Скорее в царский дворец! Он отсутствовал всего один день, и, может быть, ещё ничего не случилось. Царь рассчитывал видеть его только спустя четыре дня — столько занимает дорога до Оракула и обратно — так что мог особенно не торопиться. Эх, зря Лён уничтожил каменную демоницу — она сдерживала царя в действии, мешая ему покидать дворец и надолго удаляться за его пределы.
Не обращая внимания на ночную суету в городе, множество огней, слоняющийся по улицам народ и веселье на площади, лёгкая птица незаметно села на пустом балконе и моментально обратилась человеком.
Во дворце многое изменилось — прежде всего исчезли тяжёлые дубовые двери, укреплённые железными полосами, а кое-где уже успели поставить новые: нарядные, резные, раззолоченные. Опасность, которая гнездилась во дворце шестнадцать лет, ушла, и теперь все очень спешили придать царскому жилью достойный вид. Кругом виднелись следы праздничных приготовлений, и суетливо бегали с охапками тканей слуги. Таскали с места на место мебель, мыли окна, выметали мусор — работы был непочатый край, поэтому от расспросов дивоярца отмахивались и вообще слушали невнимательно.
Отчаявшись получить какой-нибудь внятный ответ, Лён уже подумывал, не устроить ли местной публике ещё одно огненное шоу, как вдруг увидел старого слугу — отца пропавшей девушки. Вот кого следовало отыскать в первую очередь!
От него-то Лён и узнал, что в тот же день, как уехал дивоярец, царь затеял охоту. До этого он много лет не мог покинуть свой дворец надолго, потому что боялся не успеть вернуться в укреплённые комнаты до наступления темноты — каменная демоница стерегла его. А теперь на радостях пригласил гостя на охоту. Он не ждал возвращения волшебника так скоро, а то бы пригласил и его.
Понятно, царь Лазарь решил воспользоваться четырёхдневной отлучкой Лёна — он знать не мог, что дивоярец может превращаться в птицу.
У Лёна появилось дурное предчувствие — всему виной было неясное предсказание Оракула — что-то о том, что царь может пережить своего сына. Тогда выходит, Долберу грозит какая-то опасность! То-то Лёну казалось в рассказе Лазаря что-то не так — уж больно гладкой выглядела его речь, как будто царь репетировал её не один раз. Ещё Оракул обмолвился, что не стоило спешить уничтожать каменную демоницу. А он-то думал, что сделал явное добро! Выходит, демоница стерегла царя, вот только зачем?
В любом случае надо отправляться за Долбером — уж больно неясны намёки Камня. Есть такая смутная тревога, что спутнику Лёна грозит гибель.
Куда они могли уехать на охоту? Никто не мог дать ответа. Если царь Лазарь и задумал что дурное по отношению к гостю, то едва ли стал бы оповещать кого-нибудь о месте, в которое уехал.
Распадок! Каменный распадок, в котором он встретил духов камня! Не врал ли царь, говоря, что не раз выезжал на поиски этого колдовского места? Едва ли — демоница его не выпускала из дворца.
Чем больше Лён размышлял над этим, тем более уверялся, что место, в которое ему надо попасть — тот самый распадок. Что же делать? Даже днём он может облетать многие вёрсты в виде птицы и не найти этого места. А уж ночью… Но, даже ждать утра было совершенно невыносимо — зрело в душе тревожное чувство, что опасность с каждым часом, с каждой минутой приближается к товарищу.
Так он стоял у открытого окна, вдыхая свежий воздух, и через городскую стену глядя в тёмное поле, на едва различимую в ночи дорогу, на высокий каменистый обрыв, с которого позавчера они с Долбером спустились, чтобы придти к новым проблемам — ещё хуже старых.
Нет, ждать невозможно! Кто знает, какое злодейство творится сейчас под покровом ночи! Он бы сейчас сорвался с места, обернувшись птицей, но куда лететь?!
Вздохнув, Лён поправил на плече дорожную суму, с которой теперь не расставался. Верный Сивка, шкурой которого пахнет эта сумка, бродит сейчас где-то среди ночного луга, щиплет травку, радуется отдыху. Делать нечего — надо ждать утра.
— А волшебные вещи тебе не помогут? — спросила Гранитэль.
Её голос так внезапно нарушил его печальные мысли, что Лён он неожиданности вздрогнул. Ах, да! Волшебные вещи!
— Что именно? — спросил он, поспешно потроша свою суму.
— Я первый раз вижу эти магические предметы. — призналась принцесса-Перстень. — Но, мне помнится, Кирбит говорил о том, что они из себя представляют. Кажется, он не зря тебе их подсунул. Что-то этот негодяй знает о них.
— Я уж и сам думаю, не тем ли волшебником он был, что оставил их в лесном племени. — ответил Лён. — Ведь тот человек хотел зачем-то попасть в лимб, а в лимбе, слышал я, и не такие теряют память.
— Да, возможно, этот демон когда-то был волшебником и даже очень сильным, если сумел вырваться из лимба. И так просто тебе с ним не расквитаться.
— Вот именно. Ведь он был на крылатом коне, когда проезжал через те леса. А это значит, что он был дивоярец. Я тебе скажу, Гранитэль, с каждым погружением Лембистор озадачивает меня всё больше и больше. Я когда-то думал, что он обладатель грубой магии разрушения. Я думал: он дракон-оборотень, какая-то примитивная форма магической жизни. Теперь же я полагаю, что связался с кем-то, кто даже ещё не обладая всей полнотой своей силы, уже сильнее не только меня, но и Брунгильды с Гондой, а, возможно, и тебя. Что будет, когда он получит подлинное тело? Я спасу Пафа, но какой ценой — не пойдёт ли демон снова войной на волшебную страну? Мне кажется, Брунгильда с Гондой слишком уж уверены, думая, что справятся с ним. Не могли же они преодолеть магию лимба, когда пытались попасть в Сидмур. Вот и теперь без Дивояра много ли они смогут? Они даже не сумели отыскать в зеркале Пафа, когда Лембистор упрятал его в хрусталь. Всё это не даёт мне покоя. Если честно, я считаю, что история слишком затянулась — я бы предпочёл поскорее отыскать очень плохого человека, отдать его Лембистору и увидеть, что будет дальше. Ведь, как ни суди, именно я стану виновником новых нападений на Селембрис.
— Да, это так. — помолчав, ответила принцесса. — Но, от судьбы не убежишь, так что давай сейчас думать о Долбере. Пусть Лембистор враг наш, но он оставил тебе поистине драгоценные вещи, каких не у каждого волшебника сыскать. Ты пользовался дудочкой и довольно удачно, так попробуй что-нибудь ещё. Я помню, демон говорил, что зеркальце может указывать путь к цели.
Лён порылся в сумке и вытащил плоский свёрточек с магическим зеркальцем. Выглядело оно довольно просто: тусклое стёклышко в обрамлении тёмного металла — по виду бронзы. Завитки были тонкими и даже отдалённо не напоминали символьное письмо. Лён начал медленно вращать круглое зеркальце, постепенно приближая его к глазам. Украшения начали расплываться и пересекаться — их детали стали совмещаться и образовывать уже знакомые очертания. Эксперимент дался гораздо легче, чем предыдущие — практически Лён сразу начал понимать смысл.
«Мой путь и близок, и далёк. Моя дорога коротка и бесконечна. Мои желания ведут меня, и жажда цели есть мой лучший спутник.»
— Я ничего не понял… — сказал он, отрываясь от зеркала и поднимая глаза к темноте за окном. Но, в тот же миг зеркальце вспыхнуло, и в нём вырисовалась ясная картина: небольшой конный отряд едет белым днём среди высоких сосен. Впереди на вороном скачет царь, а рядом с ним видна светлая голова Долбера. Остальные же в сопровождении. Потом вторая картина: уже смеркается, и отряд готовится к ночлегу. Долбер весел и доволен — он вместе с царём располагается в удобной шёлковой палатке, на мягких одеялах. Они ужинают при свете свечей, смеются, разговаривают, хотя слова не долетают до Лёна. Стремясь получше разглядеть выражение глаз царя, Лён приблизился к зеркальцу и услышал речь:
— Твой друг в самом деле огненный маг, или просто фокусник?
— Нет, он настоящий волшебник. — охотно ответил Долбер. — Лесная ведьма, у которой мы учились, говорила, что он настоящий дивоярец. И Магирус Гонда говорил, что Лён со временем станет одним из сильнейших магов Дивояра, и что они давно не встречали такой магической силы. Жаль, что он не поехал с нами на охоту.
— Да, он сказал, что у него есть другие дела и отправился к той развилке, где стоит Оракул. Так что, нет смысла ждать четыре дня, пока он вернётся — можем поохотиться! Давно я не выезжал на охоту!
— Каменная девка не давала? — с пониманием спросил Долбер, на секунду отвлекаясь от жареного фазана.
— Она самая. — ответил царь, который полулежал на удобной походной лежанке с чашей вина. — Но, твой друг спас наше царство от демоницы. Когда он вернётся, устроим праздник в городе. Он поехал выяснить про то кольцо, о котором я говорил.
— А, это… разочарованно протянул Долбер, сразу помрачнев. — так это же совсем не то кольцо.
— Ну да, не то. — подтвердил царь. — Но ведь твой друг волшебник, он может больше узнать от Оракула, чем просто человек. Я доверяю ему.
Потом свечи в царской палатке потушили, и воцарилась темнота. Вот то, что увидел и услышал Лён из волшебного зеркальца. Ничего особенно подозрительного царь Лазарь не сказал — он не нарушил обещание, данное Лёну и не сообщил Долберу, что подозревает в нём своего сына. И про то, что кольцо, подаренное девами воздуха и унесённое царицей может быть одним и тем же, не сказал — как и обещал. В целом, разговор царя с Долбером должен бы успокоить Лёна, но почему-то наоборот — у него окрепло подозрение: что-то тут не так.
Он отвернулся от окна, потому что намеревался поискать отдыха — устал после долгого перелёта туда-обратно. Зеркальце тут же потухло и стало похоже на обычную не слишком дорогую вещицу. Лён снова повернулся к окну — зеркальце опять вспыхнуло и показало маленькую искорку среди ночной темени.
— Оно указывает направление! — обрадовался Лён и взглянул за окно, на отвещённый лунным светом далёкий обрыв, над которым возвышался лес.
— Зачарованный лес, как я не подумал! Они уехали туда!
— Срочно в путь, Лён. — ответила принцесса.
Старый слуга некоторое время наблюдал из-за угла за царёвым гостем. Не слишком-то хотелось подходить к нему — ведь, говорят, он поджарил подмётки двум стражам у ворот и расколотил плиты царского двора. Челядинцу было страшно, а всё же долг свой исполнять надо: пригласить царского гостя к ночлегу и закрыть окно, чтобы летучие мыши не налетели и всякая ночная мошкара не набилась.
Не нравился ему этот господин — странный очень, к тому же, волшебник. А волшебства в этом городе боятся. Теперь вот стоит и разговаривает сам с собой.
Старик ещё немного помедлил и решился выйти из укрытия. Он уже приосанился, как полагается приличному постельничему в царском дворце, но не успел и слова вымолвить, как странный человек резко обернулся вокруг себя, взмахнув руками. Лёгкий непрозрачный поток воздуха закружился на том месте, где только что стоял юноша, и тут же испарился, а в окно, пышно трепеща крылами, вылетела светлая сова.
— Опять колдовство! — испугался челядинец.
Сова далеко видит в темноте — даже мышка среди травы не укроется от неё, не то что конный отряд. Острое зрение ночной птицы действительно давало преимущество — Лён предпочитал ночной порой превращаться в сову, а днём в сокола, но понятия не имел, как делает это. Превращение в птиц и зверей было его коньком — даже Паф не умел делать этого. В деле преображения, или, если научно выражаться — зооморфизма, он был равен самой Фифендре. Интересно, что предприняла бы лесная колдунья в этой запутанной ситуации? В любом случае, эта способность Лёна оборачиваться в нужный ему образ много раз выручала его. Вот и теперь, бесшумно несясь над тёмными лугами, сова стремительно миновала высокий обрыв, с которого стекала дорога, и устремилась в молчаливый лес. На шее у совы висела тоненькая цепочка, а на цепочке крохотным глазком мигал в ночи кусочек зеркала величиной с детский ноготок.
Извилистая дорога петляла среди тёмных лесных массивов — она то пропадала под деревьями, то снова появлялась. Оказывается, путь недельной давности был отнюдь не прям, как тогда казалось Лёну. Временами дорога делала такой изгиб, что почти возвращалась к началу. От основной дороги не отходило ни одного бокового ответвления — она была одна. Да и не удивительно: ни единого селения не встречалось в этом лесу. Пролетев вдоль извилистой ленты довольно много, Лён начал срезать петли. Во время очередного виража он увидел далеко в стороне слабый огонёк. Наверно, это и есть место охотничьей ночёвки — егеря не спят и жгут костерок.
Сова развернулась и направилась туда. Уже отлетев довольно далеко, она сообразила, что костерок лежит вовсе не на дороге, а далеко в стороне. Птица закружилась на месте, соображая: это и есть место охоты? Недалеко же отъехал отряд — всего лишь на день пути. И начала снижаться к месту ночёвки.
Лишь став на ноги, Лён понял, что ошибся: птичье зрение неверно оценило цвет пламени. Перед ним светился на пенёчке и смотрел своими большими глазами из-под широкой шляпы лесной дух — старик-сосна.
— Ну вот, пожаловал. — сказал он, ничуть не удивляясь превращению птицы в человека. — Небось, снова сказки слушать.
— Что-то ты, дедушка, тогда не то наплёл. — сказал Лён. — Красавица-то оказалась чудовищем. А ты говорил: царь очень сокрушался о потере дочери.
— А я не говорил того. — ответил лесной дух. — Я лишь сказал, что царь потерял своё дитя. Я говорил про сына и про перстень.
— Что это за перстень? — спросил Лён.
— Самой Каменной Девы перстень. — мерно покачивая головой, ответил светящийся старик-сосна. — Она дарит его тем, кто хочет вечно оставаться молодым, но при этом берёт в уплату плоть от плоти — сына или дочь того человека. Она превращает молодых в каменные столбы, а их жизнь вдыхает в перстень. Такой человек живёт жизнь своего ребёнка — всю его молодость, пока не выйдет время. Тогда не мешкай — веди другого сына или дочь. У Каменной Девы целый сад таких столбов.
— Вот отчего царица бежала с сыном. — заметил Лён. — Она узнала это, но от кого?
— А от меня. — сказал старик-сосна. — Пришла она ко мне за советом, как иные люди, а мне не жалко — я сказал.
— Любишь делать людям добро? — усомнился Лён.
— Нет, дивоярец. — ответил лесной дух, — Просто не люблю Каменную Деву. Камни камням рознь, а эта взялась творить злодеяния. Ехал некогда этой дорогой один волшебник и оставил у духов камня скверный дар — до своего возвращения, да что-то не вернулся.
— Вот оно что… — задумчиво ответил Лён. — Что-то этот волшебник больно щедро раздавал свои подарки.
— Я тогда ещё не народился, мне прадедушка рассказывал, а он тогда был молодым и стройным юношей-сосной. — пояснил дух.
— Сдаётся мне, что настало время этому волшебнику выбраться и начать собирать свои магические вещи. — пробормотал Лён.
— Вот и я так думаю. — серьёзно ответил лесовик.
— Но, кто он?
— Не могу сказать. — пожал плечами старик-сосна. — Не при мне то было.
— А как его звали?
— Ну я же просто лесной дух, а не оракул. — возразил старик. — Красиво его звали, как-то по-дивоярски.
— Не Румистэль, случайно?
Старик подумал, почесал в шляпе, потом признался:
— Не помню. Может, Румистэль.
— А, может, Лембистор?
— Вот уж не знаю. — сверкнул глазами старик-сосна и соскочил с пенька. — Хватит мне тут с тобой болтать. Ты сам, смотрю, не лыком шит, так чего пристаёшь к простому лесному духу? Моё дело маленькое: сижу, сплетни собираю, дальше передаю. Ходют тут всякие, землю топчут. Потом грибы не растут…
Он моментально обратился в большую раскидистую сосну, качнул ветвями, и дождь шишек посыпался на дивоярца. Тому более ничего не оставалось, как снова превратиться в сову. Лён подхватил с земли когтями большущий мухомор и кинул его сверху на крону старика-сосны. И улетел, не слушая раздражённого скрипа. Пусть старый пень сам объясняет своим друзьям-деревьям, как оказался на его макушке мухомор!
Он вернулся к покинутой дороге, недоумевая про себя: неделей ранее они ехали втроём по этому пути и встретили старика-сосну прямо у дороги. А теперь тот ублукал куда-то в сторону. Одно из двух: либо старик бродит, либо — дорога. Что и говорить — зачарованный лес! Но всё же старый хитрец сказал Лёну кое-что полезное. Если вообще не наврал. Да, с дикими духами держи ухо востро!
Мысли Лёна прервались — впереди лес кончался и вырисовывалась холмистая местность. Как раз тут их Ромуальд встретил с крестьянами и наплёл про трёх соперников что-то несуразное.
С высоты полёта было видно далеко: дорога убегала в холмы, поросшие кустарником. Однако, никакой деревни и в помине не было. Дивясь на то, сова захлопала крыльями и поднялась ещё выше, рассматривая своими круглыми глазами белеющий под лунным светом путь. Странные корявые обломки, собранные в тесную кучу, привлекли внимание птицы — как будто кто-то корчевал лес да и побросал комли в одно место. Она спустилась пониже и увидала нечто удивительное.
Дряхлые замшелые пни высотой в человеческий рост с круглыми дуплами и с нахлобученной поверх островерхой шапкой из коры и веток — такие домики тесно стояли в низинке меж холмов — своего рода деревня. Вместо рябинок возле домиков в изобилии росли поганки. Сама низинка была меньше, чем показалось в прошлый раз. А вместо пашен бока холмов занимали заросли беладонны, чертополоха, крапивы, папортника и вороньего глаза. Отдельно располагалось огороженное поле мощно растущей цикуты — дикой моркови, как её называют. На вершинах же холмов были не кусты боярышника, а самое настоящее волчье лыко.
Вот это раз! Сова изумлялась, низко летая над огородами и крышами домиков. Из темноты среди домишек выбрался согнутый тощий человечек в драной шапке, в которой зоркая сова признала шапочку Ромуальда! Одетый в невообразимую рванину местный житель вдобавок весь порос мхом и был нескладен, словно его тельце было деревянным. Прищурясь на летающую птицу, он бросил на дорогу горсть семян люпина.
— Жри, глазастая! — крикнул он вверх и, потирая тощую спинку, направился обратно в темноту.
Деревня леших! Вот так история! Что же будет дальше? У кого они угощались в харчевне, а главное — чем?! Помнится, Кирбит стащил там порядочное количество еды, которую они с Долбером ели!
Стоящее далеко от дороги низенькое бревенчатое строение никак не напоминало добротную харчевню. Никаких лошадей у бревна, никаких кур и поросят во дворе. Крохотные окна походили на кошачьи лазы, дырявая дощатая крыша и ветхая дверь. Да здесь давно никто не жил! И духом человеческим не пахнет! И расстояния тут иные, нежели казалось днём.
Однако, подобравшись ближе, сова обнаружила обильные следы конского навоза. Были также следы колёсных экипажей и крестьянских телег.
Лён превратился в человека и направился ко входу, держа руку наготове, чтобы вовремя выхватить свой меч.
Всё было тихо — очень уж тихо, словно кто-то притаился за перекосившейся избой и только ждёт, чтобы выскочить из-за угла и напасть. Полная луна светила с неба, усеянного редкими облаками, и звёзды были таинственны и высоки. Ночной ветер был свеж и приятен, несло от зарослей крапивы высотой в человечий рост — растения пышно цвели. За широким брусом с обрывками упряжи слабо флуоресцировали невиданно большие цветы дурман-травы. Место было совершенно колдовское и дико притягательное. Лишь низкая длинная изба со слепыми провалами окошек казалась воплощением угрозы. Кривая дверь висела на одной петле, а из щели тянуло противным запахом нечистоты.
Что бы тут ни было, у него нет времени на расследование. Ясное дело, что это ещё один морок колдовского леса. Точно так же он понял, что всё множество деревень и селений по дороге до харчевни были обманом. Неделей ранее это был оживлённый тракт, а теперь и в помине нет деревушек по сторонам — лишь мрачные и молчаливые болота.
Морщась от отвращения, Лён повернул было и собрался улетать, как его ушей достиг тихий и слабый стон, донёсшийся из фальшивой харчевни. Колеблясь, Лён направился к её двери — очень не хотелось входить внутрь, тем более, что запах из-за двери был чем-то знаком — что-то очень скверное.
Он очертил себя знаком защиты и открыл дверь.
Внутри всё выглядело так, словно тут двести лет не было человеческого духу — прогнившие дощатые столы, сломанные лавки, дырявый пол, через потолок светит луна. А на лавках, под столами, на столах, лежали бесчувственные тела, раздетые почти догола. Пятеро мужчин лежали мертвецки пьяные, один из них постанывал. Кругом валялась посуда с остатками еды — обглоданными куриными костями, шкурками окороков, хлебными корками. Валялись пустыми и кувшины из-под вина, а также грязные стакашки. Однако, что странно — не было и следа кухни, с которой, как помнит Лён, несло вкусными запахами и слышалось шипение масла на сковородках. Там, где ранее стояла печь, теперь была глухая стена. Лавок и столов также было уже не десять, а всего пара, да и само помещение оказалось намного меньше. Воняло кислым — пьяных рвало во сне.
Теперь ясно: Лён и раньше слышал про такие харчевни-оборотни, которые поджидают путников у дорог. Заправляет в таком заведении какая-нибудь ведьма с ватагой разбойников. Купцов заманивают, опаивают, грабят подчистую, а потом кто не выжил — идут на корм червям. Так что их троице повезло, что они не остались ночевать в такой харчевне. Это подлец Кирбит так сделал, что Лёну с Долбером пришлось срочно удирать. А вот бедняге Ромуальду, очевидно, не повезло. Не валяется ли где-нибудь позади хибары его тело с выклеванными вороном глазами? Лёну стало страшно жалко парня — ведь Лембистор сдал его прямо на руки грабителям, да ещё и раззадорил их. Только теперь всё это выглядело совсем не шуточно.
А впрочем… если Лембистор облюбовал себе молодого шляха, он не даст ему погибнуть — недаром демон сбежал от своих спутников!
Да, всё это было очень интересно, но что предпринять? Оставить здесь этих пятерых помирать от отравления? И времени нет совсем.
Яркий свет озарил изнутри ветхое строение, так что избушка стала похожа на фонарь.
— Вставайте, пропойцы! — грянул чей-то голос.
Люди заворочались, застонали, щурясь от сильного света. Посреди харчевни стоял человек, которого не было видно за сиянием странного факела в его руке.
— Ну что пристал… — забормотал молодой парень, который до этого едва постанывал. — Я только что жениться собирался…
— Уже женился! — крикнул тот же голос.
Остальные еле продирали опухшие глаза, дико оглядываясь и в ужасе ощупывая себя дрожащими руками.
— М…мой кошелёк. — заикаясь, сказал один, толстый, с лицом, по которому неровно растеклись нездоровые багровые пятна. — Т…ты взял м-мой к-кошелёк?..
— Быстро прочь отсюда! — крикнул человек. — На свежий воздух! Сейчас здесь всё сгорит!
— Моя одёжа!!! — в панике завопил дядя.
Огни загорелись на руках незнакомца и переметнулись на стены хибары — те вспыхнули так, словно были облиты маслом. И одновременно раздался страшный вой.
Люди уже пришли в себя — они сбились в кучу и начали в ужасе оглядываться, даже не пытаясь выбраться наружу.
— Прочь, я сказал!! — крикнул незнакомец, одетый в диковинные латы, которые сами по себе горели белым огнём. Словно в ответ на этот крик обвалилась стена с дверью. В проём так полыхнуло пламенем, что голые люди с воплями кинулись на волю. Они выскочили на ярко освещённый, пустынный двор и принялись в изумлении оглядываться.
В избушке нарастал рёв, который быстро перешёл в пронзительный визг. Лён не вышел из огня — его защищали дивоярские латы — он внимательно осматривал потолок — откуда и нёсся тот оглушительный крик. Потом дважды полоснул мечом по низкой балке.
Трухлявые на вид доски оказались достаточно крепки — они не обрушились, хоть матица и была перерублена пополам. Зато в образовавшуюся дыру свалилось нечто: в ослепительном свете пламени было видно, что это старая-престарая старуха, горбатая, кривая и хромая.
— Пожёг! Пожёг! — вопила она, размахивая костлявыми руками и бегая по проваливающемуся полу. Она вдруг обернулась и кинулась, раззявив рот так широко, что не понятно, как эта пасть умещалась на крохотном ссохшемся личике. Во рту старой ведьмы оказалось такое множество зубов — длинных и острых — что люди на улице в ужасе завопили. Теперь до них дошло, какому существу они были приготовлены в пищу.
Старуха бросилась на сияющего белым светом человека, но словно наткнулась на препятствие и отлетела прочь — её вопль перешёл в зубной скрежет. Крохотные глазки, утонувшие в сухих морщинистых щеках, горели бешеным огнём, словно стремились прожечь врага ненавистью.
— Гнездо порушил! — рычала чудовищная тварь. — Еды лишил!
— Иди сюда, мразь. — сдержанно отозвался человек. — Иди сюда, попробуй на вкус Каратель.
Старуха отпрыгнула назад, прижалась спиной к крохотному оконцу и стала просачиваться наружу, складываясь, как тряпка, и усыхая. Только глаза её не отрывались от меча.
В последний миг, когда казалось, что она уже сбежала, человек метнул своё оружие, и клинок вошёл в тело старушонки, как в факел в осиное гнездо. Раздался дикий вскрик, старуха рванулась, а в этот миг сверху, с горящего чердака, спрыгнул чёрный кот. Он молча кинулся к старухе и попытался вырвать из её тела горящее огнём оружие. Но тут лапы его вспыхнули, огонь пошёл по шерсти, и животное сгорело, как сухая бумага.
В последний миг кот обернулся и кинул на Лёна взгляд. Морда его преобразовалась и приняла вид трактирщика, каким его запомнил Лён. Старуха же превратилась в ту молодую служанку, которая подавала на столы еду. Секунду лицо девушки, искажённое ненавистью, виднелось в окошечке, как в следующий миг оно разлетелось на куски — те вспыхнули, оседая на пол и растворяясь в огне.
Тогда волшебник вышел наружу. Стены избушки тут же обрушились, а свет, которым сияли латы Лёна, угас. Меч тоже перестал полыхать, словно успокоился. Люди, в оцепенении наблюдавшие эту сцену, не заметили, куда девалось оружие — юноша, который спас их, снова превратился в не слишком богато одетого человека.
— Я больше ничего не могу сделать для вас. — сокрушённо сказал он. — Остались живы и радуйтесь. Уж как вы голые пойдёте к людям — не знаю.
Он, кажется, в самом деле был огорчён.
— Ты кто такой? Где мои лошади, где моя карета? У меня было много добра с собой. Ты всё мне возместишь! — сердито потребовал толстый дядька, уже приходя в себя на свежем воздухе. Выглядел он комично из-за своего большого живота и скудной одежонки, которая вся умещалась на его широких чреслах.
Лён вдруг понял, что видит его уже не в первый раз: это тот толстяк, который затеял свару на царском пиру.
— Не ко мне упрёки. — сердито сказал он неблагодарному человеку. — спроси у обдерихи и её кота. Ах, впрочем, я забыл: они же погорели!
Толстяк хотел сказать ещё что-то очень гневное, он явно был в настроении качать права, да и хмель с дурью из головы ещё не выветрился, но тут его прервал один из людей, что погибали в обдерихиной ловушке:
— Заглохни, Костыля! — гневно сказал он. — Ты нас завёл в это место. Мы к тебе не подыхать нанимались, а изображать твою княжескую свиту. Достаточно — наженихался, купчина! Всё ищещь где подешевле, да побольше! Тебе сбрехнули, что тут путь короче, да за постой берут дешевле, ты и поддался. Сам чуть не погиб, и нас с собой едва не уволок!
Эта речь вызвала ропот среди остальных троих — на Костылю бросали злые взгляды.
— Мне баушка одна сказала, что тут короче ехать. — забормотал купец Костыля.
— Всё, жених-дубовая голова. — сердито заявили ему люди. — Нам с тобой более не дороге.
Люди были подавлены и ошеломлены. Да, в самом деле, не самая большая удача оказаться посреди колдовского леса голышом, пешим и без единого гроша в кармане.
Лён поколебался — хотелось немедленно покинуть это место и лететь на выручку к товарищу — но долг приказывал позаботиться об этих людях. Всё же отпускать голых людей на посмешище нехорошо. Куда же девала эта страшная старушонка одежду путников? Если она промышляет тем, что похищает у путников одежду и прочее добро, то где-то должно храниться награбленное — до той поры, пока не прибудут подельники из людей. Такими в данном случае наверняка были те бойкие молодцы, которые обхаживали пана Квитункового.
Свет от догорающей избушки осветил заросшее всякой сорной дрянью пространство заднего двора. Там действительно обнаружилась яма, закиданная всяким барахлом — одеждой, обувью, выпотрошенными сумками и прочими вещами, которые нужны в дороге. Поверх слежавшейся кучи люди отыскали свои одежды — те валялись сверху, поскольку эти купцы были последними, кто угощался в колдовском трактире. Они были разочарованы, обнаружив полную пропажу денег и всех ценных вещей. Но, как говорится, жив — и радуйся. А далее и вовсе привалила удача — поодаль нашлись, привязанные к брусу кони — добыча дожидалась новых хозяев.
Костыля сразу ухватился за рыжего жеребца — тот был справней всех, прочие тоже нашли себе коней, а остальных отпустили на волю — как-нибудь да выберутся из заколдованного леса.
— Смотрите братцы… — ошеломлённо проговорил молодой парень, который был беднее всех и потому оделся скоро. Он отошёл в сторону и теперь звал туда остальных.
Широкие и жирные лопушиные крылья скрывали ещё одну яму, а в ней поверх жуткого месива из костей и гниющих внутренностей лежали тела тех самых ребят, которые потешались над паном Квитунковым. Все они лежали тут — бледные и неподвижные, а руки-ноги у них были обглоданы до костей. Ни живые и ни мёртвые, эти парни спали страшным сном, от которого им уже никогда не проснуться. Ромуальда среди них не было.
Впервые Лён встретил то, о чём дотоле слышал в лесной школе от Фифендры: кормушку страшной нечисти — обдерихи — монстра-людоеда из породы оборотней.
— Гранитэль, чего же мы с Долбером наелись?! — в ужасе спросил Лён у Перстня, удаляясь от страшной харчевни — он не хотел на глазах у людей, и без того испытавших потрясение, превращаться в птицу.
— О, Лён. — сказала она сочувственно. — Если бы в еде была отрава, я бы тебе сказала — это я могу. Нет, вы ели нормальную пищу, зелье было в вине, а вы пили сбитень. Мне кажется, ваш спутник — Кирбит — прекрасно знал, в какое место вас ведёт, поэтому сам и заказал еду. Ему же не выгодно терять тебя, иначе он останется ни с чем. Мне кажется, у этой нечисти были сообщники из людей — они поставляли обдерихе еду как раз за те деньги, которые она вычищала у постояльцев. Но я тоже обозналась! Не ожидала встретить такое изощрённое колдовство! Весь этот лес полон нечистью — никому нельзя верить. Только старик-сосна мне показался не злым.
— Как мне всё это надоело. — глухо ответил он. — Вся эта история буквально насыщена мерзостью и предательством.
— Конечно. — вздохнула Гранитэль. — Тебе предстоит отыскать сущего мерзавца.
— И это не Квитунковый. — твёрдо заключил Лён. — Пусть демон не надеется.
Он обернулся совой и взлетел над дорогой.