Академия Слов

Глава 10. О ролях

Сидя на лекции Кирова, я стоически боролась со сном. Нет, Киров рассказывал всё очень интересно, да и тема была весьма любопытна, "Временная иллюзия принятия точки зрения оппонента для убеждения в необходимом мнении при ведении дискуссии", однако за прошедшие три дня мне не удалось полностью восстановиться и усталость неумолимо склоняла меня к недопустимому сну. Если бы я заснула прямо на лекции своего кумира, это был бы позор, но борьба с собственным телом давалась не легко.

- И так, разберём на примере наглядной дискуссии подобного рода, - донёсся до меня голос Кирова через предательскую полудрёму, заставив немного встрепенуться. Чутьё подсказало, что намечается что-то интересное. - Виктор и Мирабель, прошу к доске.

Предвкушение тут же зазвенело в воздухе аудитории. Народ разом оживился. Редко кто из учителей решался столкнуть нас с Виктором в качестве противостоящих сторон, но каждый такой случай имел обыкновение превращаться в настоящее шоу, которое мог по достоинству оценить только слововяз. И даже усталость не сможет заставить меня изменить этому "обычаю".

Спускаясь к доске, я не могла сдержать предвкушающей, преисполненной бесовского азарта улыбки. Столкнувшись со мной взглядом, Виктор столь же азартно сверкнул глазами, в которых ясно читался весёлый вызов. Я лишь весело фыркнула и демонстративно закатила глаза. О да, мы обожали противостояние друг другу едва ли не больше, чем быть на одной стороне! Наверное, именно поэтому мы друг другу безусловно доверяли.

- И так, - судя по кривой усмешке, игравшей на красивом лице Кирова, он тоже предвкушал отменное зрелище. - Вы, Виктор, должны изобразить убеждаемую сторону - светлого охотника на тьму, собирающегося сдать тёмную пробуждённую Министерству. Именно светлого, со всей спецификой их характера, - такое требование никого не удивило, когда ты слововяз, ты вдобавок ко всему обязан быть первоклассным актёром и безупречно понимать психологию любого типа людей и любого отдельно взятого человека, с которым хоть раз довелось общаться. По крайней мере, когда дело касается убеждения. - Вы, Мирабель, сторона убеждающая. Изобразите из себя тёмную, стремящуюся убедить светлого, что Тьма безопасна, чтобы он вас не выдал. Тоже продемонстрировав нам всю специфику тёмных, когда те хотят притвориться хорошими так, чтобы все им поверили. И, конечно же, вы должны использовать приём, о котором я сегодня рассказал.

Разум встревожился, ведь подобные "развлечения" означали для меня хождение по лезвию ножа, и Киров это знал! И вместе с тем азарт в душе взметнулся с новой силой, подстёгнутый остротой ощущения столь любимого риска. В конце концов, обмануть третьекурсников, чтобы те поверили, что я лишь притворяюсь и хорошо исполняю свою роль, не так уж и сложно для той, что уже давно профессионал в притворстве. И Киров это понимает, даёт мне возможность потренироваться. Моё восхищение им как личностью стало только крепче. Только столь неординарный человек мог дать своим ученикам задание, настолько выходящее за рамки приемлемого в понимании общества!

- А вам не кажется, что задание подобного рода рискованно, коллега? - раздался со стороны двери, к которой я стояла спиной, знакомый, но мрачный голос. Обернувшись, я увидела прислонившегося к дверному косяку Эдгара Викторовича со скрещенными на груди руками. В его взгляде, направленном на Кирова, явно читалось предупреждение на грани угрозы. - Вдруг Солнцева, сама того не желая, действительно убедит своего друга в том, что Тьма не является злом.

Подтекст в его словах читался на раз - Эдгар опасался, что я нечаянно выдам себя перед Кировым. Это было даже забавно, только что один человек, знающий мой секрет и стремящийся его сохранить, попытался уберечь меня от другого такого же человека. Я испытала одновременно благодарность к светлому, ведь меня редко кто стремился защищать, и одновременно лёгкую обиду на него за то, что он, в отличии от Кирова, не верил в мою осторожность.

- Я думаю, что Виктор достаточно умён, как и все здесь присутствующие, а Мирабель достаточно осторожна, чтобы на моей лекции никто не поддался столь опасному заблуждению, а вот пример будет достаточно демонстративным, - в лучезарной улыбке Кирова, которой он одарил мрачного светлого, мне на пару мгновений почудилась фальшь, но я не могла его за неё осуждать - он ведь воспринимает Эдгара Викторовича как врага, и однажды светлый уже был для него опасен. - Могу я узнать, во имя чего вы прервали мою лекцию?

- Раиса Георгиевна просила забрать у вас личное дело Власова, курс которого вы курируете, и принести ей, а в перерыве я точно буду очень сильно занят, - я узнала фамилию студента, о котором в последнее время было очень много слухов, потому что он оказался на грани отчисления, и никто не знал причин.

- О, конечно, мне следовало догадаться, что оно ей понадобится, - со всё той же фирменной улыбкой, которой периодически пестрели наши газеты и которой он сверкал с интервью в той части интернета, что не доступна спящим, ответил Киров. - Я тогда, пожалуй, сам занесу его после лекции к нашей уважаемой ректорессе, мне как раз нужно с ней поговорить. Но ваши опасения по поводу моего задания... признаю, они имеют веские основания. Но мне не хотелось бы лишать студентов столь наглядной демонстрации того, что при желании кого угодно можно убедить в чём угодно, а наше юное дарование такой прекрасной тренировки - придумывать аргументы для подтверждения того, что считает заведомо ложным. Для развития таких, как мы с Мирабель, это очень полезно на том этапе, на котором она находится, - на миг мне показалось, что я ослышалась. Он правда сказал, "таких, как мы с Мирабель"? Он признал во мне тот же талант, что был и в нём, прилюдно? Талант, в который я и сама-то не верила? Это не могло не согреть даже мою мёрзлую душу. - Так что, как видите, полностью отказываться от этой идеи было бы обидно. Коль скоро вы сейчас свободны, не могли бы вы заменить нам Виктора. Ведь вас, светлого, точно не удастся ввести в заблуждение.

Я пристально посмотрела на Эдгара Викторовича и увидела, что он всё понимает. Киров поставил его перед "выбором без выбора". При такой постановке вопроса он просто не мог отказаться. Разум снова нажал на тревожную кнопку. Киров ведь не мог знать, что Эдгару известно, кто я на самом деле. А это означало, что он осознанно ставил меня под угрозу. Обмануть светлого, профессионального охотника за Тьму, куда сложнее, чем группу недоучек. Способность к анализу не подвела. Киров абсолютно уверен в моём таланте притворства, а вот его Соколов уже однажды подозревал. И теперь, когда он услышал придуманное Кировым задание, выходящее за рамки приемлемого, Эдгар снова может начать его подозревать. А в моей способности водить его за нос он уверен исходя из того, что в его понимании у меня была практика в виде совместной работы с этим светлым. И он решил рискнуть мной, чтобы обезопасить себя, изобразив, что он тоже считает мнение, что Тьма может не быть злом, опасным, и стремится обезопасить учеников от столь опасного "заблуждения". Вполне нормально для тёмного. Тёмные всегда в первую очередь беспокоятся о себе, а о других, даже о тех, кто им дорог, во вторую - я же Кирову даже не дорога, так, интересный своим предполагаемым талантом собрат по окрасу искры.

- Да, конечно, вы правы, - изобразил вежливую улыбку Эдгар. - Если смотреть на этот вопрос с такой стороны, лишать детей такой демонстрации, а наш юный талант столь полезной тренировки, будет не справедливо. Но и подвергать опасности подвергнуться неверным суждениям одного из учеников я считаю неправильным. Я вполне могу помочь вам с этим. В том, что меня не убедить в безопасности Тьмы, вы правы. Когда-то я был охотником на неё.

На этих его словах в аудитории послышалось несколько восхищённых вздохов. Ну да, охотники на Тьму, особенно светлые, уже давно являются героями в глазах общества. Я мысленно усмехнулась. Видимо, Эдгар отчаялся самостоятельно выявить того тёмного, которого ищет здесь, и решил спровоцировать его на ошибку из страха попасться охотнику, пусть и якобы бывшему. Он ведь не мог не понимать, что после такого по Академии пойдут слухи о нём. Хороший тактический ход.

В голове заиграла песня группы "Король и Шут" "Бал лицемеров". Два человека, прекрасно знающих, что Тьма не зло, притворяются, что считают иначе, при этом один из них является тёмным, а другой светлым. Лицемерие в чистом виде. И вместе с тем я вдруг ощутила что-то на подобии облегчения, стоило Эдгару согласиться. А ведь до этого момента даже не подозревала, насколько меня на самом деле напрягает перспектива подобной игры. Теперь же появилась ничем не обоснованная уверенность в том, что если я допущу ошибку, которая может зародить в моих однокурсниках подозрения, если заиграюсь, то Эдгар обязательно поможет мне исправить это. Как будто я ему абсолютно доверяю, хотя это было совершенно точно не так.

И всё же на место я после тренировочной дискуссии возвращалась знатно измотанной. Это было сложно. Очень сложно. И всё же чертовски интересно! Будучи самой собой делать вид, что лишь изображаешь саму себя и на самом деле собой, то есть тёмной, не являешься, перед охотником на Тьму - весьма забавный "аттракцион". Если бы мне предложили, я бы с удовольствием повторила эту игру и не раз.

***

По дороге домой я столкнулась с Эдгаром Викторовичем. Пристроившись рядом со мной, он подстроился под мой темп ходьбы и как ни в чём не бывало заявил:

- Тебе следует быть осторожнее с Кировым, Мира.

На "ты" вне Академии он перешёл со мной, видимо, сам того не заметив, после истории с капищем, и я, к своему удивлению, была не против такой фамильярности со стороны, казалось бы, постороннего человека. Наверное, когда человек ответственен за твою жизнь, воспринимать его как совсем уж чужого невозможно. Я не совсем понимала, как это работает, на уровне чувств, хоть и знала разумом механизм действия такого явления, но на мне это работало, как и на нормальном разумном существе. Я ещё не до конца поняла, нужно ли мне этому сопротивляться, или в наших обстоятельствах наоборот будет как раз безопаснее оставить всё как есть, пусть при этом и придётся следить, чтобы оно не зашло слишком далеко, а потому предпочитала позволять этому просто быть, пока не определюсь.

- Почему? - поинтересовалась я, покосившись на него.

- Он тёмный, - вздохнул Эдгар. Я закатила глаза. Вот уж напугал, ничего не скажешь! - И есть основания полагать, что опасный тёмный.

- Он уничтожил Гитлера и Муссолини, - криво усмехнулась я. - Он национальный герой, как его можно подозревать в чём-то плохом?

Я правда не понимала. Для меня казалось кощунством даже само предположение, что тот, кого все и я в том числе почитали героем, великим человеком, достойным восхищения, мог быть тёмным, сошедшим с ума. Ведь он как раз устранял таких в своё время, чтобы те не вредили обществу, это все знают!

- Мирабель, - вздохнул Соколов с лёгкой мягкой снисходительностью. - Ты же прекрасно понимаешь, что даже тёмные опасными, а точнее безумными, не рождаются. Вы, как и мы, светлые, можем сойти с ума на любом этапе жизни, или не сойти вовсе, просто шансы больше, чем у обычных пробуждённых или спящих. Меня, собственно, и отправили в Академию слов потому, что у Министерства появились основания полагать, что он тёмный. А у меня, хоть я уже давно знаю, что он действительно тёмный, появились подозрения, что он таки стал опасным. Поверь мне, основания веские.

- Это бред, - убеждённо сказала я. - Но ладно, вам, как профессионалу, положено подозревать каждого из нас. Почему же конкретно мне следует быть с ним осторожной? Мы с ним почти никак не связаны, разве что схожестью таланта в одной области.

- Потому что он, как я понимаю, знает о том, кто ты на самом деле, - вздохнул Эдгар Викторович и задумался, видимо подбирая безопасные слова.

Когда он заговорил тавтологией, я не удивилась. Тавтология в предложении, хотя бы одна, обнуляет силу слов во всей фразе. Поэтому слововязы, когда говорят о том, вероятность чего не в коем случае нельзя приблизить, говорили тавтологией. Представляете, как абсурдно звучат наши разговоры о всяких опасностях, возможностях чего-то нежелательного и так далее? И тем не менее, для нас это порой единственный способ без особых потерь не натворить бед своими словами.

- Сегодня он поставил тебя под удар. Он чувствами почувствовал, что я подозреваю его, и решил отвести от себя подозрения, поставив тебя в опасную ситуацию, а именно в дискуссию со мной о Тьме и Свете, в которой ты могла бы себя нечаянно выдать. А ведь он не знал, что я знаю эту твою тайну. Он вполне осознанно тобой рисковал, воспользовавшись случаем, чтобы хотя бы попытаться обезопасить себя, словно считает меня простаком, которого легко обмануть, - то, кем Киров мог считать Соколова, он произнёс даже влив в слова немного силы. Это было понятно, ведь если Киров действительно будет считать Эдгара глупее, чем он есть, то светлому будет легче определить, если он всё же опасен, ведь Киров с большей вероятностью допустит ошибку, расслабившись. — Это значит, что в случае возникновения опасной опасности для него он может выдать тебя, отводя от себя подозрения.

— Это нормально для тёмного, - пожала плечами я. - Я - тёмная бракованная, то, что я согласилась работать с капищем, рискуя здравостью своего рассудка, тому наглядная демонстрация, меня не в счёт. Любой нормальный тёмный на его месте поступил бы тем поступком, который вы описали. Ведь я не вхожу в узкий круг тех, кто ему дорог, и я не светлая - светлыми мы пожертвовать можем только с огромным трудом переступим через себя, в нашей природе таких как вы защищать. А то, что Киров сошёл-таки с ума — это бред. Он герой, он печётся о народе, он сам убивал сошедших с ума тёмных, и он именно он предупредил меня о появлении светлого охотника в академии, когда ещё не знал, что охотятся на него. Он побеспокоился обо мне, а безумные тёмные не беспокоятся ни о ком, даже о тех, кто был им дорог, что уж говорить о случайных студентках, которых впервые увидели, пусть даже и тёмных.

- Надеюсь, ты права, - вздохнул профессор. - Будет обидно, если окажется, что человек, приложивший руку к остановке геноцида, стал безумным безумцем. Но прошу, не забывай об осторожности и придумай план своего спасения на случай чего заранее. Я, конечно, в случае случая если он подставит тебя, постараюсь оправдать тебя и вывернуть всё против него, но вы, тёмные, кажется, всегда полагаетесь только на себя.

И несколько печально улыбнулся, словно он предпочёл бы, если бы я положилась на него, но при этом понимает, что это против моей сути. Меня раздражал тот факт, что он всерьёз предполагает, что Киров мог стать злым, хотя я была уверена, что это невозможно, но одновременно мне почему-то было приятно, что он искренне обо мне беспокоится. Именно обо мне самой, а не как Киров об ещё одной тёмной и потому, что тёмных осталось мало. Я и сама не понимала, почему это, собственно, приятно, но не собиралась от этого избавляться. Обо мне как о человеке помимо дяди редко кто по-настоящему беспокоится, зная при этом правду о том, кто я, и у меня очень редко теплеет на душе, а потому я не собиралась от этого столь дорогого чувства избавляться.

– Я всегда соблюдаю осторожность, – веско уронила я. – И с ним, и с вами, и со всеми в принципе.

Придя домой, я собралась было написать Кирову, чтобы предупредить его о подозрениях Соколова, если тот вдруг всё же не знает о них. Не только из беспокойства о своём кумире, но и из-за того, что чувствовала себя немного должной ему. Он ведь предупредил меня об опасности, будет бесчестно, если я не предупрежу его. Однако, когда рука уже потянулась к телефону, чтобы позвонить ему, то меня остановила нелепая мысль: "А что, если Эдгар Викторович всё-таки прав?". Конечно, я даже теоретически не могла бы на полном серьёзе предположить, что Киров, которого я почти боготворила, безумен, но... Жизнь-то научила, что возможно вообще всё, что угодно. И если он действительно безумен, что бред, но бред всё же теоретически возможный, как и любой бред, то предупредив его, я могу помешать остановить безумного тёмного. Значит, предупреждать Кирова было нельзя.

- Я не просила его предупреждать меня. Это было его решение. Значит, никаких долгов на мне нет, - произнесла я вслух, чтобы утихомирить совесть. Совесть, которой у тёмной вообще не должно было быть, да.

Эдгар.

Эдгар не мог не любоваться дочерью своих покойных друзей. Нет, не как девушкой, ни в коем случае, он бы никогда себе подобного не позволил! Ею можно было любоваться как произведением искусства, в которое она саму себя превращала, прорабатывая каждую мелочь. Эта девушка одним лишь своим появлением могла вызвать восхищение у кого угодно, что было видно по окружающим её людям, когда те на неё смотрели, невооружённым взглядом. Даже те, кто к ней привык, восхищались ею, просто уже не так явно и, судя по всему, для самих же себя привычно.

О нет, Мирабель не была красивой. Даже не так: она была некрасивой. Совсем. Абсолютно. Наследственная горбинка длинного для миниатюрного лица носа, которая на лице её отца выглядела мужественной, на ней смотрелась вызывающе. Глаза мало того что разные и очень большие, так ещё и совершенно не сочетающихся на одном лице цветов - слишком тёмный карий и слишком яркий, почти неестественно яркий, зелёный. Излишняя худоба чрезмерно подчёркивала острые скулы. Зубы, если присмотреться, кривые, пусть и не слишком. Губы красивой, правильной, чёткой формы, но без нанесённой краски бледные и потому на фоне общей излишней бледности лица терялись. Веснушек слишком много, чтобы это было мило. Тело тщедушно, формы, исключая тонкую талию, едва заметны, фигура угловата, немного нескладна. Круглая головка на длинной тонкой шее казалась непропорционально большой. И даже волосы, имевшие по истине роскошный золотисто-пшеничный цвет, если бы она не укладывала их столь тщательно - хотя даже с укладкой они выглядели очень пушистыми - выглядели бы мотком спутанной проволоки, и страшно было представить, сколько времени ей каждый день приходится тратить на уход за ними и укладку. Всё это, если хоть раз увидеть её без создаваемого ею "флёра", что Эдгару довелось единожды и совершенно нечаянно, было очевидным фактом, который даже он, при всей его к Мирабель симпатии, не мог не признать. Думается, она и сама всё это прекрасно видела и осознавала. Хотя нет, не так: она совершенно точно прекрасно осознавала свою абсолютную некрасивость. И всё же она была восхитительна.

Всё, пожалуй, начиналось с её лица. А точнее с макияжа, который она на него наносила. Веснушки она совершенно не скрывала. Нос и глаза явно намеренно подчёркивала, выделяла, но ровно настолько, чтобы то, что должно быть неприятно чужому взгляду, казалось не изъяном, а изюминкой. Брови, которые природа, видимо сжалившись, сделала ей идеальных формы и густоты, выводила так, чтобы они лишь подчёркивали глаза, которыми она умела смотреть прямо в душу. Губы всегда, насколько он успел понять, совершенно всегда, за исключением не частых повторов, красила по-разному, но неизменно ярко, так, чтобы они притягивали взгляд. Их же она умела прикусывать так, чтобы это выглядело одновременно дерзко и очаровательно.

Одежде Мирабель так же явно уделяла отдельное внимание. Девушка одевалась не броско, с тонким, изысканным вкусом, и явно всегда прекрасно понимала, куда и как следует одеться, чтобы добиться той или иной цели, что было очевидно по её появлению в кабинете Министра в тот памятный день, когда им пришлось стать напарниками. При этом поведение её всегда соответствовало выбранному образу, но образ никогда не затмевал её настоящую, определённые повадки всегда оставались неизменными. Одежда на ней всегда была при ближайшем рассмотрении самой обычной, никаких известных кричащих брендов или чего-то подобного, но Мирабель каким-то образом неизменно привлекала внимание, даже не делая ничего необычного. Казалось, что даже если она окажется в толпе фриков в самом дальнем углу, то взгляд любого человека неизменно первым делом упадёт на неё.

То, как эта девушка себя несла, заслуживало отдельного рассмотрения. Порой у Эдгара возникало впечатление, что она просчитывает не только каждое своё слово, как и положено слововязу, но и каждый жест, каждый взгляд, каждую интонацию, каждую эмоцию, отражающуюся на её лице, да что уж там, абсолютно всё в себе вплоть до любого изгиба губ в усмешке или бровей в вопросе того или иного характера от недоумённого до саркастичного. И при этом настолько привыкла постоянно их просчитывать, что делает это даже не особо отдавая себе отчёт в этом. Словно до этого каждую мелочь часами репетировала перед зеркалом и теперь ей не составляет труда не задумываясь всё это повторить. И при этом не было ни намёка на наигранность, её повадки были так же естественны, как сама жизнь. Харизму источал каждый взгляд, каждый поворот головы, само её существо. Мирабель, прирождённый "гадкий утёнок", несла себя так, словно она во всём и всегда превосходит абсолютно всех, прекрасно об этом зная, но без капли высокомерия и снисходительности, и потому она не раздражала заносчивостью, а восхищала непреклонной самодостаточностью и уверенностью в каждом своём действии.

Говорила она тоже по-особенному и это невозможно было не заметить. Казалось бы, ничего выдающегося, но каждое слово из её уст, с какой бы оно интонацией ни было произнесено, раскрывалось как тончайший букет дорогого вина. Так говорить мог далеко не каждый слововяз. Даже своё имя, столь же нелепое для России, сколь и его собственное, и совершенно, абсолютно полностью не подходившее ей, Мирабель произносила, представляясь кому-либо, так, что оно неизменно звучало полно, изысканно, утончённо, легко и при этом очень значимо.

И при всех этих своих достоинствах она ещё и была умна, саркастична, в определённой степени цинична, остра на язык, могла парой слов как заставить любого человека почувствовать себя воплощением совершенства, так и втоптать самую твёрдую самооценку в грязь, причём порой ей удавалось проделать и то, и другое, с одним и тем же человеком и по нескольку раз. В общем, обладала всеми качествами, положенными настоящей тёмной, хоть и не определяющими человека, несомненно, как тёмного и поэтому ею не скрываемыми. Эдгару до сих пор было не очень понятно, как это всё сочеталось в ней с добротой и самоотверженностью, которые она уже не раз ему демонстрировала, работая с ним в паре. В прочем, эти качества, которые были странностью для тёмной, явно передались ей от родителей.

Мира была прекрасна, почти безупречна в каждом своём проявлении. Даже тогда, после того проклятого жертвоприношения, когда ей было плохо настолько, что ей потребовался его свет, чтобы не сойти с ума, и - немыслимо для неё как для личности вечно отвергающей любую помощь сверх необходимой - поддержка, чтобы хоть немного полегчало на душе после беспощадного убийства тринадцати невинных людей, Мирабель страдала красиво. То, насколько трогательной и при этом обманчиво беззащитной выглядела она, вызывая в нём, как и в любом нормальном мужчине, желание беречь и защищать, и при этом не растеряла ни капли своей очаровательной харизмы, до сих пор порой вставало у него перед глазами. Но всё же лучше всего она выглядела и ощущалась, когда все её мысли были заняты работой или когда она находилась, собственно, за самой работой. И этим она вновь болезненно напоминала своих родителей. Смотреть на неё в такие моменты было больно от так и не зажившей раны в душе, а не смотреть невозможно.

Вот и сейчас Мирабель, выслушав его пересказ нового задания, которое им дали, сидела за столом своей кухни задумчивая, сосредоточенная, собранная, но при этом не растерявшая ни капли своей яркости и харизмы, хотя всего лишь сидела и, казалось бы, ничего для проявления этой харизмы не делала - просто она была её частью.

- Значит, призраки, - наконец произнесла она.

- Да, - кивнул Эдгар и отпил кофе. - И их надо будет убедить перестать пугать людей, ограничиваясь разговорами между собой и пределами своего кладбища.

Они вновь сидели на её кухне, она вновь угощала его кофе, которая пила и сама, и предметом их разговора вновь были неприятные дела. Кофе Мирабель, кстати, делала вкусный, но странный. Странным был какой-то незнакомый, пусть и приятный привкус, оттенок которого никак не удавалось определить, однако о причинах его появления Эдгар не спрашивал. Кто знает, что она там любит добавлять в бодрящий напиток? Не его, собственно, дело.

Их новой проблемой было Малоохтинское кладбище. В своё время там хоронили старообрядцев, еретиков, тех, кого признали ведьмами и колдунами, преступников, суицидников и прочих разной степени сомнительности личностей. И по одной из легенд их души по ночам призраками бродили по кладбищу и пугали случайных прохожих внезапным появлением и исчезновением и душераздирающими звуками. Ещё одна легенда Петербурга, ставшая явью. С одним лишь нюансом - призраки бродили не только по кладбищу, но и неподалёку, в его окрестностях.

- Убедить и при этом сделать так, чтобы они не выпили из нас жизнь, - мрачно усмехнулась Мирабель.

Эдгар, к своему удивлению, увидел, как в её взгляде мелькнула тут же умело скрытая тревога на грани страха. То есть эта девушка боялась не охотников на Тьму, не Света, не баньши, не жертвоприношений, не древних, неизвестных даже Министерству духов ритуального капища, а банальных призраков? Что ж, он не мог её осуждать, но было любопытно, почему у девушки, которая раз за разом демонстрировала восхитительное бесстрашие, именно такой страх. Однако если бы он спросил, Мирабель точно бы не ответила, отрицая наличие в ней способности бояться в принципе, а потому Эдгар сделал вид, что ничего не заметил.

Вместо этого светлый мягко улыбнулся и как можно более успокаивающе сказал, стараясь при этом, чтобы Мирабель не поняла, что он старается её успокоить и не разозлилась на это:

- Это уже моя задача, Мира. Я много раз встречался с агрессивными призраками. И даже при условии, что их там будет много, в случае если они проявят агрессивную агрессию, - тут пришлось вновь ввернуть тавтологию, - то я смогу вывести нас с кладбища невредимыми. Так что можешь сосредоточиться чисто на мирной части нашей миссии, оставив остальное мне. В конце концов, ты обещала, что сможешь доверить мне хотя бы свою жизнь.

- Да, - кивнула Мирабель на первый взгляд спокойно, но Эдгару удалось уловить в этом кивке лёгкую нервозность.

Ну да, Мира могла хоть сколько утверждать, что жизнь свою она ему доверить сможет, но это не означало, что это доверие дастся ей легко и просто. Особенно при условии, что она знает, что для него её сущность не тайна. При мыслях об этом не вольно вспоминалось, как сложно было выработать связку с её родителями. Но что поделаешь, тем, кого уничтожают просто за их существование, и положено бояться лишний раз доверять хоть сколько-нибудь. Тяжело вздохнув, Мира вдруг покачала головой с немного потерянным и совершенно несвойственным ей видом, словно вдруг немного растеряла своё самообладание, и пробормотала:

- Насколько же было бы проще, если бы боевой единицей была я.

- Что? - удивлённо переспросил он.

- Говорю, мне было бы проще, если бы роль боевой силы выполняла бы я, - произнесла Мирабель, тут же принимая свой обычный, спокойный и чуть ироничный вид. А потом невесело усмехнулась. - В конце концов изначально именно Тьма должна быть защищающей силой, а Свет миротворческой. Но в этом мире опять всё перепуталось.

Эдгар понимающе кивнул. Да, она была права. Если бы в этом мире всё было правильно, то их роли распределились бы прямо противоположно. Но этот мир безумен и уже давно, поэтому на нём, сыне Света, боевая функция, а на дочери Тьмы роль миротворца. И если он уже давно привык быть боевой единицей, которой ему быть не положено, то Мире это было ещё не привычно. Это вполне естественно противоречило ей на уровне её тёмной сути. Однако сделать с этим было ничего нельзя. У него не было таланта к убеждению, который был у неё, а у неё не было боевого опыта, которого с лихвой хватало ему.