Зов

10

Барри Хильтон что-то пробурчал себе под нос, выдвигая стул Этот звук означал несогласие с утверждением «Сегодня первый день лета».

— Что же тогда сегодня по-твоему, умник? — спросила жена Барри — Мишель. Ее черные волосы блестели в электрическом свете лампы. Они не то чтобы торчали, просто были зачесаны наверх и закреплены так с помощью геля. Ей казалось, что она улыбается, но со стороны казалось, что она морщится от боли.

— День взятия Бастилии, — отозвался он, довольный собой. Любые пустяковые вопросы, ответы на которые он знал, приводили Барри в восторг.

— В честь Жака Бастийа, изобретателя комода, — добавил Брайен Томас, снимая фольгу с пробки шампанского. Широким жестом он придвинул Мишель стул, стоящий напротив Барри.

— Вовсе нет, — продолжал Барри. — В честь начала французской революции. По такому случаю должен быть фейерверк.

— Будет вам фейерверк! — провозгласил Брайен и выстрелил пробкой в гостиную, потом быстро наклонил бутылку к стакану Мишель, чтобы не пролить пену.

Он поискал пробку глазами. Он видел, как она ударилась о жалюзи, потом потерял ее из виду, хотя показалось, что он слышал легкий шлепок где-то рядом с магнитофоном. Брайен знал, что это глупо, но приятное возбуждение захватывало его. Кроме того, Мишель улыбалась так, будто Брайен ей очень нравился, хотя он и пытался сделать вид, что этого не замечает.

Затем он стал наполнять стакан Барри, стараясь, чтобы шампанское не перелилось через край. Ему хотелось есть. В это время из кухни появилась Ронда в изящном белом платье. Она прямо читала его мысли!

— Барри, помоги мне, пожалуйста. — Она пыталась поставить серебряное блюдо в центр стола. Пальцы ее были унизаны кольцами.

— О-о, — проворковала Мишель. — Великолепно.

Барри осторожно водрузил блюдо на стол и стал его с благоговением разглядывать.

— Заливной лосось, — наконец произнес он. — Ронда, ты как знала, что я люблю заливной лосось. — Он неестественно широко улыбался. Он был взволнован. Свет лампы отражался от очков и блестящего лысеющего лба. — Откуда ты узнала?

— Окольными путями, — ответила Ронда застенчиво и села рядом. Этого было достаточно, чтобы Барри своим выпученным глазом подмигнул Мишель, показывая, что догадался, кто тут был соучастницей.

Брайен знал, что Мишель не имела к этому никакого отношения. Это он предложил приготовить заливное из лосося. Мишель с невинным видом посмотрела на Ронду, притворяясь, что это действительно была их маленькая тайна. Ронда была удовлетворена своей работой: розовое произведение искусства на блюде с зубчатыми краями; на стеклянном столе чистые стеклянные тарелки, украшенные красными, белыми и зелеными треугольниками; салат из водяного кресса и листьев эндивия; спаржа в голландском соусе; на кухне их ждал еще и абрикосовый пирог.

— Потрясающе, — восторгалась Мишель. — Я бы даже сказала изысканно.

— Изысканно, — передразнил Брайен, стоя у стола. Мишель глупо захихикала. Барри тоже усмехнулся, жадно глядя на еду, ожидая момента, когда Брайен начнет раскладывать ее по тарелкам.

Брайен уже разлил всем шампанское и поставил бутылку в ведерко со льдом. Он уже приготовился сесть и произнести тост в честь повышения Барри по службе, что, собственно, и было поводом для вечеринки, и, что важнее, тост в честь «Битлз», потому что на магнитофоне звучала их песня «Дорога в аббатство».

Но неожиданно его внимание привлек эстамп с изображением журавлей, висевшим на стене за спиной Ронды.

Плоские черно-белые тела журавлей с белыми шеями на золотом фоне. Пока Брайен рассматривал их, он почувствовал, что ЭТО приближается…

— Простите, ребята, — вдруг сказал он, — я на секундочку. Начинайте без меня.

Подумав, он взял свой бокал, стараясь казаться веселым. Нет никакой причины для беспокойства. Он молил Бога о том, чтобы успеть добежать до ванной.

Когда он обходил стол, Ронда, ничего не подозревая, уже резала заливное. Пока он шел в ванну, руки его вспотели и казалось, что по лицу его струится кровь. Брайен бесшумно закрыл дверь, ухватился за раковину и уставился в зеркало. Черт возьми, почему именно сейчас?

Лампочки над зеркалом ослепительно сияли. В зеркале отражался черно-белый плакат Мадонны, висящий сбоку на стене, на котором Мадонна напоминала кинозвезду прошлых лет — Харлоу или Мерилин. Все остальное — полотенца и плитка — было черным, белым и лимонно-желтым. Эти выбранные Рондой цвета хлестали его по глазам. Он чего-то ждал, глядя в зеркало и покрываясь потом. Он ждал подтверждения.

Ждать пришлось недолго. ЭТО наступало в виде приступа тошноты. Но он знал, что его не стошнит — это было бы слишком легко. Ощущение было тошнотворно сладким, как кровь с сиропом, которую он нюхал и пробовал на вкус.

Этот привкус крови и тошноты подступали вместе со звуком. Сначала звук был неясным, как слабый крик попавшего в капкан зверя, потом он становился острее и пронзительнее и, приближаясь, больно бил по нервам.

Его отражение в зеркале утрачивало четкие контуры, белело и расплывалось. Неужели он терял сознание? Наблюдая за своим лицом, он с трудом узнавал себя. Черт побери, почему именно сейчас? Но ЭТО все равно должно было когда-нибудь наступить.

Когда первый приступ прошел, Брайен нагнулся и ополоснул лицо. Потом вытерся, тщательно причесал волосы, вылил в раковину шампанское и сполоснул ее, чтобы смыть запах вина. Затем повернул ручку двери и выключил свет.

Но вместо того, чтобы вернуться к столу, Брайен пошел через холл в спальню, оставив дверь открытой. Барри смеялся. Брайен снял трубку. Он знал, что они не услышат, как он будет набирать номер, но тем не менее три раза набрал «девять», потом еще три раза, потом «четыре», затем слегка развернулся, чтобы видеть дверь.

Брайен старался говорить достаточно громко, чтобы его было слышно в паузах между разговорами. Он запланировал этот звонок еще до ужина, так, на всякий случай, и хотя не помнил точно, какие слова нужно говорить, знал, что нужно говорить достаточно долго и убедительно, так, чтобы разговор показался правдоподобным его друзьям и Ронде, сидящим за столом в двадцати футах от него — в другом мире.

— Эй, приятель, что случилось? — Барри первым заметил его вытянутое лицо, когда он вернулся в комнату.

— Извините, ребята, — начал Брайен. Он молил Бога о том, чтобы закончить объяснения до наступления второго приступа. — Это по поводу сделки с Банцхоффом в районе Тахо. Я ему там сегодня нужен. Уж очень строг. Банцхофф со старухой на вилле, и он думает, что она готова подписать договор. Тысяча извинений, ребята. Я веду себя как последнее дерьмо, но у меня связаны руки.

Брайен похлопал Барри по плечу, потом подошел к Мишель, обнял ее и поцеловал.

— Бедный мальчик, — проворковала она, — смотри там… — Она снова улыбнулась своей вымученной улыбкой.

Ронда раскладывала салат. Она подняла голову и безучастно посмотрела на него. Знает, что ли?

— Прости. Я позвоню, — шепнул он, чмокнув ее в щеку, и пошел к выходу. Она кивнула, но ее губы были плотно сжаты, выражая отчуждение. Плохо.

— Чао, — пробурчал Барри, набив рот заливным. Брайен поднял руку, прощаясь. Все выглядело естественно: он был вне подозрений до следующего раза.

Брайен вышел и закрыл за собой дверь.

Никого. На лестничной площадке многоэтажного дома было тихо, но у двери лифта он услышал, как напряженно гудят за ней тросы. Кто-то поднимался наверх. Брайен не знал, когда вновь подступит ЭТО, но заранее не хотел выставлять себя на посмешище. Он проскочил мимо лифта к лестнице.

Едва дойдя до двери в конце коридора, он почувствовал, что начинается. Он толкнул дверь и вышел на лестницу. Спускаясь, Брайен ощутил, как снизу поднимается холодящий и удушливый запах бетона. Дверь за ним громко хлопнула, и он зажал уши руками. Так стоял он на лестнице до тех пор, пока звук не затих в глубине многоэтажного дома.

Брайен стал осторожно спускаться вниз. Еще четыре пролета. Он слышал бормотанье в дальних квартирах. Из-под дверей выползали запахи пищи; он никогда бы не смог различить эти запахи, если бы был самим собой, только самим собой.

Он побежал вниз, перепрыгивая через две-три ступеньки. Он не успел схватиться за перила в конце пролета и ударился о стену. Однако ему не было больно. Он чувствовал себя более сильным, чем обычно, и хотя острота восприятия доставляла неудобство до боли в глазах, очертания предметов стали более отчетливыми, резкими, а сами предметы казались более яркими.

Он прошел мимо кучи журналов на первом этаже. Какие яркие обложки. Человеческий мусор. Кому они нужны? На двери появилась черная цифра один. Он прошел мимо. Его не могли заметить. Он шел к двери, которая вела к стоянке автомобилей.

Последний лестничный пролет был темнее, но заканчивался ярким пятном: одежда, сваленная на белой стиральной машине, — красная и золотая, синяя и оранжевая. Желтый целлофановый пакет для грязного белья пульсировал на кафельном полу. Сушилка издавала резкий и раздражающий звук, и материя крутилась в круглом окошке машины лиловато-синей спиралью. Все эти цвета, приобретшие легкий красноватый оттенок, как будто вертелись у него в голове.

За гулом сушилки он различил голоса, прямо за дверью, которая находилась в дальнем углу коридора. Между ним и задней дверью стояли три связанные цепью велосипеда. Брайен не думал о соблюдении правил пожарной безопасности или о том, что велосипеды загораживают выход. Просто они показались ему стальными зверями, врагами. Дверь в дальнем углу начала открываться.

Брайен рванулся к выходу, сметая велосипеды, и они со страшным грохотом повалились на пол. Надпись «Аварийный выход» слилась в красное пятно, когда он перелезал через велосипеды, чтобы добраться до входной двери. Сирена не загудела.

Он бежал через автомобильную стоянку. Был уже девятый час вечера, и солнце скрылось за крышами соседних домов, но асфальт вобрал в себя тепло жаркого дня, и теперь от него поднимался густой запах нефти. Выхлопные газы смешались с запахом асфальта, и Брайен чуть было не потерял сознание, но, немного отдышавшись, пошел дальше.

Дойдя до машины, он почувствовал жуткую слабость. Сев в машину, он повернул ключ зажигания и подождал, пока включится кондиционер. Над машиной прокричала чайка. Брайен закрыл глаза. Скоро в салоне стало прохладно, и, выезжая со стоянки, он уже был уверен, что сможет проехать весь путь. Но прежде нужно было сделать одну остановку.

Было поздно, но Брайен готов был поспорить, что «Формат» еще открыт. Так и оказалось. Проезжая серое здание «Аккорда», Брайен ощутил в теле силу и легкость. Он включил магнитофон: со всех сторон полился успокаивающий джаз — флейта Пола Хорна и легкие ударные инструменты.

Остановившись, он открыл конверт с фотографиями и стал их просматривать, после чего положил назад все, кроме одной.

Ножницы лежали рядом, в бардачке.

Брайен сам фотографировал. Он вспомнил, когда это было в последний раз — во время субботней экскурсии в долину Напа с Даной и Луисом. Они стояли втроем, обнявшись, Ронда посередине, на фоне серого каменного здания винного завода «Кристиан Бразерз». Тогда, рядом с огромным зданием, они казались совсем маленькими, хотя на фотографии это и незаметно. Брайен снимал с очень близкого расстояния, так, чтобы были ясно видны лица. Он знал, чего добивался.

Что-то не так. Он немножко прибавил звук, совсем чуть-чуть. Лучше.

Брайен стал медленно разрезать фотографию. Сначала две улыбающиеся головы упали ему на колени, потом он разрезал и их.

Он посмотрел на лицо, которое осталось, со смешанным чувством грусти и возбуждения. Фотографии всегда странно на него действовали: казалось, они перерезали нити, связывавшие его воспоминания, оставляя обрывки вне времени.

Он достал бумажник из кармана и спрятал фотографию Даны между квитанцией из прачечной и визитной карточкой.

Смяв остатки фотографии, Брайен с шумом открыл дверцу и выбросил их на асфальт. Он чувствовал себя виноватым, не потому, что уничтожил изображения этих людей, а потому, что намусорил. Он закрыл дверцу. Ничего не поделаешь, надо ехать.

Он положил ножницы на место. Потом пристегнул ремень, включил зажигание — мотор заработал — и повернул в сторону шоссе, ведущего к границе между штатами и тянущегося на много миль вперед.

По дороге он почти дважды терял сознание, но после каждого раза чувствовал, что решимость его только возрастает. Он даст им то, что они просят!..

Когда Брайен добрался до места, была уже глубокая ночь. Он остановился на боковой дороге в глубине леса. От огромных деревьев ночной воздух казался зеленоватым. Брайен вышел из машины и прошелся вдоль насыпи, пытаясь размяться. Когда он возвращался обратно, серп луны уже начал исчезать. Он съежился на сиденье, покрывшись потом, прячась, как жертва. Теперь он на их территории.

Брайен забылся на несколько часов, показавшихся ему вечностью. Ему снились сны: он рос и ничего не мог с этим поделать, его кости изгибались под действием неведомой страшной силы, кожа до боли натягивалась; он стоял голый на одной ноге с поднятыми руками, с трудом сохраняя равновесие. Перед ним маячила громадная тень — тень мрачного дома на массивном каменном мысе, похожем на огромный галеон, брошенный в море.

Из этого дома до Брайена доносился гул. Он пытался разлепить веки. Гул нарастал, приближался, через секунду он сфокусировался на Брайене и распахнул ему глаза стремительным порывом ветра.

Провожая взглядом задние фары грузовика, который объехал его машину, он услышал другой звук. Сначала он принял эти равномерные ритмичные удары за биение собственного сердца, но когда прислушался, звуки затихли. Он подождал еще, но не мог разобраться, что же это было — звук или воспоминание о звуке, сердцебиение водителя грузовика или просто затихающее эхо. Поняв, что это такое, Брайен содрогнулся. Он ощутил вдруг в себе способность выследить и захватить цель. Мозг его, казалось, был сделан в лаборатории Ливермор, а внутренние органы — в Пентагоне.

Брайен почувствовал холодок в костях. Он взглянул на себя в зеркало. По крайней мере, та же знакомая щетина. Интересно, наступил уже новый день или нет? Впрочем, какая разница? Что-то случилось с глазами. Жемчужно-серый туман рассеивался. Пора ехать.

Он снова выехал на главную дорогу и повернул в сторону города. Он не спрашивал себя, куда он едет, — это знали они. Он представил себе всех их, собравшихся в этом доме, больше похожем на сарай, в комнате, сырой и затхлой, как подземелье, в которой он сам когда-то стоял. Они держали его за горло, толкали его вперед…

Дрожа, он шел по тротуару вдоль улицы, обсаженной с двух сторон деревьями. Туман рассеялся, и все было покрыто росой, как холодным потом. Руки Брайена тоже были мокрыми и холодными. Они казались ему чужими.

Ничего уже не имело значения, зачем? Только когда, когда это кончится?.. В ушах и в мозгу возник звук, пронзительный, скребущий изнутри будто иглой или крошечными коготками.

Он наполовину шел, наполовину бежал. Он старался идти шагом, но было трудно сдерживать себя. Руки тоже не очень слушались: они были необычайно напряжены, и он сжимал и разжимал, сжимал и разжимал кулаки.

Ему казалось, что Ронда все знает. Хотя и не понимает почему. Всему свое время, скоро это станет для нее в порядке вещей. Она просто примет это, потому, что не сможет без этого обойтись, — ей будет это нужно, так же, как и ему. Брайен оглядел себя: рубашка на груди взмокла от пота. Он проглотил слюну. Вкус железа во рту. Пустой тротуар.

Деревья с шумом проносились мимо, дома отворачивались от него. Сердце Брайена гулко стучало. Он чувствовал себя сильным и быстрым, он мог перепрыгивать через изгороди, проскальзывать в окна. Звук в ушах напоминал приглушенный плач.

В конце квартала он вдруг увидел игровую площадку. Было еще слишком рано: волейбольная сетка была опущена, на качелях еще никто не качался. Неведомая сила влекла его в открытые ворота, он почувствовал человеческий запах. Его принес легкий ветерок со стороны жилого дома, находившегося в глубине двора, он отчетливо слышал звуки — ритмичное шарканье ног, как будто кто-то танцевал, и он узнал этот ровный ритм. Звуки доносились из-за угла дома.

Брайен трусцой перебежал поросший короткой травой двор.

Не имело значения, когда — они могли призвать его в любую минуту. Также не имело значения, что: что бы ни было, он все равно сделал бы это.

Некоторое время он шел крадучись, потом побежал вдоль стены дома. Руки его дергались, и он не мог унять эту дрожь. В прозрачном утреннем воздухе он отчетливо, до боли в глазах, видел кирпичную стену, неровную поверхность тротуара, контуры каждого камешка и желто-зеленые травинки. Завернув за угол, Брайен обнаружил, что человеческий запах идет с площадки со знакомым звуком — звуком шаркающих ног и шлепков.

Она прыгала и считала вслух, и, когда он появился из-за угла, она продолжала прыгать через скакалку. Красная скакалка со свистом разрезала воздух еще несколько раз даже после того, как она его заметила. Нельзя было сразу останавливаться — это было плохой приметой. Именно столько времени ей понадобилось, чтобы понять, кто перед ней стоит.

Глядя на нее сверху вниз — светлые волосы, голубое платьице и белые туфельки, такую маленькую на этой бетонной площадке у высокой глухой стены, — Брайен не чувствовал отвращения к самому себе. Светлые волосы девочки ничего для него не значили. Он знал, что это его обязанность, абсолютная и неоспоримая…

Когда она бросила скакалку и побежала, он ощущал каждый ее шаг прежде, чем она его делала. Точно так же зверь на охоте чует свою добычу, зная ее так хорошо, что сливается с нею.

Вокруг стены, в аллею. Крики ужаса, но он их не слышит. Перед ним бежит его цель, такая крошечная. Он чувствует ее страх, видит нежную кожу на горле жертвы…

Ему даже не нужно было бежать, чтобы догнать ее. Спряталась за мусорным ящиком, надеясь, что он пробежит мимо. Вперед! По подбородку течет слюна, капая на грудь. Руки изогнулись, превратившись в стальные крюки. Запах маленькой девочки.

Она прижалась к земле за мусорным баком, вжавшись в угол. Пронзительный крик. Она смотрит ему в глаза…

Через пятнадцать, самое большое двадцать минут раздался женский голос:

— Джулия.

Она взволнованно звала девочку от подъезда дома, потом стала подходить ближе.

— Джулия! — позвала женщина от ворот, потом ее голос стал перемещаться дальше — через игровую площадку, напоминая школьный звонок, который никогда не слышат дети. Он растворился где-то далеко в летнем воздухе.