Всемирная выставка в Петербурге

Глава 6, В которой Николай Львович приходит в ужас от поведения графа Толстого и глупости своих подчиненных.

На второй день работы министром внутренних дел Николая Львовича уже ожидали доклады троих подчинённых. Двое из них были в чинах и должны были отчитаться о подготовке выставки и о ходе расследования убийства Синюгина. Третий же, простой жандарм, похоже, неуютно ощущавший себя в министерском кабинете, был источником той переворачивающей сознание новости, которую поведал накануне Государь, и явился сообщить министру всё, что знал, без искажений, из первых рук.

— Павильоны обыскали на предмет взрывчатки или полостей, могущих служить для закладки оной, — рассказывал первый докладчик. — Всё чисто. Правда, выявили несколько подозрительных рабочих, которые сопротивлялись обследованию помещений. Не исключено, что это профсоюзники или сообщники нигилистов, так что за ними рекомендуется надзирать. Сама стройка павильонов подходит к концу, но отделочные работы несколько отстают от того, что предполагалось...

Ещё и отстают! Николай Львович шумно вздохнул. Никак профсоюзники саботируют стройку намеренно, чтобы посеять смуту! Нынче-то рабочий пошёл грамотный, так иной раз такой будет хуже интеллигента... Ладно, надо увеличить финансирование стройки, делать нечего...

— А что с экспонатами?

— Ожидаются — и в наилучшем ассортименте, за это не беспокойтесь! Бакинская нефть, вологодское масло, каслинское литьё, самарские трёхколёски, нижегородские автопеды, вагоны из Пермской губернии и всё как положено... Царь-Телеграф изготовлен и едет Великим Сибирским путём. Павильон «Мира Искусства» уже расписывают, в Павильоне Балета уже репетируют, костюмы сшиты. Сейчас верстаем черкесов, текинцев и самоедов в деревни аборигенов. Кстати, граф Толстой желает тоже выставляться...

— Это что ещё за глупости? — нахмурился Николай Львович, сразу сообразив, что речь идёт ни о ком ином из семьи Толстых, как о скандальном писателе, исторгнутом из Православной Церкви.

— Такое он желание изъявил-с, — сказал чиновник. — Говорят, что из протеста против выставок. Вы же знаете, Ваше Превосходительство: для Толстого паровые котлы всё равно что мельницы для Дон Кишота, ненавидит их сильнее, чем японцев... Помните, как в том году он на паровую сенокосилку-то ополчился?.. Осмелюсь доложить, впрочем, что, так как граф Толстой сейчас в Европе а-ля-мод, выставление его, например, в павильоне Агрономии, может быть весьма выгодным делом. Кстати, кубы украинского чернозёма для этого павильона...

— Ладно-ладно, — оборвал его министр. — А что с Олимпийскими играми? С ними-то уж в лужу мы не сядем?

— Никак нет! Круглый цирк для атлетов уже возведён, маршруты гонок для шоффэров и для велосипедистов разработаны, извольте видеть, вот, — чиновник положил на стол какие-то рисунки. — Только вот атлетов у нас нет. Это, конечно, не страшно, в принципе, французы с англичанами без нас посоревнуются... Но мне кажется, Ваше Превосходительство, что для империи это не авантажно. Не распространить ли по губернским дворянским собраниям приказ выставить хотя бы одного атлета с уезда?..

Николай Львович мысленно выругался: вот ведь манера пошла идиотская, людям на играх биться!.. Язычники, что ли?.. Будь его воля, он бы одним махом запретил это позорище. Но раз уж в Европе это модно и раз Государь желает тоже в этой моде поучаствовать... Придётся и в самом деле кидать клич по дворянам, чтоб спортс-мэн`ов подыскать — не доверять же такое серьёзное дело, как представление Отечества на всеплатнетных соревнованиях, простонародью! Ладно, и с того, чай, выйдет польза: удастся заткнуть рот интеллигентам, рассуждающим, по какому праву дворяне владеют лучшими землями, если уж полтора века, как не служат. Вот и послужат атлетами: не зря ведь говорят, что в новом веке вместо войн будет спорт. А если их в достатке не подыщется, Николай Львович ради Государя и сам выступит хоть в гребле, хоть в вождении трёхколёсок, хоть в забеге, хоть в вождении дирижаблей...

Ладно, всё это можно попозже обдумать. Что там с расследованием?

— Отыскали пятнадцать свидетелей, ехавших в поезде, и допросили, — начал второй докладчик.

— И что говорят?

— Один — что бомбу бросил мужик в крестьянской поддёвке, второй — что студент в фуражке, третий — что стриженая девица, четвертый — что дама в годах, — стал читать по бумажке чиновник.

— Что, все разное сказали?! — возмущённо перебил Николай Львович.

— Никак нет. Двое показали на мужчину средних лет в мундире путейца, двое — на еврея в ермолке, двое — на священника...

— Какого ещё священника?! — закричал министр.

— Не могу знать.

— Они издеваются?

— И этого не могу знать, вашпревосходительство... Ещё трое сказали про даму в турнюре.

— С чего вы вообще взяли, что это действительные свидетели?!

— Расспросили на ближних заводах, они объявились. Ещё объявление в несколько газет дали с просьбой прийти тем, кто видел.

— Очевидно же, что это не свидетели, а либо сумасшедшие, либо сообщники, которые хотят нас сбить со следа! Настоящих найдите!

— Так точно.

— А что говорит наш агент у энэмов?

— Говорит, что изо всех сил отговаривал от убийства, но его не послушали. Слышал, что у них там был ещё один бомбист, который ошивался около места на случай, если первый не попадёт, но ушёл, не бросив. А про то, кто был в поезде, говорит, что они этим с ним не делились.

— Вам известно, что этот агент бесполезен? — мрачно поинтересовался Николай Львович. — Вы сколько ему платите?

— Пятьсот рублей в месяц. Так точно, — ответил чиновник в обратном порядке.

— Рехнулись?! За половину этих денег можно завербовать гораздо более полезного информатора! Пройдитесь по студенческим кружкам, по поэтическим сходкам, по женским курсам! Поспрашивайте у фабричных, какие агитаторы к ним захаживают! Отправьте людей к земским и попытайтесь вывести их на откровенные разговоры! Вы обязаны найти выходы на террористов! Каждого второго из них как правило можно завербовать, если не за деньги, то за услуги! Умные жандармы за пару штанов переманивают нигилистов на свою сторону, остолопы!

Николай Львович разошёлся, принялся ругать чиновника, сказал, что провинциальная жандармерия в Саратовской губернии работает лучше, что заевшиеся столичные «охранители». В конце концов сказал то, о чём думал: им за месяц надо не просто раскрыть убийство Синюгина, а разогнать, обезглавить, по крайней мере, ослабить этих энэмов! Куда это видано, что бандиты, имя которых знает весь Петербург, взрывают направо и налево, а полиция бессильна пересажать их хотя бы наполовину! Чиновник кивал и со всем соглашался. В конце концов, Николай Львович разозлился настолько, что выгнал и его, и докладчика про выставку. Лишь после этого сообразил он, что жандарма с особым докладом действительно лучше послушать один на один...

— Так ты, значит, был на месте взрыва? — обратился к нему, несколько испуганному, министр.

— Точно так, Ваше Превосходительство.

— И что же ты услышал?

— Одна баба сказала, что сын её... ну... это самое...

— Стой! По порядку рассказывай.

— Слушаюсь. Значит, когда взорвалось, там одну бабу ранило, видно, фабричную. Другая подбежала к ней, молиться, причитать стала. А та ей говорит: «Мол, дура я, молчала, мол, так долго, как теперь как бы мне и не помереть со своим секретом». И дальше ей: «Миша — царевич!».

— Она пояснила?

— Так точно. Сказала, что когда Нечаев из Алексеевского равелина выскочил, да всю императорскую фамилию порешил, ейный муж самого маленького царевича выхватил из пожарища в суматохе, да и к себе взял. Говорит, сперва хотели царского дитятю возвратить, да привязались: своих не было.

— Речь идёт о Михаиле Александровиче, внуке Александра Второго? — спросил министр, вспоминая как во всех газетах двадцать лет назад писали, что во взрывах и пожаре, организованном вырвавшимися из крепости бесами, тела царской семьи так искорёжило, что останки двухлетнего Михаила не сумели выделить из угольев, оставшихся от его близких.

— Не могу знать, Ваше Превосходительство. Но должно быть, о нём. Он же маленький был в эту пору.

— Значит, раненая женщина была похитительницей великого князя, которая воспитала его как своего сына... А ты понял, кто была вторая?

— Вторая была молодая. Я так понял, что это какая-то её родственница, может быть, дочь... Хотя, если у неё не было своих детей, возможно, это жена похищенного царевича.

— Скажи, — министр задумался и перешёл на непривычный для себя задушевно-доверительный тон. — Ты правда веришь, что великий князь Михаил выжил?

— Та баба, она помирать собиралась, — ответил жандарм. — Уж не знаю, померла ли или нет. Но перед смертью, пожалуй, не стала б она сочинять-то...

— Но кто мог оказаться на месте и похитить ребёнка, кроме самого Нечаева и его сообщников? — спросил Николай Львович.

— Охрана Алексеевского равелина, — незамедлительно отозвался информатор.

— Разумно. Значит, надо поднять списки, кто в то время там работал... — ответил министр.

Он решил, что пошлёт за архивами незамедлительно, но внезапно замер и задумался. Потом заулыбался, отпустил жандарма и почувствовал, как настроение с каждой секундой становится лучше и лучше. Николаю Львовичу явилась замечательная идея, как решить все три проблемы одним махом: и выставку обезопасить, и энэмов наказать за из бесчинства, и снять все вопросы в истории с Михаилом...