриевной должно состояться до Рождественского поста… — стал я выдвигать свои условия.

После долгого обсуждения, уже не такого приятного, как разговоры о картинах, а сопряженного с повышением голоса, спорами и даже завуалированными угрозами в мою сторону, мы пришли к общему знаменателю, и я уступил лишь в немногом. Одним из камней преткновения стал вопрос финансирования мероприятия.

Полностью брать на себя финансовую составляющую нашей свадьбы я не хотел. Собственных денег у меня оставалось не больше трех тысяч рублей. В Фонд я не хотел залезать, но понимал, что это будет необходимо. Я мог бы взять в долг, а отдать сразу же после получения приданого за Лизу. Но имидж… Что же я за предприниматель, генератор и двигатель уникальных и прибыльных коммерческих проектов, если не могу проплатить торжество. Подайте, люди добрые?

Хотя… Я же могу в первую очередь, используя служебное положение, выкупить часть своего же урожая. И действительно. Нужно срочно отправить письмо Емельяну Даниловичу, чтобы он присылал обозы в Екатеринослав, а заодно закупиться скотом и свиньями. Или на зиму свиней не берут? Нужно уточнить вопрос — или же поставить отапливаемые свинарники.

Разговор был не из простых. Раньше мне казалось, что нельзя вот так цинично и рационально говорить о браке. Теперь же я будто покупал лошадь, именно такое ощущение. Ну, да ладно, пускай бы кобылка была породистой да поменьше брыкалась. А я уж объезжу ее. Тут не было места эмоциям и чувствам.

— Мои люди могут уже сейчас отправиться с приглашениями в поместья моих и ваших соседей, — сказал я.

— Кого отправить к своим соседям, я всегда найду, Алексей Петрович, не извольте о сём беспокоиться! — сказал Алексей Михайлович Алексеев, показывая, что остался недовольным нашим разговором.

Я лишь развёл руками. Народная мудрость гласит: «Баба с возу — кобыле легче!». Уж если решил Алексеев взять на себя большую часть подготовки, мол, он главный человек этого мероприятия, так пусть тешит своё самолюбие. Однако, оказывается так, что вся мелочная, но важная работа по организации свадьбы ложится на меня. Но главное — дата свадьбы, место празднования определены по-моему.

Было видно, что тесть мой разочарован. По сути, ему приходится идти на мои условия. Алексеев предполагал, что свадьба должна состояться не ранее, чем в июне. Зимой не соберёшь гостей, по весне — либо посевная, либо разлив, или же религиозные ограничения в связи с Великим Постом. Так-то у людей свои планы. А вот летом, как правило, заняться нечем, люди могут приехать.

Сейчас также не самый лучший момент. Вот распродадут помещики свои урожаи — и айда в Петербург и Москву тратить деньги. Многие так и поступают, развлекаясь месяц-другой в зимнее время в столице. Там и поближе к балам и приемам, рестораны и салоны. А родственников, к которым можно было бы за умеренную плату обратиться за помощью и постоем, у многих хватает. Так что некоторые могут даже зарабатывать на том, что «выгуливают» провинциальных родственников, приехавших с хорошими деньгами в столицы, но не понимающих, как и куда пойти развлечься.

Во многом из-за этого я и спешил. Потому что пока еще помещики не распродали свои урожаи, и скоро в Екатеринославль прибудет на торги немало помещиков, а уже отсюда некоторые из них рванут в Москву или в Петербург. А на лето у меня явно другие планы. Эх, в Турцию бы съездить на отдых! Да захватить с собой тысяч двести друзей, чтобы было весело и отовсюду слышалась русская речь! Может, придёт время и такого отдыха «all inclusive».

— Вот мы и сговорены с вами, Лиза, — констатировал я факт, когда мы встретились с Елизаветой Дмитриевной в одной из беседок сада.

Встреча была не случайной. Более того, инициирована она даже не мной. Это когда мы, наконец, определились условиями свадьбы, а также я взял обязательства создать условия для увеличения доли Алексеева в будущем Губернском банке, тесть решил, видимо, дать нам, молодым, возможность объясниться.

— Вы любите меня? — спросила Лиза.

— Я уверен, что любовь — то чувство, которое приходит не сразу. Мы с вами пока ещё плохо знаем друг друга: наши привычки, увлечения, отношение к тем или иным вещам… — философски размышлял я.

Нельзя было ответить так сразу, что я её не люблю. Лиза нравилась мне, но что она за человек, мне до конца не было понятно. Красива, воспитана, породиста, за нее дают хорошее приданое, я обзавожусь связями и вхожу в общество еще с одной двери, со стороны сообщества екатеринославских помещиков. А любовь?.. Я, как и каждый нормальный человек, хочу светлого, страстного чувства. Но как человек рациональный, ведомый целью, я более остального желаю уважения к себе и прочного союза, основанного больше не на эмоциях, а на крепких договорённостях.

— Вы, наверное, правы. Ну, а как быть с той страстью, о какой пишут в романах? — не унималась девушка.

— Разве же кто-нибудь стал бы покупать эти романы, если бы там было всё, как в жизни? Книги — это попытка уйти от реальности. Реально то, что мы с вами не так чтобы и принадлежим себе. У меня — цель, скорее, череда целей. У вас опека дядюшки, — я улыбнулся. — Поверьте, Елизавета Дмитриевна, если бы я к вам вообще ничего не чувствовал, то отказался от идеи со свадьбой.

— Отказались из-за того, что произошло в Севастополе? — перебила меня Лиза.

— Нет. Не случайно я советую вам вовсе забыть то, что произошло. Ваша честь девичья не пострадала, подлец наказан, — сказал я.

— Я буду вам достойной женой. И прошу вас, не дайте мне пожалеть о том, что я ваша жена! — просила Лиза.

Девушка мило и невинно закрыла глаза и потянулась ко мне. Хорошо, что она не видела моей улыбки, которую могла бы принять и за насмешку. Я тоже потянулся навстречу к девушке, чуть приобнял её за талию и нежно, насколько только был способен, поцеловал — естественно, скромно, без излишеств.

Почему-то Елизавете Дмитриевне мне хотелось верить. Или же она говорила таким тоном, чтобы убедить не только меня, но и себя в том, что у нас всё сложится и что никакого принуждения нет? Я заверил ее, что всё будет хоошо и складно. В конце концов, абсолютное большинство браков заключается именно таким образом, когда старшие родственники сговариваются и только ставят в известность молодых. И ничего, живут же люди, и бракоразводных процессов всяко меньше, чем в будущем.

— Будьте уверены, Елизавета Дмитриевна, что, при должном уважении ко мне, вы получите и почтение, и любовь, — сказал я, вновь целуя девушку, в этот раз уже чуть смелее.

Я не собирался ехать в Екатеринослав, пробыв всего два дня у Алексеевых. Посчитал нужным лично встретиться с графом Алексеем Алексеевичем Бобринским, с которым давно желал пообщаться. Слишком много на нём производств, так или иначе влияющих на то, как мы живём в Екатеринославской губернии. Нужно договариваться. Если этого не произойдёт, то мы столкнёмся с серьёзной конкуренцией в вопросе изготовления сельскохозяйственного инвентаря, в области свиноводства, животноводства, сельско-хозяйственной техники. Слишком много точек соприкосновения, чтобы не навести мосты.

Причём наше соперничество возникнет не на пустом месте. Просто в регионе будет две губернии, Киевская и Екатеринославская, где производятся похожие товары, следовательно, внутренний региональный рынок сильно пострадает. А ведь уже далее Могилёвской губернии, Брянской, Московской и так далее и близко не будет тех товаров и продуктов, которые сможем выращивать мы. Так что я не вижу причин для яростной конкуренции, но вижу возможности для сотрудничества, разделения, так сказать, сфер влияния и рынка.

Алексей Алексеевич Бобринский уже успел получить прозвище «трудовой граф». Оно приклеилось благодаря тому, что этот деятельный и богатейший человек России чуть ли не самолично участвует во всех своих проектах, чуть ли не сам стоит у станка. Во всё вникает, везде разбирается, а не просто владеет на бумаге. Его авторитет во всей Малороссии был настолько значительным, что одно только слово этого графа-предпринимателя могло решить многие вопросы. Единственное, что он категорически не вмешивался ни в какие политические процессы, держался вне политики. Хотя и там мог бы многое сделать.

С одной стороны, на него никто не мог давить из Третьего Отделения или клана Чернышёва, с другой стороны, и он ни с кем не ссорился. Ну, и ходили слухи, что Его Величество Николай Павлович не забыл о своём кузене, пусть и не очень жалует его при дворе. Награды, опять же, от императора имеются.

Я почти уверен, что одной из главных составляющих успеха трудового графа было то, что ему никто ни в чём не мешал. Или же и вовсе могли помогать. Ведь часто бизнесу очень важно жить по стабильным и понятным законам, а там — просто чтобы никто не вмешивался, не давил дополнительными условиями.

— Вам повезло, молодой человек, что застали меня в Киеве. Или же вы отслеживали мои перемещения? — спрашивал Алексей Алексеевич Бобринский, когда я, наконец, добился встречи с ним.

Я специально поселился в той же гостинице, где и граф. Был настойчив, дважды пробуя уже пробиться к Бобринскому, когда он завтракал и обедал в ресторане при гостинице.

— Ваше сиятельство, было бы крайне желательно, если бы вы воспринимали меня, как человека деятельного, вопреки моему возрасту и облику, — сказал я и показательно не отвёл своего взгляда, когда Бобринский с некоторым недоумением, вместе с тем властно, на меня посмотрел.

— Я слышал о вас. Причём то, о чём мне рассказывали, зачастую противоречило услышанному ранее. Чиновник, который борется с мздоимством в Екатеринославский губернии, при этом стреляет в главнейшего подлеца. В него стреляют, ранят… Всё это… Я, знаете ли, не люблю столь бурной жизни. Мои дела тишины требуют и кропотливой работы, — сказал Бобринский, явно ожидая моих оправданий.

— Ваше сиятельство, так к чему же плодить слухи и домыслы? Я здесь и готов говорить за себя и честно. Но вы правы в том, что деньги любят тишину. А в Екатеринославской губернии прежде было уж очень громко. То одним нужно было дань платить, то другим. Для вас же это не секрет, вашим управляющим приходилось сталкиваться с мздоимством и лично с вице-губернатором Кулагиным, ныне покойным? — сказал я.

— Деньги любят тишину!.. — посмаковал фразу граф. — Это верно сказано! А что до мздоимства… Так в России сколько с ним борются, да никто ещё не поборол.

— Но и не бороться нельзя, — парировал я.

— Что же у вас? — спрашивал Бобринский, допивая свой кофе. — У меня немного времени. И вы здесь даже не потому, что занимаете позицию помощника мной уважаемого губернатора Фабра, но и по иной причине. Я купил, знаете ли, на пробу кое-что из того, что вы производите… Более всего меня заинтересовали плуги. Они хороши, не хуже моих. Так что слова… Они намного меньше стоят, чем результат труда. Плуги — хороши!

Я извлёк из шикарного портфеля, выполненного по моим собственным чертежам, две увесистых папки с бумагами — более чем сто пятьдесят листов каждая — и протянул их графу.

— Что это? Вы, молодой человек, несколько не по адресу. Если вы хотите издавать свои произведения, то я не поддерживаю писателей и поэтов. Свои задачи вижу в ином и готов вложиться в строительство школы, но никак не в стихи и книги, — сказал Бобринский, даже не открыв папки.

— Тут все расчёты проектов, в коих я предлагаю вам поучаствовать. Вы вправе выбрать то, что вам наиболее интересно, но есть несколько проектов, кои я предложил бы вам в первую очередь… — сказал я, доставая третью папку, самую «худую».

— Вы, я вижу, основательно подготовились, — сверкнув взглядом проницательных светлых глаз, заметил граф.

Алексей Алексеевич Бобринский всё же раскрыл малую папку и стал вчитываться в текст. По сути, это была объяснительная записка к тем трём проектам, которые я предлагал в первую очередь для рассмотрения графу. Каждое из трех направлений — это вклад в будущую войну. Косвенный вклад, но весомый.

— Однако… — чаще всего звучало из уст графа, пока он в течение получаса листал бумаги.

Я попросил слуг графа принести мне кофе и спокойно пил этот напиток, не проявляя эмоций. Умный прочтет и увидит, дурак же не поймет ни цифр, ни перспектив. Уверен, что Бобринский — отнюдь не дурак. Ну а сами проекты составлены так, что в будущем могли бы стать неплохим дипломным проектом в любом ВУЗе. А в нынешнем времени такой проработки проектов просто видано не было нигде.

— Кто же подготовил для вас сии проекты? — строго спросил Алексей Алексеевич.

Из уст прозвучало недоверие. Наверняка он захотел уличить меня во лжи или присвоении чужого труда. Нет, в самом деле, это начинает утомлять. Может, мне изменить внешность? Или как-то выкрасить под седину свои волосы? Состричь завитки? Ведь, прежде всего, скепсис в отношении всего того, что я предлагаю, возникает, когда меня видят: молодого, щегольски одетого, прилизанного повесу.

Наверное, волосы всё-таки я постригу. Усы можно попробовать отпускать менее щегольские, а нормальные мужские, без закрученных кончиков. И что бы там ни говорила Эльза по поводу того, что я хорош собой, я изменю внешность. Не нужно деловому мужчине быть красавцем — нечего выглядеть лощёным в угоду женскому вниманию. Тем более, что уже через полтора месяца, в начале ноября, я стану женатым человеком.

— И всё же, господин Шабарин, это вы всё высчитали? — повторно спросил граф.

— Да, я. От начала и до конца, — резко ответил я, показывая, что готов и обидеться.

На первый вопрос я не ответил, так как должен был показать свою обиду, своё ошеломление. Пусть бы мой собеседник испытал чувство вины, тем самым в нём, как в человеке сердобольном, должны сработать определённые триггеры: желание загладить неловкость и в чём-либо поучаствовать из предложенных проектов.

Вот только с Бобринским подобная схема не работала. Складывалось ощущение, что человек этот имеет несколько ипостасей. С одной стороны, он относительно приветлив, даже вот с молодым человеком низкого по сравнению с ним чина и то соизволил встретиться; с другой стороны, сейчас передо мной был жёсткий, расчётливый, вероятно, даже циничный делец. Бобринскому было просто наплевать на мои обиды, любые внутренние переживания. Ему важнее было понять, что именно могут сулить все проекты, которые я предоставлял.

— Смею заметить, ваше сиятельство, что расчеты проектов составлены таким образом, что там пока что не учитывается ваше участие. Полагаю, что даже одно только ваше имя принесёт нашему общему делу немало инвестиций, — сказал я, несколько забываясь в словах.

И говорил я не для лести. Был мне известен такой факт, когда Алексей Алексеевич Бобринский решил учредить акционерное общество по строительству железных дорог. Он вложил двести пятьдесят тысяч рублей, но… Через год капитализация этого предприятия составила уже цифру ближе к четырем миллионам рублей, появился проект железной дороги в Царское Село.

Так что участие этого человека в каком-нибудь проекте — залог успешного привлечения инвестиций, а уж деньги у помещиков есть.

— Инвестиций? Забавное слово. Что ж, господин Шабарин, продолжайте меня удивлять! Озвучьте те три проекта, кои непременно мне будут полезны, — сказал граф, уже начиная проявлять интерес к моей персоне.

Он немало уже прочёл — но хотел, очевидно, теперть непременно услышать из моих уст.

— Мясомолочная промышленность, железнодорожный транспорт, развитие пароходов на Днепре — это то, в чём непременно я хотел бы видеть ваши средства. Все они несомненно принесут вам большой доход.

Бобринский посмотрел на меня строгим взглядом.

— А вы наглец! — воскликнул Алексей Алексеевич.

— Если только в меру, ваше сиятельство, но без толики наглости в коммерческих делах никак нельзя. Вместе с тем, у каждого проекта есть свой срок окупаемости и свои расчёты. Ваши управляющие могут проверить эти цифры и доложить вам. Мне нужно лишь только ваше слово, что суть предложенного останется тайной, — предельно серьёзно сказал я.

Если бы сейчас Бобринский отказал бы мне, не дал бы своего честного слова, то пришлось бы тогда подавать информацию лишь дозированно, не давая выбора, или же рассориться несовсем.

— Никита! — выкрикнул Бобринский, и в кабинет апартаментов графа в Киеве зашёл человек, который исполнял роль охранника.

— Сие ваше производство? — спросил граф, беря у своего охранника револьвер.

— Мой револьвер. Я привез два таких вам в подарок, — сказал я.

— Хорошее оружие, но патронов к нему нужно уйму… Почему вы не хотите привлекать меня в дело изготовления оружия? — спросил граф.

Он думал, очевидно, что я начну юлить и как-то прикрывать свои помыслы. Но я сказал прямо:

— Потому что пока это не прибыльное дело. Я же всеми силами желаю показать вам, что мои проекты выгодные. Когда вы поймёте, что со мной можно начинать большие дела, будет возможность поговорить и о тех проектах, кои пойдут на пользу нашему Отечеству, но не принесут большой прибыли, — сказал я и посмотрел на Бобринского, стараясь взглядом намекнуть, что он пока что так и не дал своего слова.

— Алексей Петрович, вы не в том положении, чтобы требовать обещаний. Между тем, говорить другим о ваших проектах я не стану, если хоть бы что-то меня привлечет в них. У меня хватает верных людей, которые проверят ваши расчёты, но при этом станут молчать о них. Но ведь вы наверняка прекрасно знаете, что я мог бы стать единственным производителем сахара в России, однако ж продаю сахарные заводы всем желающим. Если мне не изменяет память, а она у меня ясная, вы сами купили такой завод для своего поместья, — сказал Бобринский.

Пришлось ещё произнести несколько витиеватых фраз по поводу того, что я не сомневался в честности графа.

— У меня определённо нет свободного времени. Уже через два часа я должен был отправиться в одно из своих имений под Белой Церковью. Если желаете, можете составить мне компанию, развлечь меня разговорами в пути. Думаю, что за день вы сможете объяснить, в чём состоят ваши проекты, какова их цель и что вы ждёте от меня. Говорить будем предельно откровенно, с использованием тех цифр, которые вы мне предоставили. С нами в карете поедет моё доверенное лицо, — Алексей Алексеевич посмотрел на меня с угрозой. — Если я сочту хоть один ваш проект прожектёрством, а вы не сможете объяснить мне и моему доверенному лицу выгоду… Я тогда поверю господину жандармскому подполковнику Лопухину, что вы — скверный человек.

Вот скотина этот Лопухин! Успел уже и Бобринскому напеть про меня всякой ерунды. Есть такие люди, которые, как потерпят фиаско, начинают в округе брехать и наговаривать. Не получилось у Третьего Отделения прижать меня к стенке — вот они теперь в губернии, где чувствуют себя более чем вольготно, наговаривают на меня. Так что в этом свете я должен в лепёшку расшибиться, но начать хоть бы один проект с Бобринским, чтобы у многих отпали все сомнения в отношении моей персоны.

Поразмыслив, я принял решение, что стану теперь же горячо убеждать его насчёт консервных заводов. Берегись, дорогая не в меру английская тушёнка!