Воздаяние Судьбы

Глава 25. На Лысой Горке

Вероника Марковна провалилась в непонятную мглу, из которой неясно пробивался голубой свет — словно уволакивало её прочь нечто нереально-потустороннее. Голубое свечение угасло, но несколько секунд директриса ещё отбивалась от чего-то, но потом с удивлением обнаружила, что это лишь просторный чёрный капюшон широкого балахона, который непонятно откуда взялся на её плечах. Она скинула колпак и огляделась. А, оглядевшись, поняла, что хорошо влипла.

Стояла она со стаканом того странного вина, которым всю их компанию угостил мерзавец магистр, на плоской вершине лысого холма, а вокруг простиралась дикая природа, утопающая в ночной мгле. Лишь сверху светил угнетающе большой месяц. Дул лёгкий ветер, приносящий сырость и тепло.

Прямо перед Вероникой стояла та, кого она боялась и кого надеялась больше не увидеть — старая карга, которая в прошлом году едва не свела её с ума самым фактом своего появления. Тогда Вероника Марковна многого натерпелась от этой ведьмы.

Фифендра как будто не замечала гостью, отчего у той вдруг появилась слабая надежда, что на этот раз всё обойдётся — она как-нибудь незаметно исчезнет из этой галлюцинации и снова очутится в своём кабинете. Но старуха подняла голову и обнаружила директора.

— А, коллега… — неопределённым тоном заметила она.

— Я бы предпочла, чтобы вы прекратили свои шутки надо мной. — оскорблённым тоном ответила та.

— Не я к вам явилась — вы ко мне. — безразлично ответила Фифендра.

И тут только Вероника заметила, что они на холме не вдвоём — была ещё одна фигура, над ней и стояла со своей клюкой ведьма.

На жухлой прошлогодней траве пригнулась на коленях и медленно валилась набок ещё одна старуха. Она упала, и Вероника с невольной дрожью увидела сморщенное лицо, пустые челюсти и седые космы. Голова старой женщины была неловко склонена к левому плечу, отчего лицо смотрело вбок. Один глаз закрыт морщинистым веком, второй из-под седой брови бессмысленно смотрел на месяц из глубоко провалившейся глазницы, и был он мутен от застарелой катаракты. В тишине, вновь наступившей на вершине, слышалось тяжёлое и хриплое дыхание. Со страхом Вероника вдруг поняла, что старуха умирает, а Фифендра лишь смотрит на это.

Что здесь происходит?! Она в панике огляделась и бросила ненужный ей стакан с вином, которое так и не выпила.

Был там ещё котёл — массивная толстостенная посудина из чугуна, украшенная по ободу литыми фигурами вроде оскалившихся горгулий и пятилопастных виноградных листьев. Стоял он на треноге, глубоко ушедшей в землю своими лапами. В котле оставалось на дне немного жидкости — тёмной и густой.

«Наверно, кровь!» — в страхе подумала Вероника.

Умирающая с усилием вдохнула воздух, широко разинув беззубый рот, белый глаз её уставился на Веронику, чем вызвал в женщине дрожь отвращения.

— Немного не вовремя вы, коллега, попали ко мне в гости. — низким голосом сказала Фифендра, не отрывая пристального взгляда от лежащей перед ней фигуры — та уплощалась, распластывалась по земле, становясь почти бесплотной.

Вероника ничего не успела возразить, как старая карга продолжила:

— Мои ученики привыкли называть её Кривельдой. Они думают, что это её имя. Но это не так.

— Да? — безразлично спросила директриса.

Но ведьма словно не заметила нарочитого пренебрежения в голосе коллеги и продолжала:

— Настоящее её имя — Кримхильда, а шея у неё кривая оттого, что когда-то очень давно воин по имени Хильдебранд ударил её своим мечом.

— Вот как? — уже с гораздо большим интересом отозвалась Вероника Марковна. — И за что же так он обидел пожилого человека?

Ведьма засмеялась, словно оценила шутку.

— О, нет! Кримхильда была дивно хороша собой! Она была из рода Нибелунгов. Её мужем был Зигфрид.

Всё, что она сказала, пролетело мимо ушей директрисы — та не знала тех, о ком говорила ведьма, и они её не интересовали, но перемена, начавшаяся с Фифендрой, оказалась занимательна. Веронике и раньше казалось занятным, как та умеет меняться прямо на глазах — надо сказать, у старухи явно было сценическое дарование. Ведьма выпрямилась, и облик её быстро потёк — седые космы сменились на пепельную волну, лицо посветлело, расправились морщины, и превращение завершилось переменой цвета плаща — теперь он стал густо-синим, с атласным отливом.

Старуха на земле ещё раз схватила ртом воздух и с тихим хрипом стала отходить. Тогда Фифендра, не глядя, резким жестом выбросила в сторону руку, и стакан, оброненный Вероникой, взмыл с земли и чётко попал прямо в ладонь ведьме — та почерпнула жидкость из котла и быстро влила в рот умирающей.

Едва тёмная влага проникла меж сморщенных губ, как глаз старухи закрылся, и в лице умершей отразилась тишина.

— Кримхильда, ты оставила меня… — прошептала ведьма.

Вероника деликатно помалкивала — не время сейчас приставать с требованиями, чтобы её немедленно отправили обратно, потому что и так предельно ясно, что это снова шуточки полтергейста. Но то, что произошло далее, заставило Веронику на некоторое время забыть и о своём раздражении, и о требованиях, которые она собиралась предъявить ведьме.

Лицо умершей вдруг стало преображаться — оно разглаживалось и молодело на глазах — кожа приобрела безупречную гладкость и свежий цвет, брови выгнулись ровными дугами над закрытыми глазами. И вот под чёрным балахоном уже лежала молодая женщина.

— Как вам это зрелище? — неожиданно спросила ведьма своим резким голосом, отчего Вероника вздрогнула и невольно подняла глаза. Оттого и не заметила, как умершая поднялась.

Кривельда, или Кримхидьда, стояла на земле, ничего вокруг не замечая. Её глаза удивительного голубого цвета смотрели на луну. Белая рука потянулась к капюшону и скинула его, плащ соскользнул и открыл золотые волны прекрасных длинных волос. Открылось богато расшитое платье. Женщина была такой необыкновенной красоты, про какую раньше слагали песни и поэмы.

— Это ты, Брунгильда?! — вскрикнула она, словно очнувшись от сна, белая рука её невольно потянулась к шее, где более не было уродующего её шрама. Вокруг её фигуры словно серебрился воздух — лёгкая дымка охвативала женщину.

— Да, это я, сестра моя. — дрогнувшим голосом отвечала ведьма.

— Прости меня, Брунгильда! — зарыдала золотоволосая. — Прости предательство, прости мне мою зависть! Прости мне гибель Нибелунгов!

— Прости и ты меня, сестра. — отвечала та со слезами. — Прости мне смерть Зигфрида! Ночь прощения, Кримхильда! Сегодня мы прощаемся с тобой!

Вероника ничего не понимала, но возвышенность происходящего коснулась и её. Директриса почувствовала смущение — настолько сильная волна горя и печали шла от обеих женщин.

— Иди, Кримхильда, — глотая слёзы, заговорила валькирия. — Он ждёт тебя.

Она подняла вверх руки и развела их в стороны. От этого движения заколебался и задрожал не только воздух над горой, но и само пространство начало преображаться. От вытоптанного пятачка на вершине горы стала простираться далеко вперёд мятущаяся травами равнина. Вдали засияла под луной река, по берегам которой могучим строем стояли многовековые сосны. По водной глади беззвучно скользила ладья с высоким носом. Она приближалась, и стало видно, что нос её вырезан в виде драконьей головы — он гордо плыл над лунной рекой. Ряды вёсел вздымались и опускались в такт, отчего казалось, что это крылья, и дракон сейчас взлетит.

На носу ладьи стояла высокая фигура в длинном плаще, и ночной ветер развевал светлые волосы этого человека. Хотя и был он далеко, заворожённой Веронике подумалось, что должен быть он необыкновенно хорош собой.

Кримхильда шла к берегу реки. Ладья причалила, и они встретились.

— Всё. — сказала валькирия.

Видение задрожало и рассеялось. На вершине горы остались только Брунгильда и её гостья из другого мира.

— Куда она ушла? — в потрясении спросила Вероника.

— В Валгаллу. — ответила та, которая была Фифендрой, а нынче назвалась Брунгильдой. — Они соединились. Счёт закрыт.

Глаза Вероники невольно обратились к тому месту, где только что была умершая старуха, и директриса содрогнулась: тело покойной тихо распадалось, превращаясь в сухой прах, и тот, похожий на печную золу, стал медленно уходить в землю.

«Не пора ли поговорить о возвращении?» — размышляла Вероника, подумывая, как бы подступиться к неуступчивой карге.

— Где наш стаканчик? — спросила колдунья. — Вы, кажется, так и не выпили? Догадываюсь, кто своровал из моего котла волшебное вино. То-то мне показалось, что какой-то лысый молодец в нездешнем костюмчике шатался у моего дуба.

— Полненький такой? — встрепенулась Вероника, по описанию признавая подлеца-магистра.

— Он самый. — подтвердила ведьма.

— Этот мерзавец обманул меня. — мрачно ответила директриса.

— Это точно. — согласилась ведьма. — Только ошибаетесь, это уже совсем не тот мерзавец. Тот мерзавец сам крупно накололся — его сделка совсем не так выгодна, как он думал. Фактически он сдал своё тело в аренду навсегда под самые мошеннические проценты. Теперь в его теле обитает демон, именно он украл у меня зелье.

Вероника вдруг осознала, в каком же скверном положении она очутилась. Как выбираться? Как торговаться со старухой? А та подошла к котлу и заглянула в него. Сосуд был пуст, и ведьма с явным сожалением оставила его.

— Знаете, Вероника Марковна, — сказала она примирительным тоном. — Не хочется мне нынче препираться с вами и спорить о педагогике. — Наши с вами пути расходятся и навсегда. Портал между вашим и нашим миром закрывается навсегда и я не думаю, чтобы у нас была причина когда-либо снова искать встречи. Но, сегодня вы попали ко мне в гости, а гостеприимство на Селембрис свято, тем более в такую ночь. В Вальпургиеву ночь.

Тут до Вероники дошёл весь ужас — она угодила на шабаш. Подлец магистр, или кто там вместо него!!

— И не надейтесь, что я буду с вами летать на мётлах и целовать в зад чёрного козла. — с достоинством произнесла она. — Немедленно верните меня обратно и прекратите ваши дурацкие шуточки.

— Брось скандалить, Вероника. — небрежно отозвалась колдунья. — А то останешься здесь навсегда. Будешь у меня служить вместо Кривельды. Лягушек откармливать сто лет, потом пиявок на болотах собирать сто лет, потом солить поганки, посуду убирать за учениками. А там посмотрим — выдать тебя замуж за лешего, или скормить дракону. Зря так осторожничала — надо было пить со всеми, сейчас бы веселилась. Теперь пойдёшь со мной, а у меня совсем иные планы. Помни, только нынешней ночью я добра к тебе!

Тут она пронзительно засвистела, так что у Вероники заложило в ушах, и непонятно откуда на холме взялся белый жеребец с крыльями — тот самый, которого директриса видела в прошлом году в вестибюле и который её до смерти перепугал. Теперь же он нетерпеливо фыркал, кося огненным глазом на гостью, и рыл копытом землю. Валькирия уже сидела в седле и с усмешкой протягивала Веронике руку.

Директриса обостренными нервам почуяла, что всё действительно очень серьёзно — шестое чувство говорило, что ещё мгновение промедления, и будет поздно. Ведьма не шутила!

Валькирия одним движением, словно кошку, втянула её на круп коня, и тот резким прыжком взял с места.

Широкие крылья едва шевелились, ловя кристальный воздух, и нереальный скакун возносился широкими виражами в восходящих с земли потоках. С ясного неба пронзительно светили звёзды — они вызывали у Вероники панику. А также яркая луна, словно огромный фонарь, освещала проплывающие мимо земли. Они летели высоко над плотными массивами тёмных лесов, миновали реки.

Проплывали стайками деревни, тонкие ниточки дорог едва угадывались среди мерцающих травами и россыпью цветов полей. Величественные шпили городских построек, ратуши, островерхие дома, площади, мосты.

Крылатый конь снижался над широкой рекой, текущей среди скалистых берегов, поросших седым лесом — дикое место! И вот Вероника идёт с колдуньей по мрачно-величественному лесу — высокие замшелые сосны, как исполинские копья, устремились в небо. Такая древность чувствовалась в этом месте, такая далёкая эпоха… Сам воздух был иным — густой и пряный, от него кружилась голова.

— Я родилась в Исландии. — заговорила ведьма, вступая на лесную тропу. — Но, моим отцом был не человек, а сам Один, которого в те поры мы считали богом. Потом я была выдана замуж за франкского короля Гюнтера. Тогда я и встретила Зигфрида.

— Постойте! — вдруг вспомнила Вероника. — Так это же был фильм! Там такую блондинку тоже из Исландии выдали замуж именно за Гюнтера! Я хорошо помню, у меня отличная память! У него с Брунгильдой была любовь, а потом он женился на другой и забыл эту блондинку. А под конец, когда он умер, она себя убила мечом на такой большой лодке, где его хотели похоронить. Так это вы, вы из этой сказки?!

— Заткнись. — терпеливо ответила валькирия, не останавливая шага. — А то проткну мечом. Так вот, как было верно подмечено, Зигфрид умер, потом погиб, спустя много лет, и мой муж, король Гюнтер. Я не любила его, но была верна долгу. Это была история предательства, и в ней была виновата Кримхильда, за что и была наказана гибелью своего второго мужа, гибелью детей, уродливым шрамом и, главное — бесславием. Проклятия, которые ей слали люди, погибающие по её вине, погрузили её в непроходящий ад вечной старости. Я к тому времени оставила королевство франков, выполнив своё предназначение — родить от короля сына, который будет продолжать род великих воинов. Только это уже скрыто от бардов, которые записали трагическую историю гибели Нибелунгов. Кровь героев не должна иссякнуть. И вот нынче я иду посмотреть на своего сына.

Это Вероника, не имеющая детей, всё же была в состоянии понять — мать соскучилась по сыну.

— А потом вы меня вернёте обратно? — допытывалась она.

— Верну, верну, не беспокойся. — успокаивала её колдунья. — Если будешь вести себя хорошо.

На краю высокого утёса, стоящего над водами реки и окружённого глубокими ущельями, среди поросших лесом гор, под раскидистой сосной лежал надгробный камень, широкая плита, на плоскости которой был вырезан барельеф — спящий воин в полном вооружении. Лицо, каких нынче не увидишь — твёрдый лик арийца — крылатый шлем и двуручный меч в руках.

— Вот здесь он спит уже много веков. — промолвила валькирия. — Раньше этот утёс стоял на Рейне, потом я с сестрами перенесла его сюда, в Селембрис. Это было уже после того, как мой отец разгневался на меня и изгнал меня от своего лица. Боги умерли, валькирии ушли в Валгаллу навсегда, а я осталась здесь.

— Теперь пора? — спросила директриса.

— Молчи. Я всё ещё валькирия, и долг мой не завершён. Я не веселюсь беспечно, подобно прочим свободным существам, в Вальпургиеву ночь. Я каждый год слежу, как приближается конец, когда проснутся и выйдут из преисподней все демоны войны и гибели — эрифии, керны, гарпии. Я вижу неумолимое приближение смерти, я вижу, как с каждым годом набирает силу прах. Как тлен вновь собирается в подобие призрачной жизни и движется великим войском на беспечный мир. Как в тучах копится бессчётное число проклятий, духов насилия, демонов жестокости, суккубов злобы, бесов алчности и торгашеской лихорадки. Я вижу, как среди людей, в их повседневной жизни поселились и живут их жизнями умертвия, вампиры, оборотни, йэху.

— Не знаю, о чём вы говорите. — заметила Вероника, глядя на надгробный камень. — Я лично ничего такого не встречала. Конечно, в последнее время средства информации разводят нездоровый мистический ажиотаж, но это есть прямое следствие расцвета этих самых средств — естественная борьба за своего читателя и зрителя.

— Вот-вот. Обыкновенная борьба за пищу. Знаете сказку о лисёнке, который понадобился сразу двум псам?

— Ну и зачем вы мне всё это говорите? Какое я-то имею к этому отношение? Явились бы не в школу к нам, а в Думу, или в Белый Дом, да объяснили бы там всё.

— Поздно, поздно. — пробормотала ведьма.

Вероника набрала воздуха и хотела уже что-то отъязвить в ответ, до того её раздражала эта дешёвая игра, как вокруг сильно потемнело, потом мощно содрогнулось небо, всё освещённое дьявольски яркой вспышкой — от края и до края — а потом глубокий, продолжительный раскат тяжёлыми волнами обрушился на землю. Второй раскат, ещё более могучий, сопровождаясь ветвистыми молниями, потряс утёс так, что сосна в смертельном ужасе пронзительно заскрипела и тяжко застонала.

— Что это?! — крикнула Вероника, натягивая на голову свой капюшон. — Гроза?

— Это Рагнарёк. — гулко засмеялась ведьма.

— Конец мира? — проявила осведомлённость Вероника.

— Конец света. — поправила Брунгильда. — Это не одно и то же.

Широким фронтом шла чёрно-синяя волна, а за ней вторая, третья… Тяжёлые клубы наползали друг на друга, подминали и растекались над водой. И вот воды уже не видно — одна лишь чернота глубокая внизу, и только утёс с сосной и древней могилой стоит недвижим среди беснующихся туч. Чёрная кайма внизу вдруг озарилась кроваво-красной вспышкой, задрожала и с чудовищным шипением, испуская искры, стала отступать. Со дна иссохшей реки поднималась волна огня. Мрачное сияние то разрасталось, то оседало, испуская мертвенно-дикий гул, а в чёрно-синих тучах занимался долгий низкий рёв — там что-то перемешивалось, перемещалось, словно готовилось родить чудовище, способное поглотить весь мир.

Из глубины нарастало поистине сатанинское пение — многоголосое, торжествующее, нетерпеливое, кощунственное. Прорвались пронзительные вопли, как будто миллионы ртов, сомкнувшись воедино, издали единой глоткой крик нестерпимой боли. Как будто чудовищная роженица готовилась исторгнуть из дьявольского чрева чудовище-дитя. Мир содрогался, раскачивался, грохотал, ревел, стонал и плакал.

На мгновение всё замерло, потом со змеиным шипением и низким рёвом разошлась середина туч, и показался нос корабля, высокого парусного судна. Величественно-мрачная каравелла наплывала на утёс. За ней показались ещё две, за ними — четыре, восемь, и далее вся панорама, виднеющаяся в прореху туч, оказалась заполнена разнообразными судами. Судно грозно надвигалось, и прошло мимо утёса, едва не задевая его бортом. И тут Веронике стало отчётливо видно, из чего были сделаны его борта — это была плотно спрессованная масса мумифицированных трупов. Рты мёртвых раскрыты в застывшем крике, похожие на палки руки-ноги переплелись, рёбра расплющены — среди них и старики, и женщины, и дети.

Форштевень судна, все палубные постройки состояли из костей, лопатками крыта палуба, вместо снастей — кишки, а вместо парусов — татуированная кожа. На палубе толпятся мертвецы, их толпы напирают волною друг на друга, скрываются, как берег под приливом, и снова катят. Пустые глазницы смотрят множеством холодных нор, а руки тянутся и ищут что-то в промозглом мутном воздухе. Корабли шли мимо, неся с собой, в себе отвратительный груз мертвечины. Наконец, последний проплыл мимо утёса, и море стало вспухать и подниматься, словно хотело поглотить утёс — тяжёлая волна уже ползла к вершине.

Всё море состояло из волос — светлых, тёмных, седых. Волна вскипала шерстью, как пеной, выкидывала кошачьи и собачьи черепа, шуршала шкурами, смердящими останками, катала зубы, как речной голыш. Всё это изливалось у подножия утёса и уходило вглубь.

Море подступало, катя свои бесчисленные черепа, неся волной исполинский океанский лайнер. Его высокие борта составлены из спрессованных ногтей — все ногти всех умерших, какие были в мире. Бесчисленными зубами, как инкрустацией, украшены его борта. Из высоких труб возносится клубами чёрный дым и клочьями расходится над морем. И каждый клок — лик демона с горящими глазами. На палубе идёт веселье — обтянутые кожей скелеты пляшут, пьют, флиртуют. Из шпангоутов сплошными струями стекает мусор — останки благ цивилизации, минутных удовольствий, жвачного инстинкта, пепел иллюзий и каша из мозгов.

Море ушло, остался огненный песок — от горизонта до горизонта. И небо цвета крови, на котором, как на экране, виднелись небоскрёбы. На утёс с натужным скрипом двигалось видение: огромная колесница, запряжённая гигантским волком. Глаза фантастической твари глубоко черны, а зубы скрежещут в нетерпении. В колеснице сидело многорукое божество — оно доставало со дна тележки человечков и нетерпеливо совало в рот, пожирая их со страшной быстротой. За колесницей, как мантия, тянулось небо, сдирая с основания мосты и небоскрёбы, а за плащом небес открылась чернота без звёзд.

— Что это?! — спросила Вероника.

— Это Рагнарёк — конец света. — с печалью ответила Брунгильда. — Так его видели древние. Всё очень неопределённо и очень фантастично. Человек, как говорили они, есть мера всех вещей. Но, кажется, у вас несколько иначе: у вас человек стал вещью. Волк Фенрис есть символ преобладания хищного начала в человеке. Вот это и есть начало конца. Мой сын знал, за что сражался, а ваш военный Молох — машина для переработки мяса. Вы просто исполняете приказы, каждый на своём месте.

Валькирия опустила руки и отошла от края утёса. Видение стало таять и растворилось, остались только молчаливые седые леса, река да свист ветра.

— Я так поняла, вы каждый год в мае специально прилетаете сюда, чтобы полюбоваться на эти картины? — полюбопытствовала Вероника.

— Нет, не всякий раз, а только подходяще случаю. Обычно я посещаю места великих битв.

— Если вы хотите показать мне всю программу, то, может быть, вам стоит знать: мне неинтересно.

— Догадываюсь. — усмехнулась Брунгильда, отходя дальше к лесу. Вероника шла за ней.

Вернувшись к Лысой Горке, директор поспешно спрыгнула с коня и очень обрадовалась, когда он, повинуясь беззвучному приказу, взмахнул своими крыльями и моментально взмыл в тёмное небо, растворившись в нём.

Вероника нащупала завязочки плаща и с облегчением избавилась от него. Оставшись в своём строгом деловом костюме и туфлях, она слегка размяла ноги, прогуливаясь по бестравной верхушке и слегка увязая каблуками в почве.

— Ну, раз экскурсия закончилась, давайте по домам. — бодро предложила директриса.

Валькирия, однако, никуда не торопилась. Она небрежно провела рукой в воздухе, и прямо посреди вытоптанной площадки образовался массивный стол с резными завитками на толстой ножке, а также оскаленными волчьими пастями по четырём углам, возникли также два тяжёлых деревянных кресла с высокими прямыми спинками. На столе образовались две чаши и старинная бутыль. Видимо, колдунья решила продолжить встречу. Делать было нечего — не спорить же с ведьмой! — и Вероника уселась в кресло, ничего хорошего от продолжения банкета не ожидая.

Разлив вино по чашам, валькирия некоторое время сосредоточенно вдыхала аромат букета. Вино и в самом деле было необыкновенно хорошо — Вероника, которая умела ценить качество, признала это. Она не без удовольствия прихлебнула из широкого сосуда, который представлял из себя совершенно антикварную вещь, пряно-терпкий напиток, отдающий одновременно и ночным лесом, и солнечным теплом.

— Что за вино? — спросила она у ведьмы.

— Вы не поверите. — усмехнулась та. — Эту настойку умела бесподобно делать Кривельда, причём из обыкновенных терновенных ягод. Жаль, больше мне не пить его.

Вероника с пониманием покачала головой, соглашаясь с ведьмой: действительно жалко. Такого бы винца себе бутылочку домой — чтобы потягивать из хрустальной стопочки вечерком перед телевизором в своей уютно оборудованной квартире. Вероника обожала комфорт.

«Ну давай, говори, чего хотела.» — мысленно подбодрила она ведьму, прекрасно понимая, что неуступчивая карга не просто так сотворила кресла, стол и выпивку.

— У меня только один вопрос к вам, коллега, — произнесла Брунгильда, словно отвечая на мысли гостьи. — за что вы так обошлись с нашим парнем?

Директриса скривила лёгкую гримасу, словно говорила: я так и знала!

— Понимаете, он мне мешал. — призналась она. — Я столько лет трудилась, продвигала свою школу, добивалась звания образцовой, выбивала финансирование. Теперь же, когда настало время пожинать плоды, он мне начал портить показатели. Он единственный, кто не укладывался в схему. Изолировать его на время было решением, а потом эта проблема осталась бы кому-нибудь другому.

— Это как? — удивилась валькирия.

— Я иду на повышение. — сообщила директриса. — Перехожу в департамент образования, благодаря своим заслугам, а потом намереваюсь баллотироваться в депутаты городского собрания.

— Вот оно что! А что же вы не спихнули нам его раньше, ещё в прошлом году, когда он вам мешал?

— Большая разница, коллега! Одно дело необъяснимое исчезновение — это уже криминал, а другое дело — диагноз!

— У меня большое желание превратить вас в гадюку. — вкрадчиво призналась ведьма.

— Не думаю, что вы так поступите. — небрежно отвечала Вероника. — Я уже заметила, что вы человек принципа. Вы же сами сказали, что гостеприимство в вашем мире свято, особенно в такую ночь. Я ваш гость, хоть и невольный. Вы ничего не сделаете мне.

— Ваша правда. — тут же согласилась Брунгильда. — Вы озабочены карьерой?

— Да. — прямо ответила директор. — Я помню наш прошлогодний разговор. Вы идеалистка, а я не питаю иллюзий в отношении педагогики: она нужна лишь, как средство сдерживания юношеских масс. Открою вам тайну тайн, моя наивная коллега: само существование педагогики невозможно без повсеместной моральной неполноценности человеческих масс. Для нормального функционирования военной машины нужно мясо. Для политики нужен кризис. Медицине нужны больные. Карающим органам нужны преступники.

— Я думала, вы недалёкая и ограниченная женщина, а вы сознательно циничны.

— Завуч Кренделькова тоже думает, что я примитивный функционер с одной извилиной в мозгу. — засмеялась Вероника. — Я нарочно обставила себя таким ущербным коллективом. Неважно, что они плохие учителя, главное — они послушны.

— А Маргарита Львовна?

— Она больна. — после минутного раздумья ответила директор. — Она не дотянет до пенсии. Мы проводим её с почестями.

— У вас всё продумано.

— Всё. — с твёрдой убеждённостью ответила Вероника Марковна и, видя, что ведьма не отвечает, продолжила:

— Судя по всему, ваш мир устойчиво пребывает в состоянии раннего средневековья. Может, быть, и того ранее. Не тем ли объясняется ваш наивный идеализм? Вы всё ещё верите в силу разумного воспитания, в золотой век? Я помню наш прошлогодний разговор, когда вы так решительно осуждали нашу несовершенную педагогику. Скажите, коллега, у вас есть абсолютно гуманный метод регулирования отношений в обществе, избегающий всякого насилия и подавления личности?

— Коллега, вы забыли, что население нашего мира живёт в раннем средневековье — тут тоже есть войны, злодейства и убийства. Люди есть люди — они живут так, как умеют. Нет, мы не клонируем сознание.

— Так, я неверно поставила вопрос. Могу с абсолютной уверенностью сказать, что после продолжительного периода мелкофеодальных распрей в вашей стране начнут формироваться крупные державы, потом пойдёт процесс колониального поглощения, потом состоится техническая революция, а далее начнутся гонки технологий. Это закономерный путь развития человеческой цивилизации. Вы возражаете?

Валькирия отрицательно покачала головой.

— И вот придёт момент. — продолжала директриса. — когда вы неизбежно окажетесь перед той же ситуацией, что и у нас — перед глобальной катастрофой. Что вы сделаете? Начнёте разруливать ситуацию сверху, беря на себя роль богов? Уйдёте молча, оставив неразумное человечество на произвол судьбы? Ведь, что ни говори, человек по своей сути существо агрессивное, недальновидное и алчное.

— Согласна.

— Однажды кто-то случайно изобретёт порох. Потом кто-то откроет явление электричества, а дальше покатится лавиной. Прогресс остановить невозможно, можно только возглавить его и направлять в нужное русло.

— Кому нужное? Человечеству?

— Тому, кто может возглавить.

— А кто сможет?

— Тот, кто сможет. — со смешком ответила Вероника.

— Тирания?

— Да. Это неизбежно. А, следовательно, неизбежен и закономерный конец, когда сумма ошибок управления перевалит за некоторый критический рубеж. И это путь многих жертв, которые лучше просчитывать заранее. Человеческое стадо не в состоянии саморегулироваться — нужен координатор. И думаю, что у вас происходит то же самое, только сознаваться не хотите.

Брунгильда промолчала, а директриса продолжала охотно распространять:

— Скажите честно: вы верите в человеческое здравомыслие? Я говорю о человечестве в целом. Вы верите, что они способны выносить уроки из ошибок истории? Что они способны верно оценить и сами ошибки и сам путь, которым идут? Они способны на массовое самоограничение ради спасения себя как вида?

Валькирия подняла голову, посмотрела на директора странным взглядом и обронила:

— Нет.

Директриса не обратила внимания на потемневшие глаза собеседницы — она как раз приводила в порядок причёску, заново перекалывая шпильки и укладывая пышные волосы.

— Так, стало быть, уроки истории ничему не учат будущие поколения? — небрежно спросила она. — Так что же такое история, как не коллекция фактов? Я говорю вам это как историк.

— Разве вы не химик? — удивилась ведьма.

— Нет. Я историк. И потому знаю, что во все времена, в любом месте, в любых условиях человек есть то, что он есть — животное. А животным нужны пастухи, которые призваны и регулировать численность и определять род занятий.

— И к этим высшим существам вы причисляете себя? — догадалась ведьма. — Скажите, а почему у вас нет детей?

— Не хочу, чтобы после меня осталось что-то, о чём я могла бы сожалеть. — призналась Вероника. — Ведь я тоже понимаю, куда ведёт этот путь.

— Вы понимаете?! — изумилась Брунгильда.

— Да, понимаю, что наступают времена, когда верховное правление будет подобно пиру во время чумы, но я с готовностью желаю в нём участвовать. Откровенность за откровенность: как вам удаётся удерживать ваш мир в состоянии стабильности? Только честно!

— Мы искусственно сдерживаем развитие цивилизации. — глухо ответила Брунгильда. — Ни порох, ни электрический ток в этом мире не изобретут. Мы изъяли некоторые физические составляющие, без которых явление невозможно. Но сверх того мы в жизнь людей не вмешиваемся.

— Вот оно что! — расхохоталась Вероника. — Кастрировали целый мир?! Ради их же блага?!

— Нет. — произнесла валькирия. — Мы отняли у детей опасные игрушки.

— Тогда ждите своего Прометея. — резко ответила директор.