Затмение Сердца

Глава 7 Двадцать один час до Затмения — тюремный корпус: точное местоположение неизвестно

Узница позволила себе задрожать еще сильнее, когда вновь осталась в одиночной камере, от простого осознания того, что теперь после всего, что произошло, она потеряла ее навсегда… Потеряла ту единственную, что была лучом света в этом царстве мрака. И сделала это с ней и с самой собой именно она: ее руки, ее слабость и трусость.

Это абсолютно неконтролируемое состояние шока привело к судорогам во всем теле. Ощущалось это так, как будто бы ей внедрили в мозг казенный чип и запустили туда разрушительный вирус, который должен быть уничтожить ее разум изнутри. Вместе с тем пытки стражников, с другой стороны, должны были бы добить ее тело.

Но зачем нужно было так изощренно издеваться, почему просто не прикончить ее прямо здесь и сейчас? Вопрос, которым задалась пленница, был скорее риторическим. Тем более, что у нее не было никакой возможности внятно дать на него ответ, поскольку та скорлупа мира, в которой она находилась до момента, когда подвергла мучениям свою подругу, сейчас внезапно дала трещину. Через нее стали проникать настоящие демоны, что принялись в буквальном смысле кусать и терзать ее мозг и сердце, что ощущалось как полная потеря контроля над телом. Руки и ноги стали неметь так, что весь ее организм выгнулся в отчаянной попытке придать им хоть какую-то подвижность или хотя бы создать временную иллюзию контроля движений. Однако все было тщетно. После бесплодных попыток хоть как-то вновь ощутить части своего существа, пленница с ужасом поняла, как дыхание ее сперло так, будто бы некая невидимая сила сдавила ее диафрагму. Хрипя и пуская слюну, путница совершила последнюю отчаянную попытку обрести контроль. Примитивным движением она скинула себя с металлической койки на холодный пол, который, казалось, вибрировал под ней. Сначала девушка испугалась, что, услышав ее падение, за ней тут же придут стражники. Не для того, конечно, чтобы помочь, но, напротив, чтобы наказать за шум. Однако спустя краткий миг напоминающий шаги стук стал похож на едва слышимый гул, который становился все громче и теперь походил больше на воющую сирену — настолько громкую, что ее рев буквально оглушил девушку. Узница позабыла о проблемах с дыханием. В ответ на звук она изо всех сил зажмурилась, постаравшись сберечь рассудок от этого пронзительного эха, который постепенно видоизменялся. Он превратился в стоны, которые со всех сторон обрушились на страдалицу, что, распахнув глаза, замерла от ужаса.

В камере почти не было света, однако даже в этой кромешной тьме были вполне различимы лилово-зеленоватые силуэты призраков, которые состояли из геометрических паттернов. Они постоянно видоизменялись, тем самым создавая иллюзию подвижных объектов, а не статично существующих в пространстве фантомов.

На глазах путницы тут же выступили слезы, поскольку она, не зная никого из них лично, тем не менее как-то без особого труда поняла, что перед ней предстали как бы слепки памяти убитых палачами узников этой темницы.

Однако куда ужаснее было осознавать, что, хотя ответственность лежала, безусловно, в первую очередь на администрации этого пыточного заведения, кровь всех этих людей была и на ее руках. Точнее, на руках таких, как она, которые смалодушничали и предпочли закончить или хотя бы как-то облегчить свои страдания в обмен на причинение куда большего вреда своим товарищам по несчастью.

Скорее всего, и палачей вроде нее тоже постигла незавидная судьба, как и всех этих бесплотных жертв, что пришли за отмщением. Однако, когда эти образы приняли уже иные позы, стало понятно, что они пришли не для того, чтобы мстить, но чтобы о чем-то попросить.

Эта ассоциация возникла у путницы, когда взгляд ее скользнул по кулону, что выскользнул из-за шиворота ее робы, звонко ударившись об пол. Он представлял собой небольшое изображение Богини-бабочки, точно такой же, как и небольшое изваяние в храме при тюрьме, в который изредка водили узников помолиться между пытками и изнуряющими работами на вредном эфирном производстве.

В тот момент, как пленница увидела этот предмет, она тут же нашла его отражение и в фигурах, что ее окружали, на которых был надет этот символ надежды на спасение души после смерти.

И тогда она поняла, что это вовсе не на ней висит амулет. И стало понятно, почему она не могла пошевелится, а также почему не могла долго вздохнуть, но тем не менее оставалась все это время в сознании.

Она и была этим самым изваянием, что стояло в храме и, казалось, все чувствовало и понимало, только вот не могло ничего сделать.

Между теней страждущих, что обращали к ней свои молитвы, она увидела и саму себя, и свою подругу, над которой она столь жестоко надругалась по приказу тех, кто сам ранее истязал ее. И ей стало так невыносимо больно, что она не могла помочь ни себе, ни кому бы то ни было еще, она ощутила, как в буквальном смысле начала мироточить, наполняя комнату слезами странной, черной, отливающей лиловым цветом жидкости, что брызнула из ее глаз и стала заливать все помещение.

Когда вязкий эфир заполнил собой все пространство, скрыв под собой как храм и всех молящихся, так и статую, коей являлась сама путница, стало казаться, что все закончилось и, что можно наконец-таки обрести долгожданный покой. В итоге, однако, все стало еще хуже, когда путница ощутила чудовищное давление, что дробило ее каменную сущность, затягивая в черный водоворот. Он сходился в воронке, в которую, казалось, засасывались все надежды и страдания молящихся, копившиеся в ней как в сосуде. И в определенный момент кто-то, судя по всему, решил этот сосуд мучений разбить и испить до последней капли. Так, прежде чем все горестные воспоминания, из которых целиком и полностью состояла путница, исчезли во чреве воронки, она все же успела различить переливающую пасть, что больше напоминала какой-то хобот, жадно всасывающий все, чем она являлась. И в этот момент путница осознала, что весь мир был не более чем генератором этих эмоций, которыми питалось это существо. Оно даже не дало путнице времени что-либо осознать из увиденного и, самое главное, понятого, одним глотком испив ее страдающий ум без остатка.