Затмение Сердца

Глава 36 Полтора до Затмения — остров Крови

Лила стояла в одиночестве на лесной опушке, задрав голову кверху и наблюдая за метаморфозами в ночном небе, пытаясь понять, как именно она тут оказалась и почему ничего не помнит после того, как попробовала напиток. Она ведь уже давно была не маленькой девочкой, что только-только прошла обряд инициации, а потому должна была прекрасно знать, как управлять измененным сознанием. Может быть, это из-за перерыва? Вполне возможно. Однако, в любом случае, все это уже исследованная для нее территория. И она обязательно найдет выход — нужно лишь отпустить то, что происходить, и просто дать этому быть.

Сделать это было не так уж сложно, по крайней мере, в ее прошлогоднюю бытность в роли охотницы на острове. По сути, ее величайшим страхом было так и остаться на вторых ролях для Индры. Для нее было невыносимо осознавать, что ей и дальше придется оставаться не более чем девочкой по вызову для этого самца просто потому, что она не дотягивала внешне хотя бы до его уровня. В то же самое время и «питаться объедками» в виде других аборигенов она не хотела, а точнее даже и не замечала их, поскольку те представляли для нее безликую массу — в большинстве случаев спившихся неудачников, которые потеряли всякую надежду возродить свой собственный остров. Ведь таланта для того, чтобы выбраться из нищеты и перебраться в Метрополию у них также не было. Однако даже не это было ключевым моментом для Лилы, поскольку и сам Индра не особо то рвался за пределы острова, как и не спешил что-то менять в жизни племени, нет, ему было просто достаточно быть собой. Было достаточно того, что он мог укрощать даже самых страшных зверей на острове. Но вовсе не потому, что посвятил этому свою жизнь, а потому что это было для него привычно. Он бы даже мог с такими навыками стать известным артистом в Метрополии и собирать целые залы восторженных и напуганных зрителей, показывая свою власть над самыми страшными существами, что только видела эта планета! Но в этом просто-напросто не было никакой нужды. Индра с детства любил охоту, и пернатые ящеры были лучшим орудием для того, чтобы испытать азарт преследования добычи и триумф после ее убийства. Точно также было и с девушками. Индре не нужно было прикладывать усилий, чтобы доказать, какой он мужик и сколько соплеменниц уже побывали в его постели, вовсе нет. Он просто хотел получать удовольствие, и женщины были удобным инструментом, как и чешуйчатые твари, для удовлетворения его потребностей. Ни больше и ни меньше. Поэтому-то Лила его любила и одновременно ненавидела. Любила за то, что она могла смотреть на него снизу вверх, и за то, что он давал ей почувствовать себя самой счастливой на всей планете просто потому, что обратил на нее внимание. Но ненавидела она его за все это же самое. За то, что он так легко все получал, в том числе и ее тело, и за то, что она сама не могла жить также свободно, наслаждаясь собой и другими. За то, что в мучительных перерывах между встречами, пока он не соблаговолит ее позвать, она томилась от желаний, после чего бежала к нему сломя голову. За то, что несмотря на все обещания забыть его навсегда, чтобы доказать самой себе, что она еще на что-то годится, кроме как для удовлетворения потребностей Индры, писала и день, и ночь. Писала историю другого, но столь похожего на нее мира, где главная героиня также была заперта в клетке из своего собственного ума. Она видела в голове эти образы, что приходили к ней в виде бесконечных наслоений одной реальности на другую, которые буквально надиктовывали ей те хроники, что она описывала в своих романах, которые один за другим посылала на серверы Метрополии в надежде, чтобы на нее, бедную девочку с далекого острова обратили свое внимание большие люди из издательств. В ее голове тогда она стала бы значимой! И вот тогда бы Индра признал ее достоинства, и тогда бы он стал только ее! Вот только сейчас она прекрасно видела, что все это было иллюзией, обманом, на котором держалась из последних сил ее самооценка, поскольку, чего бы она ни добилась в своей жизни, это бы никак ее не поменяло. Безусловно, некая работа над собой: то, как она, стараясь не отставать от Индры и Шанти, пыталась стать самой искусной охотницей, или ее тщетные попытки прославиться позволяли ей стать лучшей версией самой себя, только вот этого все равно было преступно мало. Потому что она не могла изменить свои базовые реакции, свое поведение, свой внешний вид, находясь в текущих условиях. И она ощущала, как эта клетка из условностей и обстоятельств все сильнее с каждым месяцем и годом сдавливает ее в своих тисках. Более того, чтобы будто бы ее окончательно добить, вместо похвалы и предложений от издательств за ее пророческие тексты, которые могли бы предотвратить надвигающуюся катастрофу, из Метрополии на ее остров пришла смерть, которая разделила ее с матерью и засунула в настоящую пыточную машину, где она также, только чтобы не испытывать больше боли, стала таким бездушным орудием, практически до смерти замучив Шанти. «Но что, если… О, Богиня! Я сама того хотела? — содрогнулась охотница. — Что, если это и было мое желание? Что, если я так сильно ненавидела саму себя и Шанти, что моя злая воля и затянула нас обеих и весь остров в эту кровавую бойню? Но за что? — хотела было спросить она, однако тут же про себя произнесла ответ. — Потому что я ненавижу этот остров. Ненавижу, потому что только в моих фантазиях могу победить эту реальность, это зло, свое слабое сердце, этого Харта, которого я сама же и придумала…»

На охотницу сверху начали падать какие-то маленькие жучки, которых она стала давить своими ладонями, ставшими через пару мгновений красными от крови. Подняв голову наверх, она увидела вновь гниющие в лунном свете трупы на кольях, среди которых была и ее мать, которая смотрела на нее уже ничего не выражающим взглядом.

— Зачем только ты родила меня на этот свет! — в гневе взорвалась охотница. — Чтобы я страдала⁈ Тебя ведь все возненавидели за то, что ты легла в постель с захватчиком! Но даже это я могу понять! Но почему ты не убила меня, когда я была еще совсем маленькая⁈ У тебя что были какие-то надежды⁈ Ты что, захотела все переложить на мои плечи? Ну так полюбуйся! — охотница раскинула руки. — Посмотри, во что превратился наш остров — это теперь один большой скотомогильник, и я стала той, кто внесла лепту в это насилие! Но ради чего все это? Может, ради любви⁈ Ради Индры? Да я ему нахуй не нужна! Как и ты, мамочка, не нужна была тому бледнолицему, который тебя обрюхатил и бросил одну здесь! Ты навсегда так и останешься простушкой Арджуной! Он так и не дал тебе настоящее имя. Имя, которое выбрал бы он сам. Как и мне никто и никогда его уже не… — осеклась Лила. После чего опустилась на колени и горько заплакала.

— Где же она? — пробираясь все дальше и дальше в джунгли и потеряв из виду призрака, пытался отдышаться Симон, наконец признавший поражение и окончательно заблудившийся. Даже несмотря на яркий лунный свет, очерчивающий силуэты деревьев, все пространство вокруг будто было погружено в густую дымку, но не снаружи, а внутри головы путника, что отчаянно пытался наметить дальнейший путь сквозь джунгли, сливавшиеся в его уме в единый геометрический рисунок, который практически не менялся, куда бы он ни обратил свой взгляд. Да, Симону было не в первой ставить подобные эксперименты со своим сознанием, но вот только ему на помощь всегда мог прийти чип в голове, который по первому запросу мгновенно бы откорректировал химический баланс в организме так, чтобы его путешествие по внутренним пространствам протекало более комфортно. Сейчас же все это напоминало больше дурной сон, нежели веселое путешествие. В этих непростых обстоятельствах Симон мог желать лишь одного — вновь вернуться в мир насилия и несправедливости, да хоть в сам ад, только лишь бы прекратить это бесконечное блуждание по кругу.

Симону даже показалось, что он начал хныкать от невыносимости своего положения, однако, коснувшись своего лица, он осознал, что его мускулы даже не дрогнули, а плач, очевидно, доносился откуда-то издалека. Обрадовавшись тому, что в его бесконечном блуждании в потемках сознания произошли хоть какие-то изменения, Симон тут же ринулся навстречу источнику звука, обнаружив впереди себя все ярче и ярче разгорающуюся точку, к которой сходились все линии узора окружающего пространства подобно тому, как нити паутины сходятся в самом центре. Вот только восседал на венце этого творения отнюдь не гигантский паук, который, как мог вполне допустить Симон, водился в местных джунглях, но маленький мальчик, чьего лица Симон не видел, поскольку тот утирал рукавом свое лицо. Одежда у этого ребенка была совершенно чудная — гигантский кроваво-красный плащ крепился на плечи белоснежного костюма, в котором плачущее дитя буквально тонуло. Еще одна странность заключалась в том, что это не сам Симон все ближе шел к этой точке схождения всех нитей мироздания, где восседал этот ребенок, но, напротив, он сам как бы притягивался к ней, будто бы та была сильнейшим магнитом, а Симон — не более чем легчайшей металлической стружкой, которая, ударившись о магнит, буквально стала им самим.

Это Симону стало понятно, когда он, опустив голову, узрел, как в белоснежные одеяние, которое венчали алые перчатки был заключен он сам, а точнее тот образ, какой он лицезрел в отражении зеркала в своем детстве.

— Дорогой! Дорогой! — заставил содрогнуться Симона в теле маленького ребенка голос, который он не слышал уже очень давно и который не должен был уже услышать никогда в своей жизни. — Ма… ма? — не успел даже выговорить Симон, как приближающийся к нему из теней силуэт упал замертво.

К своему ужасу, Симон увидел, как его собственная рука, утонувшая в алой перчатке, была выпрямлена. В ней же он и держал черный пистолет, которым, судя по всему, и убил свою собственную мать, которая, впрочем, уже и так как почти десять лет и так была мертва.

— Что? Что тут произошло? — донесся из теней джунглей второй голос, который принадлежал, без сомнений, другому, ставшему для него не менее важным человеку.

— Нет! Стой! Стой! — попытался было изо всех сил заорать Симон, однако вместо крика пространство вокруг разорвала вторая вспышка, после которой следующее тело упало на листву.

— Черт! Черт! — дрожал Симон, чувствуя, что он в буквальном смысле сходит с ума.

В джунглях начали раздаваться один за другим еще голоса вместе с тем, как из темноты стали выныривать десятки, если не сотни новых теней-силуэтов. Какие-то голоса Симон слышал впервые, а какие-то были ему до боли знакомы, однако их перекрыли автоматные очереди, которые стали выкашивать всех без разбора. После этой резни и сами джунгли, за которыми показалась боевая техника, которую Симон не видел никогда в жизни, стала сгорать в зеленом пламени. Этот адский огонь стал, как и миллионы уже выпущенных пуль, вырываться из-за спины Симона, пожирая все, что попадалось ему на пути, в том числе и саму землю, что, не выдержав, лопнула как воздушный шарик, отправив ум Симона в свободный полет. Пролетая над переливающимися разными цветами узорчатыми паттернами космоса, его ум нацелился на маленький голубой шарик, куда тот в итоге и приземлился. Отчаянно глотая воздух, Симон, чуть не утонув, вынырнул после своего падения на поверхность у самого подножья водопада. Откашлявшись и пытаясь восстановить дыхание, он заметил за потоком какое-то движение и попытался было отползти в сторону, однако даже на это у него сил не осталось, а потому он безучастно продолжал наблюдать за тем, как тень за водопадом все ближе пододвигается к скрывающему ее потоку воды, чтобы наконец преодолеть эту голубую стену.

Симон ожидал чего угодно — что там окажется гигантский черный ящер, алый солдат, да хоть сам дьявол! Но вот чего он действительно в данной ситуации не мог представить — так это обнаженного стана Кейт, на которой уже не было даже того подобия одежды, в которой она была на прибрежном рейве. Ее лицо в то же самое время украшала зеленоватая маска, состоящая из вьющихся узоров, что только подчеркивали огненный жар ее волос, которые, казалось, ниспадали до самой воды, став на порядок длиннее.

Она неспешно прошлась до Симона и, опустившись на колени, приблизилась к его лицу:

— Ты бы видел сейчас свои зрачки, Симон, — улыбнулась она ему.

— Тут… — дрожал тот, стуча зубами, — небезопасно, Кейт! Мы должны отсюда уйти! Мы…

— Я люблю опасность, — улыбнулась она, — разве не по этой причине я все это время следовала за тобой несмотря ни на что? Какая другая женщина бы подвергла себя подобной угрозе?

— До, но как же… Как же вы с Эдди?

— Какой же ты смешной, — вместо ответа впилась в губы Симона Кейт, заставив того позабыть обо всем остальном. Сейчас в его голове работал лишь один механизм — как бы не отпустить из своих объятий ту, что заставляла его тело покрываться мурашками и что своим поцелуем поила Симона самым сладким небесным нектаром.

— И даже если сюда прямо сейчас упадет человеческая бомба и сожжет все вокруг… Все равно! — думал Симон. — Если из кустов на него накинуться черные ящеры — тем более. Даже если вся планета взорвется — это все неважно. Главное сейчас продолжать ощущать вкус Кейт, запах ее кожи, мягкость тела, с которым он слился и, закрыв глаза, провалился окончательно во взрывающиеся в его уме разноцветные рисунки, танцевавшие под ритм их движений и мелодичные звуки, которые они издавали. Симон чувствовал, что уже на пределе, и это по всей видимости ощутила и сама Кейт, которая моментально слезла с него и уже подпрыгнула к иной части его тела. Симону, однако, несмотря на полную погруженность в процесс зачем-то понадобилось открыть один глаз, что на корню уничтожило всю магию момента. Этого короткого мгновения ему хватило, чтобы на длинном языке Кейт увидеть странную красную метку. Симон сначала даже не понял, что это, однако затем его мозг составил ассоциативный ряд, и он вспомнил, что видел такое же изображение и на руке своего несостоявшегося похитителя, и на броне стражи, и на государственном флаге, и на перчатке, которая мгновение назад нажимала с таким отчаянием на спусковой крючок.

Симон, напрочь позабыв о всяком удовольствии, тут же отпрянул, чем вызвал недоумение и даже как будто бы презрение на лице Кейт.

— Что случилось? –немного обиженно спросила она. — Тебе неприятно?

— Откуда, — задыхался Симон, — откуда у тебя эта татуировка?

— Эта? — высунула еще раз язык Кейт, и Симон опять вздрогнул, окончательно удостоверившись, что ему не показалось.

— Это ведь просто сердце, — улыбнулась Кейт, — оно есть у всех, потому что все мы идем по одному и тому же пути: и любим ради своего сердца, и убиваем ради него. Потому что весь мир — это Харт. Это сердце. И ты Харт, и я Харт, и все, что вокруг нас, тоже Харт! — закончила свою речь Кейт, после чего каждый кустик, окружающий небольшое озерцо, и каждый камушек на его дне загорелись алым светом, показывающим, что каждая, даже самая маленькая частичка этого мира имела этот страшный знак сердца. Реакция Симона вызвала сначала ухмылку на лице Кейт, после чего она зашлась истошным жутким смехом, под который Симон уже уносил свои ноги прочь все дальше и дальше от этого проклятого водопада, всю дорогу наблюдая за красными огоньками-сердечками, которые отражали этот смех и будто бы и формировали дорогу, по которой мог двигаться все дальше и дальше путник, а точнее путница, которая, вырвавшись из чащи, замерла на месте.

Лила обнаружила себя стоящей посреди военной базы. Но не той, где могли держать Шанти, ее мать и других пленных, но посреди давно заброшенного терминала, куда, судя по всему, уже пару десятилетий не ступала нога человека, и где через асфальт на взлетной полосе уже пробивались небольшие деревья. Посреди них, в самом центре вертолетной площадки, сидел, поджав ноги к груди, Симон.

Лила не спеша подошла к нему и, опустившись на колени, обняла его. Слушая его всхлипы, она в конце концов позволила и самой себе, наконец, дать волю слезам, поскольку знала, что он видел все то, что привиделось ей. А она, в свою очередь, теперь все знала о нем. Даже с Индрой, когда они пили напиток шаманов, они не могли погрузиться внутрь друг друга так глубоко. Потому что она была ему безразлична. Но по какой-то неведомой причине этому бледнокожему, этому юноше по имени Симон было интересно! Ему были важны ее чувства, ему было важно ее прошлое! Но самое главное — ему было важно ее творчество, ее история. Про мальчика по фамилии Сердце, который, чтобы получить весь мир, своими руками его и разрушил. Как это чуть было не сделала и сама Лила, которую спас Симон, что также испытывал те же сердечные муки любви, что и она. Ничего, казалось бы, не изменилось, но по крайней мере сейчас она знала, что была во всем этом удушливом мире не одна.

Симон, прекратив плакать, поднял свое мокрое от слез лицо к Лиле, что, закрыв глаза, приблизилась к нему и поцеловала в губы. Через минуту они вновь чуть отдалились:

— Были мурашки? — спросила Лила.

— Нет… А у тебя?

— Нет. Ты ощутил что-нибудь?

Симон отрицательно покачал головой.

— Что ж, — выдохнула Лила, — похоже, в свои спутники такой лузер, как ты, мог взять только точно такую же неудачницу.

Повисла небольшая пауза, которую как гром среди ясного неба разорвал смех, в котором смешался хохот Лилы, практически неотличимый от точно такого же взрыва эмоций со стороны Симона. Их общий смех перекрывал даже гром вдалеке, чьи раскаты будто бы несколько извиняющиеся замолкали на фоне их эмоционального всплеска.

Симон, немного успокоившись, взял в руки лежащую неподалеку ветку и стал рисовать на пыльном асфальте фигуры. Среди них был образ ее собственной мамы, что держала на руках ребенка, в котором Лила узнала без всяких сомнений саму себя. Все это время, пока Симон рисовал, она была готова поклясться, что они оба впали в некое подобие транса. Так, Лила, глядя на свои и так довольно смуглые руки, стала свидетелем того, как они становятся угольно-черными с лиловыми татуировками на них, а ее вечный партнер, с другой стороны, вновь явил свою голубую кожу, отливающую золотом. Не было сомнений, что своими незамысловатыми движениями он и творил весь мир вокруг, придавая форму тому содержанию, которое придумала уже она сама. Путница была даже готова поклясться, что свою трехглазую маску Симон не надевал, но как бы сам стал этой маской или уже, наконец, снял с себя образ человека.

— Ну что? Все еще жалеешь, что родилась на свет? — сорвался с губ Лилы голос Симона, который уже будто бы не принадлежал ему самому.

Лила еще раз посмотрела на женщину с ребенком, а потом, наконец, набралась смелости и обратила взгляд на взлетную площадку, которая уже однажды разбила сердце ее матери. Однако прямо сейчас путница осознавала, что больше не сможет никогда пожалеть себя, потому что жалеть уже было некого. Все, что она могла испытать: и плохое и хорошее в этом мире, было не более чем отвлечением ее внимания. Лила поднялась. Вместе с ней поднялся и Симон, после чего она отрицательно покачала головой, теперь уже зная, что будет бороться за свою жизнь до самого конца, просто потому, что, кроме этого, для той, кем она временно являлась, не было ничего важней.

Симон протянул ей свою руку, и Лила, вместе с этим интуитивно обернувшись, увидела призрак своей матери, которая тянулась уже своей ладонью за тем, что никогда уже не будет ее. Однако это была не ее жизнь. Не ее выбор. А выбор Лилы был прямо перед ней. Поэтому она без лишних раздумий протянула руку и ощутила тепло ладони Симона, на мгновение почувствовав едва заметный, но все же приятный ток, который вошел через ее пальцы прямиком в сердце.

Будто бы в ответ на ее чувства с неба сорвалась очередная лиловая молния и ударила, казалось, всего в паре сотен метров от них прямо в конце взлетной полосы.

— Нам лучше уйти с открытой местности, — поежилась Лила, указывая на небо, — эта туча совсем скоро накроет и нас.

— Нет, — нахмурившись, пробормотал Симон, подавшись вперед и как бы заслонив собой Лилу,– это нечто другое.

Лиловые молнии вновь заиграли в ночном небе, вырисовывая гигантский силуэт, использовавший облака как маскировку. Небо разрезала очередная вспышка, после чего туча моментально разверзлась, обнажив гигантский глаз, который был подобен взору самого бога, что наблюдал с небес за двумя маленькими букашками под собой. Затем проявилось и гигантское сердце, в которое и был вписан титанический глаз, что венчал конус колоссального по размерам аэростата. Он начал резко снижаться, заставляя мощью своих двигателей сотрясаться землю, на которую он стал приземляться, вырывая генерируемым ветром ближайшие деревья с корнем и руша ветхие здания терминала, которые попадались ему на пути.

Симон уже было схватил Лилу, чтобы предпринять изначально безуспешную попытку заслонить ее своим телом, однако в самый последний момент сработала система торможения, и гигантский корабль, наконец, ломая под собой асфальт, затормозил окончательно, приземлившись на посадочную полосу прямиком перед двумя путниками.

Раскаты грома затихали, вместе с чем на макушку Симона упала сначала одна дождевая капля, затем еще и еще, после чего сразу начался ливень. Через стену воды промокшие уже насквозь Симон и Лила наблюдали, как в нижней части корпуса аэростата возникает свет по контуру гигантского прохода грузового отсека. Он с рокотом раскрылся, после чего явившаяся из его недр выкатывающаяся площадка-трап для тяжелой техники приземлилась в паре метров от содрогнувшейся от сопутствующего грохота парочки.

Под ритм бьющих тяжелых капель, что барабанили по металлическому корпусу, эхом отражались и шаги приближающейся к выходу фигуры. Симон ожидал увидеть, как из грузового отсека появится тяжелая техника или целые батальоны алого воинства. Но вместо этого навстречу им вышел всего один человек:

— Хорошее же ты местечко выбрал, Сима, чтобы отпраздновать свой день рождения, ничего не скажешь!

— Нет, — запнулся Симон, — этого просто не может быть!