— Вы — законный царь, — услышал Михаил.
Эти слова донеслись до его ушей не в первый раз. Позавчера, когда Вера Николаевна заставила его привести паромобиль к рабочей окраине, а потом под дулом пистолета войти в какую-то квартиру, где они заночевали вместе, Коржову уже была говорена эта фраза. Тогда Михаил пропустил ахинею мимо ушей, всю ночь думая, как бы убраться отсюда утром. На другой день, когда он не был отпущен на работу и лишен возможности дать весточку даже родным, а потом, вновь под дулом, наряжен в мундир служащего почт и телеграфов, пристёгнут к Вере Николаевне наручником и отвезён на какую-то дачу под Петербургом, то снова услышал невнятную белиберду о как будто бы царском происхождении. Сегодня его привели в чей-то заброшенный сенник со сгнившей крышей. Пробивающийся через образовавшиеся в ней дыры свет скупо падал на лица собравшихся в сарае людей и делал их ещё более мрачными и подозрительными, чем они в глазах Коржова были. И тут ему снова сказали:
— Вы — царь, Михаил.
И вот тут, на третий раз, в душу измученного страхом, переездами, погоней и непониманием происходящего пленника закралась мысль: а что, если это не просто шутка? Что, если не пустая болтовня? Что, если в действиях его похитителей и в самом деле имеется некий резон?..
В сарае, кроме Михаила, было пятеро: Вера Николаевна, которую он сто раз пожалел уже, что спас; толстощёкий усатый еврей средних лет; средних лет дама со скучным лицом, очень сильно напоминающая учительницу; молодой красавец лет двадцати пяти, беспричинно радостный, самодовольный, похожий на декадента; наконец, седеющий субъект под пятьдесят лет с бородой как у крестьянина, в очочках как профессор и с осанкой как у дворянина. Вот этот-то последний Михаилу и сказал:
— Вы — царь, Коржов.
Представился он Германом Александровичем, и пленнику показалось, что он здесь главный.
— Да какой я царь, помилуйте!
— Как какой? Самый что ни на есть настоящий, законный. Вам разве Вера Николаевна не рассказала то, как вы единственный были спасены во время выступления в Петропавловской?
— Рассказывала. Ну и всё равно...
— Вам тогда было два года. Наверняка какие-нибудь образы той бойни даже отложились в вашей памяти. Может, вспомните их, Михаил Александрович?
Миша вспомнил свои сны. Но говорить о них чужому человеку не захотел. Ответил вместо этого:
— Иванович. Иван был мой отец.
— То приёмный, — ответил «профессор». — А ваш родной отец был цесаревич Александр Александрович, сын Александра II, царствовавший несколько часов под именем Александра III... Скажите, Коржов, во сколько лет ваша мать родила вас?
— В сорок один. Что с того?
— А как долго они были в браке с отцом до того?
— Ну, лет пятнадцать, наверное, были. Что дальше-то?
Михаил продолжал упираться, хотя уже понял, к чему клонит Герман. Всё равно признавать правоту похитителей было противно.
— Есть у вас братья и сёстры?
— А вас это не касается!
— Вы правы, — отозвался собеседник неожиданно. — И правда не касается. Тем более, думаю, их нет. В любом случае, вы уже поняли, к чему я веду. Мне нужны не ваши родственники, а ваше понимание того, что заставило немолодую бездетную пару взять к себе ребёнка, к которому по нынешним абсурдным законам они даже не могли и приближаться.
— А я не считаю нынешние законы абсурдными! — заявил Михаил, почуяв в речах Германа Александровича какую-то противную себе нигилистическую гадость. Коржов уже давно подозревал, что его похитители это никто иные как политические преступники. — Я законы уважаю и царя чту! Это ясно?
— Ясно, отчего же не понять, — сказал «профессор». — Даже в чём-то разделяю ваше мнение. Ещё Белинский писал о том, что России нужно уважение хотя бы тех законов, которые уже есть. Ну так по этим-то самым законам, Михаил Александрович, вы и выходите государем! По указу Павла I трон после смерти Александра III должен был наследовать его сын при наличии такового — ну, то есть, вас — а не брат. Не Сергей. А Сергей — узурпатор.
— Сергей Александрович — законный император всероссийский, — испуганно пролепетал Михаил, услышав рядом с именем царя пугающее ругательство нигилистов.
— О, нет, Ваше Величество. Законный император это вы. А ваш дядя Сергей незаконно похитил вашу корону, попирая все священные устои.
Михаил взглянул в глаза Герману Александровичу. В них читались азарт, игра, хитрость, усмешка. Остальное же лицо собеседника оставалось непроницаемо спокойным. «Может, он из охранки? — подумал Коржов. — Проверяет?». Вслух сказал:
— Издеваетесь, что ли?
— Отнюдь. Приучаю вас к титулу.
— Не надо меня ни к чему приучать! — разозлился Коржов. — Скажите уже по-человечески: кто вы такие и что вам от меня надо?! Какого лешего вы держите меня здесь, в плену!?
— Во-первых, не в плену, а под защитой. Не забывайте, Михаил Александрович, о том, что вас ищет полиция: во-первых, по доносу вашей хозяйки, во-вторых, за похищение дирижабля, а в-третьих, за спасение Веры Николаевны, которую голубым мундирам не удалось уничтожить. Так что вы, конечно, можете высочайшим указом повелеть нам отпустить вас, но на вашем месте я бы так не делал: за решёткой, поверьте, не весело.
— Были?
— Случалось.
— Так кто вы такие? Поляки? Очередные заговорщики, злоумышляющие против царя-батюшки, я прав?
— Разве мы злоумышляем против вас, Ваше Величество? — подал голос румяный парень из-за спины Германа Алексадровича.
— Если бы мы так решили, то вас бы уж не было, — мрачно отозвалась немолодая «учительница».
— И почему это мы обязательно должны быть поляками? — обиженно произнёс еврей.
— Чего мы хотим, так это благополучия для российского народа, — высокопарно проговорил Герман Александрович. — Восьмичасовой рабочий день. Страхование для рабочих. Пенсии обездоленным. Отмена выкупных платежей и передача всей помещичьей земли в распоряжение крестьянским комитетам с тем, чтобы быть отданной в руки людей, которые её обрабатывают. Равные гражданские права для всех сословий. Право голоса для каждого. Созыв постоянно действующего и ежегодно переизбираемого Земского собора, который бы контролировал деятельность министров в общественных интересах... Жизнь в соответствии со справедливостью, а не сообразно с учением церкви и бессмысленным старыми устоями. Вот, собственно, и всё.
— А в чём подвох?
— Да нет подвоха.
— Быть того не может! — сказал Миша. — Мягко стелете! Знаю я вас, нигилистов! Сказки наивным рассказываете, а сами только и думаете, как бы царю-батюшке напакостить, да смуту водворить!
— А зачем нам эта смута? — спросил Герман Александрович насмешливо.
— Уж это я не знаю! Только думаю, что вам за это англичанка платит, чтобы ей под шумок весь Иран захватить! Чтоб России Иран не достался!
— Позвольте узнать, — всё так же насмешливо продолжал атаман нигилистов. — Вы рабочий вот. А вам лично как рабочему что было бы нужнее: восьмичасовой рабочий день при сохранении прежней зарплаты или Иран?
— Вы меня не путайте! — сурово отозвался Коржов.
— Да я вовсе и не путаю. Просто у вас как у рабочего интересуюсь: как вы смотрите на восьмичасовой рабочий день, страхование от несчастных случаев и пенсии не могущим работать?
— Мы в эти ваши сказочки не верим, — сказал Миша. — Вы только заманиваете нашего брата. А сами дурного хотите.
— Отчего же не верите?
— Оттого, что это невозможно.
— Почему же невозможно?
— Потому что господа не согласятся.
— А вот ежели сменить этих господ?
— Так то только царь может сделать, — ответил Коржов. — Он не будет. Ему господа не позволят. Он-то, может, и рад нас фабричных облагодетельствовать, да ему помещики с министрами и с фабрикантами нипочём этого сделать не дадут. Ведь это ж ясно.
— А отчего же он не сменит этих министров? — продолжал иезуитствовать Герман Александрович.
— Так нет у него других-то.
— Как же нет? Неужели же в статридцатимиллионной стране не найдётся нескольких умных и честных людей? А как же профессора из университетов? А как же сами рабочие? Сами крестьяне? Кому, как не им знать, что нужно народу? Отчего бы царю не назначить народных министров?
— Не по-царски это как-то, — сказал Миша и задумался. — Вообще говоря, может это и можно бы сделать. Но царь-то не знает!
— Да как же не знает? Вы знаете, Ваше величество!