Всемирная выставка в Петербурге

Глава 15, В которой Николай Львович слушает Шаляпина и ест севрюжью уху.

Поручив Софье Зиночку, Николай Львович решился претворить в жизнь уже много дней вынашиваемый план. Для этого ему, правда, надо было ни много, ни мало как оказаться на противоположном конце России. Впрочем, благовидный предлог для этого — инспекция охранных отделений в Сибири — легко нашёлся, а с запуском Великого Сибирского пути и потратить-то на дорогу придётся всего шесть-семь дней в одну сторону.

На ведомственном поезде Николай Львович не поехал, хотя на нём было бы даже быстрее: боялся подрыва. Решил, что спокойнее будет отправиться на «Стреле Амура» — роскошном составе повышенной комфортабельности, который дважды в месяц отправлялся из столицы и шёл до самого Владивостока. В светском обществе Петербурга, кажется, не было уж ни единой души, кто не прокатился хоть самую малость на этой гордости русского паровождения, принадлежащей компании «Черепановъ, Черепановъ и французскiй капиталъ». Если петербургский дворянин и рисковал ехать к восточному фронтиру, в неизведанные земли Зауралья — то уж только на «Амурском».

Всё в этом поезде было по высшему классу: оборудование его, от самого котла и до щипцов для конфект в ресторанном вагоне выделялось роскошью среди всего нового и новизною среди роскошного. Можно сказать, «Стрела Амура» была передвижной постоянно действующей выставкой российских достижений: не зря и на Голодае ей отводилась отдельная часть Павильона железных дорог. Сообщение из поезда с городами происходило через беспроволочный телеграф Попова. С помощью него же при проезде в районе Первопрестольной в салон-вагоне давалась трансляция «Царя Салтана» Римского-Корсакова — прямиком из Большого театра, лишь динамик к уху приложи — и наслаждайся. О часах подачи оперы оповещали афиши, лежащие в каждой каюте — изысканно-витиеватые, кружевные, словно шуховские башни, они были отпечатаны новейшим и точнейшим орловским способом. То же относилось и к обеденным меню. Двери ресторана и салона открывалась без человека, при помощи одной элекросилы и с участием столетовского фотоэлемента. Водку подавали в специально изготовленных славяновских стаканах. Ну, а о такой мелочи, как лодыгинские лампы во всех вагонах, уж и говорить-то было нечего.

Публика в поезде подобралась тоже самая лучшая. В первый день поездки, пока «Стрела» шла Николаевской дорогой от столицы до столицы, министр свёл знакомство в салон-вагоне с весьма очаровательной компанией. Граф, ехавший в Подмосковье для продажи вишнёвого сада; статский советник, служивший при министерстве народного просвещения, и генерал-лейтенант от паромобильных войск пригласили Николая Львовича присоединиться к ним четвёртым для партии в вист, а, сыграв несколько роберов, разговорились. Всех интересовала будущая выставка.

— Немцы, говорят, погодную машину выставлять будут! Из неё по облакам палят словно из пушки. Нужен дождь — можно вызвать, а если не нужен — так прекратить можно. Только вроде как угля она ест много. И тяжелая, без рельсов не проедет.

— Да всё враки! Нет у них такой машины! Её только сочиняют — да не выходит. Чертежи привезут и муляж, вот и всё.

— А вот у англичан поинтереснее! Я слышал, они там изобрели агрегат для чистки ковров. Он всасывает пыль, как шприц — лекарство! Аппарат подвозят к дому, длинный шланг просовывают в окно и собирают всю пыль при помощи механической тяги. Подумать только! Говорят, с одной квартиры он может высосать до полуфунта пыли, а с особняка — и целый фунт!

— Совершенно бесполезная машина! Что в ней проку, если прислуга может убираться в доме и ежедневно, и совершенно бесшумно, и обходится дешевле, чем все эти пожирающие топливо английские штучки? Как по мне, так это просто механика ради механики! Инженерское безумие.

— Э, нет! Вот где инженерское безумие, так это у французов! Говорят, они изобрели и хотят представить паровую гильотину!

— Да вы что?!

— Да-да! Вы не ослышались. Кажется, после последней революции они окончательно посходили с ума. Сперва эти «импрессионисты», потом непристойные танцы с голыми ногами и вот теперь...

— Австрияки наверняка снова не покажут ничего интересного, кроме вальсов, чардашей и полек...

— Не скажите! На прошлой выставке в Лондоне венские булочки награждены золотой медалью.

— Так то в Лондоне! Когда у них там что было по уму-то?!

— На этой выставке большая золотая медаль должна быть российская! Николай Львович, а правду говорят, что от России ожидается сенсация?

— Да-да, я тоже слышал! Господин министр, пожалуйста, откройте нам секрет!

— Будет показано изобретение некоего русского гения-самоучки? Так, по крайней мере, говорят все...

Николай Львович смущённо улыбнулся. Изобретение русского гения, ожидавшееся на выставке, было секретом Полишинеля. Запираться он не стал:

— Да, господа. Уж не возьмусь сказать, самоучка тот инженер или всё-таки что-то окончил... Но — да. В последний день выставки будет показано невероятное изобретение русского гения. Летательный аппарат тяжелее воздуха.

— Тяжелее воздуха?!

— Но разве французская академия не доказала, что аппараты такого рода летать не могут?!

— Всегда думал, что это абсурд сродни вечному двигателю.

— Однако же!

— Но кто этот гений?

— Можайский?

— Нет-нет, — отозвался министр. — Не Можайский. И тут вы можете меня не пытать. Фамилии этого гения я не запомнил. Как-то раз она мелькнула в связанных с выставкой документах, но, по чести сказать, оказалась совсем незнакомой и тотчас вылетела из моей головы. Боюсь, и вам она бы не сказала ничего. Думаю, господа, нам стоит дождаться выставки и лицезреть всё воочию!

Меж тем поезд прошёл станцию Горелово, а, как всем было известно, между Гореловым и Нееловым в ресторане происходила подача севрюжьей ухи. Так и вышло. Стоило благородной компании выяснить, что никто из них понятия не имеет, кто из русских инженеров мог бы быть создателем ковра-самолёта, как официанты пригласили всех откушать ужина.

Переместившись в вагон-ресторан, новые знакомцы Николая Львовича завели беседу, без которой в последние годы не обходилось ни одно благородное общество, — о благе России. На то, как улучшить её, мнение у каждого имелось отдельное.

— Хватит нам с Болгарией и Сербией играться! — сказал граф. — Не ровен час, уйдут они под немца! А то и обратно под турка! Присоединять братьев-славян надо! Да и румын заодно с ними тоже, чего мелочиться! А то, что, выходит, зря на Шипке мёрзли?

— Это всё подождёт, — таково было мнение генерала. — Сейчас главный делёж пирога где? В Китае! Вот закончат там с боксёрами — и действовать бы нам тогда скорее! Вокруг Владивостока территорию России скруглить надо. А то что — япошки сожрут ведь Маньчжурию! Не конкуренты же они нам, в самом деле! Если надо будет, разобьём их, но Шанхай наш должен быть!

— На юг надо, в Персию! — спорил с ним статский советник. — С шахом договариваться, медленно входить, чтоб не заметили! Железку построить туда. Вот у немцев Берлин-Багдад строят! А нам надо в Басру из Бухары. Да поторопиться! Не то там англичанка всё займёт! А с Афганистаном и вообще не церемониться. Ввести войска туда — и всё, дело с концом.

Все трое принялись упрашивать Николая Львовича, чтобы он как лицо, приближённое к Государю, передал Его Величеству их ценные соображения. Министр изящно уклонился от ответа, заверив всех, что в обязательном порядке передаёт императору все услышанные им умные идеи умных людей, но в то же время и не пообещав ничего конкретного. Тут как раз принесли бланманже и шампанское. Новые друзья Николая Львовича подняли бокалы за прогресс России в будущем, XX веке:

— За защиту Сербии от немцев!

— За победу над Японией!

— За наш Афганистан!

Потом их позвали обратно в салон смотреть оперу.

Поезд к этому времени стоял на станции Неурожайка, где его обступили какие-то оборванцы из местных, просившие милостыни. Чтобы не портить настроения пассажирам этим зрелищем, прислуга тут же опустила на окна салон-вагона большой белый экран. На него из специального устройства стали проецировать заранее снятую в Большом театре фильму. Устроившимся на креслах пассажирам раздали особые слуховые приспособления, проводами присоединенные к приёмному устройству телеграфа — и изысканное развлечение началось. Хотя Николай Львович и знал, что движущиеся перед ним картинки запечатлены заранее, очарование того, что он слушает настоящего Шаляпина, выступающего на сцене, сию секунду, увлекло его до крайности.

***

В Москву прибыли утром, перед завтраком. Стоянка была долгой. За время неё Николай Львович успел проснуться и сделать гигиенические процедуры в своей каюте. Тут к нему постучались. На пороге оказался человек с модной бородкой и несколько хитрым, чрезмерно самоуверенным взглядом. Сюртук на нём был гражданский.

Человек извинился за явку без приглашения, представился путейцем и протянул министру карточку. Там значилось:

«Сергей Юльевич Витте. Общество Центральных железных дорог».

«Из остзейских», — подумал министр.

— Покорнейше прошу простить мою дерзость, — говорил меж тем незваный гость. — Случайно узнал о том, что Ваше Превосходительство следует этим поездом и решил, что необходимо предупредить через вас Государя. Видите ли, какое дело: я десять раз говорил железнодорожным чиновникам о том, что ставить в Императорский состав грузовые локомотивы это опасно! Но никто меня не слушает! Передайте, пожалуйста, Государю: ездить ему с такой скоростью, как он ездит, грозит крушением! Россия рискует лишиться последнего представителя августейшей династии из-за лихачества кочегаров и переоценки наших насыпей...

Николай Львович кивнул, не удостоив выскочку ответа. Тот, вместо того, чтобы понять этот намёк и убираться восвояси, продолжал:

— А ещё передайте, пожалуйста, императору, что с Японией лучше не ссориться, потому как пропускная способность Великого Сибирского пути для поступления, в случае чего, военных грузов во Владивосток...

Тут Витте осёкся, столкнувшись с холодно-презрительным взглядом министра. Получив этот безмолвный ответ, самонадеянный умник, наконец, понял, что его непрошеным советам здесь не рады, и исчез.

«Ох уж эти немцы, — подумал Николай Львович, когда поезд тронулся, оставляя Витте на перроне. — Всю дорогу русских поучают! Нет, Бироны, прошло ваше время! Не пустим! Вот наглость... Сам-то даже не чиновник, а туда же, лезет умничать...».

***

К концу дня в Нижнем Новгороде из поезда вышла та часть приличной публики, что не покинула его ещё в Москве. Её места заняли дельцы, купцы, фабриканты, разбогатевшие крестьянские дети, скотопромышленники, золотодобытчики, дирижабельные магнаты и прочие неинтересные Николаю Львовичу личности. Между Вяткой и Пермью в салон-вагоне в одном углу обсуждали торговлю нефтью, в другом — производство корсетов машинным способом, в третьем — строительство школы в Никольск-Уссурийском уезде, в четвёртом ещё того хуже — устройство быта политкаторжан на острове Сахалин и писанину какого-то литератора на эту тему. После этого Николай Львович понял, что поговорить ему больше не с кем, и оставшуюся часть дороги провёл у себя в каюте за чтением «Собора Парижской Богоматери» Гюго.

До Читы, куда он ехал, оставалось ещё несколько дней ходу.