Злой город

Фрагмент 6

9

Февраль — кривые дороги. Кривые потому, что часто пургой старый путь заносит, и проще объехать затвердевший след, чем опасаться, что кони сломают на нём ноги. Особенно — в степи, где ветру есть где разгуляться, неся тысячи тонн снега, заметая овражки и ложбинки, превращая наветренный склон их или речушек с крутыми берегами в «трамплин», который приходится объезжать. Ну, или проделывать в нём коридоры, чтобы спуститься.

По расчётам обитателей Серой крепости, Андрон должен вернуться со дня на день, вот и беспокоились, когда мело почти двое суток: как там «наши» в степи в такой буран?

Да что там в степи, если и в посёлке, и в Посаде намело огромные сугробы, а перед бетонными плитами и частоколом выросли настоящие снежные барханы? Да такие, что пришлось заводить «Белорус», чтобы торить дорогу между воротами крепости и въездом в Посад. Ну, и проходы на самой «охотничьей базе» прочищать.

Закончился буран, и на высоком, пронзительно голубом безоблачном небе вылезло ослепительно яркое солнце, словно и не было никакого снежного «светопреставления». Только белейший снег сверкает разноцветными искрами. Да детишки, вывалившие «гулять», с энтузиазмом роют в сугробах «туннели» и строят из выпиленных палками снежных блоков «крепости». Им никакого дела до тревог взрослых, у них свои заботы.

Боярин Евпатий, как и рассчитывал Алексей Полуницын, при должном медицинском обслуживании, нормальном питании и в комфортных условиях действительно быстро пошёл на поправку. Окреп, ветром его больше от слабости не качает. Уже сам в Посад ходит, чтобы посмотреть, как его побратимы поживают, чем занимаются.

Как Борода и говорил, отчёты Крафту всё-таки пришлось писать. Не только о том, где, когда и с кем сражались, но и вспоминать пути, описывать, как в той или иной ситуации действуют русичи и татары, какие боевые хитрости и приёмы используют, как себя то или иное оружие зарекомендовало. Старинное, разумеется.

Жена, попав домой, ясное дело, пыталась расспрашивать о его приключениях, да только Алексей наотрез отказался:

— У тебя, если я рассказывать начну, молоко может пропасть. Ты просто себе представить не можешь, насколько это грязное дело — война.

— Да я не то имела в виду, — тут же залепетала Устенко, боясь снова обидеть любимого человека.

— А я — именно то. Это не люди, Ленка, это звери. Хуже фашистов. Слабонервным, хоть ты, кажется, к ним не относишься, лучше не знать, что эти вонючки вытворяют.

— Почему вонючки? — удивилась она.

— Да потому, что с рождения не моются. У них, видите ли, суеверие такое: тот, кто моется, смывает с себя удачу. Представляешь, какой от них духан? Если монгола на рожу с некоторыми степняками ещё можно перепутать, то по запаху — точно не ошибёшься. Таких, правда, в ордынском войске немного: Батыю их всего четыре тысячи на весь поход выделили. А теперь и того меньше осталось.

Впрочем, не так уж и много у них времени на разговоры о войне было. Малыш оказался очень крикливым, засыпал только на руках или в кроватке, которую качают. Стоило прекратить, как тут же начинал орать. Как объяснила медсестра, живущая по соседству, мальчики вообще рождаются с немного недоразвитым кишечником, из-за чего он у них побаливает в первые недели. А тут ещё Лена и родила его на несколько дней раньше срока. Так что отход ко сну у Крафта превратился в пытку: за день оба насуетились, спать жутко хочется, а тут приходится, борясь со сном, качать кроватку. И только начнёшь вырубаться, как рука непроизвольно падает, кроватка на дугообразных подставках замирает, поднимается детский ор. Спасение — только в водичке, в которой запарен сушёный укроп, помогающей работе кишечника младенца. Да и то — временное спасение.

— Ничего, ничего, — успокаивал Алексей и жену, и, в первую очередь, себя. — Перетерпим чуть-чуть, и легче станет.

— Ага, — грустно улыбалась в ответ Устенко. — Самые трудные в жизни мальчика и его родителей — первые сорок лет. Ты ещё от этого не собрался на какую-нибудь войну сбежать?

— До конца марта точно не сбегу. А к тому времени у Лёшки всё должно наладиться.

Ага! Лена просто наотрез отказалась давать малышу другое имя («если ты на войне сгинешь, так хоть этот Лёша со мной останется»), вот и получился у них Алексей Алексеевич.

«Сгинешь на войне». Все на ней могут сгинуть. Согласно летописей, сейчас должен уже быть в осаде Торжок, который станет самым северным русским городом, разорённым татарами. Но это — если судить по летописям: в этой-то истории поход Батыя идёт с бОльшими трудностями. Может, и не подошли его войска ещё к Торжку. Но по-любому на Новгород уже точно не пойдут, а в первой декаде марта развернутся на юг. Вилами по воде писано, как обернётся сражение на реке Сить, поскольку потери у оккупантов выше. Хотя… Хотя в умных книжках говорится, что силы там были примерно равными, и владимирцы просто проспали приближение тумена Бурундая, не успев изготовиться к бою. А потому и не смогли устоять. Так что же мешает ордынцам и в этой истории застать владимирского князя «со спущенными штанами»?

Чуть больше месяца осталось до того времени, когда главные силы Батыя придут к Козельску, чтобы застрять под ним на семь недель. Вряд ли потому, что так уж им нужен этот ничем не выделяющийся городок. Ни богатств в нём каких-то особенных, ни правителя, чем-то разозлившего монголов: пацан, кажется, двенадцатилетний, совсем недавно заменивший на удельном престоле отца.

Распутица! Из-за неё никуда будет не двинуться. Реки вздуются, ледоход начнётся, поймы даже небольших речушек на километры разольются. Вот и будут чужаки ждать, когда эта природная свистопляска закончится, и можно будет возвращаться к стойбищам, за Дон. Заодно «по второму кругу» разорив Рязанщину по пути к ним. Её не так уж и сильно «чистили» на начальном этапе нашествия. Зато, как в книжках написано, на обратном пути прочешут частым гребнем, сожгут то, что сжечь не успели, угонят в плен каждого, кого поймать сумеют.

Однако точно известно, что не все за Дон уйдут. Одни-два тумена, пусть и пощипанные, двинутся в Приазовье гонять половцев хана Котяна. И наверняка тормознутся около Серой крепости, которую попытаются взять сходу, как Елец с Талицей, оставшиеся практически без защитников. Хорошо помнит эти городки Алексей, жалко их жителей, но помочь им просто невозможно.

Едва Крафт чуть оклемался после похода, как Беспалых тут же свалил с плеч заботу о караулах, снова возложив её на Полуницына. Так что все новости со смотровых вышек теперь сначала докладываются Крафту, а уж он решает, о чём информировать «воеводу», о чём не обязательно. Но ту, что сообщили ему по рации с вышки в Посаде, основная задача которой следить за дорогой с севера и северо-востока, заставила «главмента» мигом взлететь на водокачку, наверху у которой тоже смотровая площадка оборудована.

— Судя по одежде, кто-то из наших, уезжавших в Курск, — передал ему бинокль дежурный. — Торопится. Как бы чего не случилось у них.

Пока Алексей присматривался, пока связывался по другому каналу с «воеводой», из-за рощицы на горизонте и сани появились. Одиночные, не в составе большого обоза, как следовало ожидать. Явно гонца зачем-то вперёд послали. И вряд ли с доброй вестью.

В общем, Толика Жилина встречали у ворот крепости «в расширенном составе», включая обоих капитанов.

— Сергей Николаевич, — соскочив с коня, обратился он. — Распорядитесь, чтобы доктор приготовился, когда первые сани подъедут. Василий Васильевич очень уж плох, а тут ещё из-за этого чёртова бурана пришлось два дня в сугробе просидеть. Ну и с другими ему придётся поработать, когда подъедут.

— И с тобой тоже? — обратил внимание Беспалых на то, как парень бережёт руку.

— Немного. Но с моей-то фигнёй не к спеху, я и потерпеть могу без проблем. Первым делом — Василию Васильевичу помочь. Рана у него нехорошая.

10

Жилин вовсе не преувеличивал, когда сказал про то, что обозникам пришлось сидеть в сугробе. Когда в середине дня поднялся ветер, местные забили тревогу и потребовали искать укрытие. Ни о каком продолжении пути речи не могло идти:

— С дороги собьёмся, растеряем друг друга.

Спешно отыскали речушку с высокими берегами и на её излучине встали за рощицей, примыкающей к руслу. Хоть там и дуло поменьше, но всё равно за зиму намело снега столько, что Минкин предложил вырыть в том сугробе несколько нор.

— Помёрзнем ведь, — опасались мужики.

— Есть на полуночи народы, что из снега себе целые дома строят. И в тех домах куда теплее, чем снаружи. Не как в наших избах, но даже в трескучий мороз от дыхания и разведённых костерков с потолка покапывает, как весной с крыш. Главное, что ветер не задувает.

В общем, пару нор вырыли, лапника да сена из саней на пол постелили, ветошью прикрыли. И те, кто сперва не поверил, сунув в них нос ради любопытства, ближе к ночи тоже принялись копать руками, палками, саблями, ножами такие же ухоронки. Две ночи в них просидели и день. И никто не замёрз. Только нахваливали, вернувшись из похода по нужде, как хитро наместник Серой слободы выдумал — в снегу греться.

Если не считать того, что невозможно было приготовить горячую еду, то, в общем-то, неплохо пережили буран. Единственное — доставляло беспокойство состояние историка, которому стрела-срезень угодила чуть ниже ключицы. Мало того, что крови много потерял, так ещё и рана гноиться начала, жар у старика поднялся. Вот Андрон перед последним переходом и послал вперёд сани с ним и ещё двумя охромевшими после нападения в сопровождении Жилина на коне, чтобы доктор готовился незамедлительно Василием Васильевичем заняться.

Как оказалось, вовремя его привезли. Ещё бы денёк, и заражение крови могло начаться. Так что теперь «толмач» и главный научный специалист по эпохе идёт на поправку.

Казнь «оборотней в погонах» на совещании «руководящего состава» полностью одобрили, хоть и возникло подозрение, что из-за этого на фоне конфликта с Юрием Святославичем у Серой слободы могут возникнуть большущие проблемы.

— Выкрутимся как-нибудь, — выразил общее мнение Нестеров. — Бог не выдаст — свинья не съест. Да и не до нас князюшке скоро будет, когда татары по окраине его земель прокатятся.

— Как бы он с нами разбираться того же Валаха не послал. Этот долго выжидать не станет, с огромным удовольствием кинется мстить.

— Так ты же, Андрон, говорил, что подстрелил его, — влез с замечанием Лесников.

— Подстрелил. Только тушки его я не видел: лошадь уволокла. Могла и об дерево приложить так, что мозги вылетели, а могла и до его людей благополучно дотащить. Если учесть, что говно обычно не тонет, то и вариант того, что он сюда явится мою голову требовать, тоже вполне возможен.

— Ну, как явится, так и воротится ни с чем, — отмахнулся Беспалых.

— А это уже, друг Сергей, мятежом называется. И хрен бы с тем князем. Хуже будет, если он даст указку пограничникам нас отлавливать. Очень уж не хочется с ребятами отношения портить. Кстати, вы Полкана в известность поставили о своих договорённостях с этим мурзой?

Михаил помотал головой.

— Рано ещё. Мурзу-то мы «нагрузили», у него аж глаза загорелись, но без хана он такое решить не может. Ну, а как Котян на наше предложение отреагирует, сам понимаешь, никто не может предсказать. Даже Сарыбаш. Как мурза говорит, Котян прекрасно понимает, что монгольского натиска ему не сдержать, придётся драпать к венгерскому Беле, с которым он уже ведёт об этом переговоры. Но хорошо было бы, если бы хан решился напоследок громко хлопнуть дверью. Всем хорошо было бы.

Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Так что между 23 февраля и 8 марта только на словах прошло совсем мало времени. Но оба праздника отметили. Ясное дело, не как День Советской Армии и Международный женский день. Ну, не понять «хроноаборигенам» такие названия. Просто «обозвали» из Днём защитника и Днём женщин. К 23 февраля каждому, кто когда-либо участвовал в боевых действиях, включая охрану древнерусских границ, на торжественных собраниях, проводившихся в крепости и Посаде, Беспалых, как «воевода», вручил боевые ножи, изготовленные по мотивам легендарного «ножа НКВД». Ну, и за особо отличившимися «ополченцами» из числа людей ХХ века закрепили персональное стрелковое оружие.

С женщинами вышло сложнее. Ну, где взять цветы в самые первые мартовские дни? Тем более, на такое количество. Пришлось посылать пацанву к реке, чтобы те нарезали веточек вербы. Забили ими кучу тары, но в тепле бассейна их почки распустились, и каждой из них вручили вот такие импровизированные «букетики» из трёх веточек. С пожеланием, чтобы все женщины были такими же нежными, как «котики»-цветочки вербы. Тоже пришлось выдумывать «теоретическое смысловое обоснование» такого подарка. Мол, в женщинах природа заложила возможность зарождать новую жизнь, ведь на месте этих цветочков со временем проклюнутся новые листочки и веточки.

Местным нововведённые праздники понравились. Пусть и поспорили с тем, что не очень-то своевременно чествовать женщин в пору, когда цветов отродясь не бывает, но Минкин только руками развёл:

— Так у нас было принято. Решите, что на следующий год нужно будет его перенести, значит, перенесём. Главное, женщинам внимание уделить, показать, что их любят и ценят, что они не «говорящий скот», годный лишь на самую тяжёлую работу, а такие же ценные люди, как и мужчины. А то и более ценные, поскольку только они способны продолжить человеческий род.

Как раз после женского праздника до Серой крепости с обозом елецкого купчика добралась талицкая знахарка Неждана. Заело ту, что какой-то воин её вздумал поучать, приговаривая, что сам-то он толком ничего не умеет, «а вот наш лекарь…». Решила съездить, глянуть, поговорить с этим лекарем, тем более, тот воин со странным именем Крафт объявил, что за учение лекарь из Серой слободы денег не берёт.

На удивление, все, кого она пользовала во время короткой остановки остатков дружины боярина Евпатия, либо уже выздоровели, либо почти поправились. Включая самого боярина, рану которого Неждана посчитала тяжёлой, сложно излечимой. И обитательницы Посада, у которых местный лекарь (а не повитухи) роды принимал, рассказали, что ещё ни разу не было, чтобы у кого-то после этого началась родовая горячка. И животами народ очень редко мается. А надо-то было всего лишь руки в чистоте содержать, мыть их со щёлоком или с густой вонючей жидкостью с названием «мыло». Сам же этот человек, «доктор», как его называют на здешний манер, каждый день ходит по избам да врытым в землю «куреням», проверяет, все ли здоровы, блюдётся ли там чистота, а тем, кто её не придерживается, устраивает знатную выволочку. Боятся его страсть как, даже больше, чем княжьего наместника, но любят, поскольку строгость его оправдана и на пользу идёт.

По-русски «доктор» говорит плохо. И даже многие его слова, скорее, напоминают те, которыми когда-то молились проездом бывавшие в Талице священники-«паписты», несколько лет назад изгнанные из Киева и с Руси за поношение православной веры. Но неплохо понимает, что ему рассказывала и показывала Неждана. Какая-то особая лекарская речь у него, которую затрудняется толмачить даже старик Василий Васильевич, едва-едва оправившийся после загноения раны от стрелы татей, напавших на обоз слобожан. Оправившийся, кстати, тоже только стараниями «доктора».

Очень поразило талицкую знахарку то, что показал он ей в блестящую трубку со стёклышками внутри. Просто две капельки, одна из склянки с только что вскипячённой водой, а вторая — с той же водой, но взятой с пальца Нежданы. Если первая была просто прозрачная, хоть и плавали в ней какие-то комочки, на вид, слизи, то во второй эти комочки шевелились, сцеплялись и расцеплялись. В общем, были живыми!

— Вот эта-то живность и переносит многие болезни. Убивает её горячая вода с мылом или крепкое вино, выгнанное из обычного или медов. Живность та везде: на руках, на одежде, на инструменте, которым ты раны обрабатываешь, на тряпицах, коими раны перевязываешь. И чем больше грязи, старой крови, засохшего гноя, тем больше вносится её в раны. Потому и нужно руки держать в чистоте, тряпицы для перевязки стирать или даже кипятить, а ножичек твой перед тем, как им для врачевания пользуешься, в кипящую воду опускать.

ЧуднО! Но согласилась Неждана не возвращаться в Талицу с купчиком, когда тот закончит торговые дела, а остаться до конца лета здесь, в Серой слободе, чтобы поучиться у лекаря. И его поучить, какими травами какие болезни лечат.