Воздаяние Судьбы

Глава 22. Под пьяною лозою

Вокруг была какая-то странная и незнакомая местность — сухая почва растрескалась под палящим солнцем, вдали бледной зелёной тенью топорщились кустарники, и только за пределами этой солончаковой пустыни, в неподвижной дымке стояли горные цепи.

Все трое — физик Капр Полумудрый, физрук Евгений Викторович и завхоз Сан Саныч оглядывались по сторонам, устойчиво пребывая в состоянии полной прострации. Солнце жарило так безжалостно, что на лысой голове завхоза появилась испарина. Он всё с тем же отшибленным выражением в лице обратился к Карпу и попытался потыкать его пальцами — не привидение ли? Трое людей принялись ощупывать друг дружку, всё ещё не веря реальности происходящего. Но — увы! — всё это было подлинной правдой: они внезапно втроём перенеслись в совершенно незнакомое место.

Карп Полумудрый пытался что-то сказать, но вся его словоохотливость испарилась, он лишь вытаращил склерозные глаза и указал товарищам по несчастью на что-то в стороне.

Ничего особенного там не оказалось — просто сидел на большом тёмном камне крупный угольно-чёрный ворон и посматривал на людей подозрительным взглядом.

— Меня глючит. — наконец, нашёл слова физрук Евгений.

— И меня. — признался Сан Саныч.

— Розовых слонов встречал, зелёных чертей видел, но чтоб такое… — покачал головой Карп Полумудрый.

И тут у физрука случился приступ: он побледнел, разинул рот и принялся с паническим видом тыкать пальцем во что-то за спиной товарищей по несчастью.

Товарищи обернулись и тоже затряслись: ворона на камне больше не было, зато на широком валуне в небрежной позе развалился какой-то господин странной наружности. Худощавый молодой человек в чёрной одежде средневекового покроя, в остроносой обуви с любопытством смотрел на трио. На голове его была чёрная шляпа с прижатыми по бокам полями, отчего казалось, что спереди и сзади его голова украшена острым чёрным клювом. Бойкие глаза весело оглядывали остолбеневших от изумления мужчин.

— Ну и повезло мне нынче. — насмешливо сказал он, переводя блестящие глаза с одного на другого. — Я сам любитель выпить, но таких алкоголиков в компанию к себе не звал. Мужики, кто над вами пошутил так, что подсунул вас ко мне в компанию в такое время?

Не получив ответа, он легко соскочил с камня и нахальной походочкой направился к друзьям. Оказался он ростом невысок, и в талии весьма тонок. Лицо его было очень худощавым — даже скулы выделялись над впалыми щеками, но яркие глаза и подвижные брови отчётливо давали знать: на здоровье сей молодой человек не жаловался. Среди сутулого долговязого Карпа Полумудрого, лысого, одышливого завхоза и красноносого физрука он выглядел, как щегол среди куриц.

— Ну что, раз так получилось, значит — судьба. Добро пожаловать в Вальпургиеву ночь! — заявил незнакомец, стоя меж троих мужиков. Он деловито подтянул свои несерьёзные чёрные колготки — за них можно было принять то плотное трико, которое обтягивало его поджарый зад — расправил длинные фалды и весело оглядел молчащих гостей.

— С чего начать? — задумался весёлый господин, не получив от них ответа. — Я собирался прошвырнуться по старым местам, стряхнуть пыль с воспоминаний, начать весёлую попойку.

— Какую попойку? — оживился Евгений.

— А, у нас голос есть! — обрадовался чёрный господин и вместо ответа звонко ударил в ладоши.

Тут земля под ногами всех четверых заколебалась, трещины быстро разошлись, и из бесплодной глубины полезли на белый свет белый три массивных глыбы. Не успели гости придти в себя от изумления, как обнаружили, что прямо перед ними сидят на сухой почве три огромных жабы, в холке они были высотой метра полтора, и то вприсядку! Земноводные невозмутимо шевелили щечными мешками, а их золотисто-крапчатые глаза безразлично смотрели на людей. От них исходил странный запах — не противный и не приятный, а что-то вроде ила.

— Ну, вот вам и скакуны! — заявил незнакомец, хлопая одну из жаб по широкой выемке на спине как раз за буграми глаз — та походила на естественное седло. — Садитесь, господа, садитесь. Ах, да! Я же забыл представиться! Обычно все меня зовут Вещуном, но я прощаю им ошибку — слишком многое кануло в прошлое. А нынче я намерен пробежаться по истокам, и путешествие обещает быть приятным.

С этими словами он щёлкнул пальцами, и непонятно откуда на земле возник ещё одно земноводное — гигантский тритон чёрно-жёлтого цвета.

Вещун резво вскочил на диковинного скакуна и обернулся к своим спутникам.

— Ну, что вы ждёте? — нетерпеливо спросил он. — Думаете, я до ночи буду с вами прохлаждаться? У меня обширная программа, и я намерен оттянуться по-полной. Так что, торопитесь, господа.

Он выкрикнул в знойный воздух что-то непонятное, и тут жабы ловко поддели троих мужчин своими тупыми мордами, подбросили их в воздух и в результате каждый оказался сидищим на спине у животного, как раз в широкой выемке за головой. Кожа у жаб оказалась, против ожидания, совсем не противной, а как раз наоборот — чуть влажной, прохладной и бархатистой.

— Полетели! — крикнул Вещун, и все три жабы вместе с тритоном волшебным образом оторвались от солончака и высоко вознеслись, а затем вся четвёрка взяла курс на северо-запад.

— Держитесь! — весело прокричал чёрный наездник на тритоне. И совершенно обалдевшие мужики поспешно ухватились за бугры на жабьей коже.

Внизу картина странно изменилась — ни следа иссушенной пустыни, зато появилась яркая весенняя зелень, замелькали лесные озера — так быстро неслась четвёрка над землёй.

Изумление было столь велико, что даже перестало помещаться в голове — гости Вещуна стали с интересом осматриваться по сторонам. А посмотреть было на что — непуганая мать-земля, радостный простор, светлый и счастливый мир! Гигантские дубы — куда там тому, что вырос в спортивном зале! — стаи птиц, чистый воздух, буйное цветение весны. Пьянил сам воздух, пронизанный солнцем, восходили от земли душистые пары, гулял весёлый ветер.

Чёрный господин направил своего скакуна выше, и вся необычная четвёрка взмыла над облаками. Как ни странно, холода там не ощущалось, а ведь они наверняка поднялись на высоту, на какой летали самолёты! Но полёт над белоснежным морем пышных кучевых облаков скоро прекратился, и жабы во главе с тритоном нырнули в образовавшуюся прореху. Но, Боже мой, отчего же стало так темно?! Куда девалось весёлое солнце, отчего промозглый холод всё более охватывал троих людей по мере снижения. В добавок ко всему в воздухе начали кружиться снежинки. Четвёрка неслась сквозь непроглядную мглу к тёмной земле, на которой лишь изредка мелькали блескучие пятна.

— Замёрзли, небось?! — крикнул, оборотясь на своём тритоне, Вещун. — Да это вам не май месяц, это вам ноябрь!

Снежная пелена сменилась на мелкую порошу. Ещё ниже — и они опустились на заиндевевшую землю. Карп Полумудрый, Евгений и Сан Саныч оторопело огляделись. Вокруг, насколько было видно глазу, простирался явно зимний пейзаж — в ночной мгле угадывались длинные стройные ряды каких-то растений, утративших свою листву. Заботливо подвязанные к шпалерам, они образовывали ровные, далеко уходящие ряды. С вершины холма, на котором высадилась необычная эскадрилья, виднелись уступами снижающиеся тихие по-зимнему сады. И тишина необыкновенная, лишь звёзды дивно светят в вышине.

— Да это ж виноградник! — шёпотом удивился Сан Саныч, обследовав наощупь одно из растений. — Чего ж они ягоды-то не собрали?

— Тихо! — шепнул им Вещун и таинственно махнул рукой, приглашая за собой.

Тут мужики обнаружили, что их таинственный спутник позаботился о них — на всех троих сами собой образовались сравнительно тёплые одежды, только странного покроя. На долговязом физике красовалась роба с пелериной, а на голове — шляпа с широкими обвисшими полями. На шее его намотан клетчатый шарф, а ноги обуты в тяжёлые и неудобные ботинки. Физрук Евгений нарядился в стёганый ватный редингот и имел на голове цилиндр, а низенький Сан Саныч — облачился в некое подобие длиннополого пальто из валяной шерсти, от которого к тому же пахло конюшней. Лысенькая голова его была заботливо укутана шарфом домашней вязки с надетой поверх фетровой шапкой. Пока все трое оглядывались и ощупывались, быстрый Вещун перетащил их через три межи, и воздушные путешественники притаились под замёрзшей лозой.

Сан Саныч тихо сорвал ягодку и сунул в рот. Мороженая виноградина захрустела на зубах, отдавая на язык необыкновенно чудную сладость с привкусом морозца. Ягода привялилась, утратив большую часть влаги, а аромат её усилился под действие холода.

— Сладко? — блестя белыми зубами, осведомился провожатый. — Вот то-то же! Так что, молчите и смотрите — они идут!

— А кто идёт? — вовлёкся в таинственное приключение Евгений — он вообще был очень впечатлителен.

— Сборщики! — с тихой радостью сообщил им Вещун.

И мужики притихли, глядя большими глазами на появившиеся в дальнем конце межи фигуры в тёмном с фонарями в руках. Разглядеть их толком было невозможно. Протяжная песня на незнакомом языке коснулась их слуха. Но, странно — показалось всем троим, что сборщики больно уж маловаты ростом. Уж не детей ли эксплуатируют в этой необразованной стране?

— Сейчас мы видим. — голосом гида, но очень тихо, проговорил Вещун. — выход немецких гномов для сбора урожая мороженого винограда. Да, мы наблюдаем самое начало процесса образования напитка богов — айсвайна или ледяного вина. Вам, алкоголики, полезно знать волшебную тайну вина. Здесь, на холмах Рейна, возникло благородное ауслезе — дитя, родившееся от союза мороза и тепла. Что ни глоток чудесного напитка — то вкушение подлинного дара матери-природы. Трудолюбивый подземный народец — немецкие гномы — открыли тайну замёрзших ягод винограда. Они придумали ледяные прессы и точно знают, в какой момент следует идти на сбор замёрзших ягод, что нагуляли в своём холодном сне запас здоровья и долголетия. Ибо, как сказано в Писании: «Вино полезно человеку, если пить его умеренно. Что за жизнь без вина? Оно сотворено на веселье людям. Отрада сердцу и утешение душе — вино, умеренно употребляемое вовремя.» Ветхий Завет, книга Сираха, глава 31.

— Во чешет! — изумлённо шепнул Евгению Карп Полумудрый. — Такой тост! Записать бы надо!

— Лежите и не шевелитесь! — шикнул на них Вещун, охватывая всех троих широким движением, словно покрывал их невидимым покрывалом.

Послышался слабый скрип сухого снега, и перед глазами лежащих в засаде людей появился невысокий крепыш, укутанный поверх шляпы и коротенького зипуна широкой женской шалью. Свет фонаря осветил серьёзное лицо с носом-картошкой и маленькими глазками. Из платка торчала настоящая мужская борода. Внимательно осмотрев лозу, гном поставил горшок с углями наземь и притянул тростью одну ветвь. Попробовав ягоды, он удовлетворённо кивнул и под тихую песню начал срезать грозди, складывая их в корзинку. Обобрав ягоды, он направился к другой лозе и точно так же произвёл тщательный осмотрт. На глазах у притихших людей он ловко очистил несколько растений. Откуда-то донёсся далёкий свист, и гном мгновенно испарился с глаз со своей корзинкой, полной мороженого винограда, и фонарём.

— Вот это да! — блестя глазами, поделился впечатлениями Сан Саныч. Он сдвинул шапку вместе с шалью, сам похожий на гнома, и потянулся к винограду — набрать втихую, пока никто не видит. Но, тут послышались грузные человеческие шаги, и показался свет фонаря.

— Эй, Ганс. — с характерным немецким твёрдым произношением сказал чей-то голос. — Опять гномы напроказили.

— А это значит, что пора собирать урожай. — ответил невидимый Ганс. — Вчера было ещё рано, а завтра будет поздно. Скорей в деревню — звать народ.

И люди торопливо удалились, скрипя подошвами и освещая межу неровным светом масляного фонаря.

— Вот так-то. — назидательно сказал Вещун. — Благодаря гномам, люди обрели рецепт таинственного ледяного вина, когда заметили маленькие следы среди заснувших в зиму виноградников — это гномы обирали мороженые ягоды, оставшиеся на лозе.

— Попробовать бы. — мечтательно проронил Евгений.

— А то нет! — обрадовался Вещун. — Зачем же я вас сюда притащил — любоваться, что ли?! Хватит тут мёрзнуть, нынче Вальпургиева ночь, а это просто экскурсия с познавательной целью!

Он свистнул, и прямо к ногам людей шумно приземлились три жабы и тритон. Гид ловко вскочил на своего летучего коня, и мужики тоже осмелели — они уже без сомнений оседлали огромных жаб, и вся четвёрка ринулась в ночное небо. По пути с мужчин слетели, как прошлогодние листья, тёплые одёжки, воздух внезапно наполнился сырой весенней свежестью, а земля внизу утратила белый покров — природа словно перескочила из зимы в весну.

Уже ничему не удивляясь и не пытаясь как-то объяснить это странное путешествие втроём с необычным провожатым, любящее выпивку трио с удивлением обнаружило, что оказалось, минуя все промежуточные этапы в каком-то тёмном подвале. Непонятно откуда идущий свет обнаруживал высокие каменные своды, сухие плиты пола и — главное! — длинный ряд дубовых бочек, стоящих вдоль обеих стен.

— Винный погреб! — сразу догадался Карп Полумудрый, на то он он был и аристократ в душе, чтобы сразу признать в этом помещении хранилище благородных напитков.

Вещун повёл всю компанию дальше, при том рассуждая:

— Конечно, я хотел бы побывать в кабаке, но не могу же я вас одних оставить — последствия невозможно просчитать.

Рассуждая так, он привёл всю троицу к стойкам с бутылками, запечатанные воском дула которых так соблазнительно торчали из стоечных амбразур. Тут же стоял деревянный стол на козлах с четырьмя стульями средневекового дизайна. Никакой закуски — только высокие стеклянные бокалы на низкой толстой ножке.

— Вот это и есть знаменитое немецкое айсвайн — ледяное вино. — торжественно провозгласил Вещун, любовно разливая по бокалам тёмное густое вино. В центре стола сам собой образовалась маленькая глиняная плошка с горящим в ней фитильком, и под слабым светом этой лампы три человека с жадным любопытством следили, как таинственно мерцает винная струя, когда лилась она из покрытого пылью и паутиной тёмного сосуда в прозрачное стекло. Как она играла, как трепетала, словно бы живая, как издавала тонкий, страстный, дивный аромат! Какой был чудный звук от встречи тонкостенного бокала с дремлющим вином — как будто оно томилось в ожидании, когда коснётся жаждущего терпкой влаги языка!

— Смотрите, слушайте, вдыхайте. — заговорил Вещун, катая тёмную волну по борту прозрачного тюльпана. — Вы слышите, как поёт щегол под благодатным солнечным лучом, как просыпается алая заря, как играет кровь лозы, как накопляет таинство земли, как томно предвкушает сахарную осень? О, этот аромат — века, спрессованные в дивное мгновение. Ты пьёшь, и сон земли рождает в твоих жилах и бурность жизни и радостную лень! Давайте, выпьем, спутники мои, за эту чудную весну, которой ради копила в долгом сне свою любовь священная лоза!

Растроганные этим чудным спичем, трое мужиков благоговейно приложились к благородному вину, как будто в самом деле приобщались к вековым традициям чудесного искусства виноделов. Было ещё много чего — Вещун ходил в подвале, как у себя дома, доставал, показывал старые бутыли. Объяснял, рассказывал и пробовал со спутниками и упомянутое русскими писателями знаменитое рейнское вино, наливал им светлый аарский рислинг, который поначалу мужики посчитали дешёвой выпивкой, поскольку воспоминания бурной юности оставили в них совсем иные впечатления. Пробовали они и мозельское с берегов Саара и Рувера, выразительные Риванер и мягкий Сильванер из Наэ, Вайсбургундер и Шпетбургундер. Вкушали Португизер из Края Тысячи Холмов в районе древнего Вормса. Пфальценское белое Пино и редкие Сен-Лоран, солнечные вина двухтысячелетнего Миттельрейна, изумительное шпетлезе позднего сбора из богатого традициями Рейнгау, пробовали Пино-Гри с холмов Оденвальда — Леса Одина, баденские, заальские, саксонские мускаты, раскупоривали круглые франкфуртские бутылки, дегустировали швабский Троллингер.

Евгений, который считал себя знатоком вин, удивлялся, что оказывается Рислингов великое множество в одной только Германии — что ни область то свой рислинг. Но, как ни пытался следовать советам весёлого гида, не мог отличить франкфуртского Рислинга от аарского или, скажем, вюртембергского.

— Виночерпий, опять моя чаша пуста! — артистично декламировал Вещун, откинувшись на стуле. — Чистой влаги иссохшие жаждут уста, ибо друга иного у нас не осталось, у которого совесть была бы чиста! Так сказал один мой друг по имени Омар Хайям, и у меня нет причин не верить ему.

Удивительное дело, после всех этих проб и дегустаций мужики не были пьяны, а только ощущали приятное тепло в теле и лёгкость в голове.

— Однако, аппетит мы нагуляли в этом чудном Иоганнесбургском замке, теперь недурно бы пойти и всей компанией закусить. — озабоченно заметил обаятельный Вещун. — Ибо, как сказал мой друг Плутарх, человек, который ест в одиночку, просто-напросто наполняет бурдюк по имени желудок.

Пока он говорил всё это, прямо перед глазами изумлённых мужиков подвальная тьма рассеялась, и вокруг них стали проявляться очертания совсем иного места — длинного помещения с обитыми до середины деревянным шпоном стенами, со сводчатыми потолками, с эстампами в тёмных рамках на побеленном верхе, со столами и грубыми деревянными сидениями вдоль стен. На стульях сидели мужчины, одетые в средневековые одежды и шумно выпивали. Здесь было очень людно, играли скрипки, пищали флейты, стоял сплошной гвалт, плавал крепкий табачный дым. Никто и не заметил, как среди посетителей возник стол с четырьмя гостями.

Вещун с удовольствием оглядывался, видимо, чувствуя себя в этом месте совершенно своим.

— Знаете ли вы, — сообщил он. — Что это и есть знаменитый погребок Ауэрбаха, где, как говорит старая легенда, некий доктор Фауст после достопамятной попойки вместе со своим провожатым-чёртом взлетел по лестнице на бочке? Ну, конечно, откуда знать вам? Но вот смотрите, видите, эту дырку в столе, заткнутую пробкой? Учёные гадают до сих пор, из какого пьяного измерения извлёк герр Мефистофель струю вина, чем очень удивил компанию гуляющих студентов.

Ничего подобного его спутники не знали, также не были знакомы с доктором Фаустом, но очень оживились, когда перед ними было поставлено на стол широкое объёмное блюдо, в котором горой лежала тушёная капуста, а по бортам плотно располагались клешнями наружу, хвостами внутрь крупные красные раки. К угощению подались высокие керамические кружки с шапкой пены.

— Не окосеем? — озабоченно спросил Сан Саныч, жадно поедая сочных раков и запивая их пивом. — Всё-таки намешали всего.

— Ни за что! — сказал Вещун. — С такой закуской?! Впрочем, это только червячка заморить на дальнюю дорожку, а основное угощение будет далее.

Тут тьма объяла гостеприимный подвал, четвёрка винолюбов вновь оказалась на летящих куда-то трёх жабах и одном тритоне.

Панорама, что открылась внизу, была великолепна — это ранний вечер, окрашенный уходящим солнцем в прозрачный малиновый закат. Всё утопало в этой розовой минуте — высокие холмы, увитые лозами, тёмные масличные сады, играли рубиновыми волнами озёра, реки и ручьи. И белоснежный портик, стоящий на горе, казался сплошь отлитым из розового сахара. Вот мирные пасторальные картины промелькнули, так что гости Вещуна молча пожалели, что не успели насладиться этим редким мигом.

Тритон снижался, делая круг над белой виллой, стоящей среди зелёных кущ. Мелькнули какие-то постройки, открылся прекрасный розарий перед домом, а в следующий миг трое мужиков обнаружили себя лежащими на каких-то занятных кушетках — у каждого в руке была широкая чаша с вином, на голове плющовый венок, а на теле какие-то белые хламиды. Ноги были босы. Карп Полумудрый со смущением поджал свои давно немытые конечности с загрубевшими ногтями, а Евгений с удивлением узрел, что на одной его ноге остался носок, причём с дырой на пальце. Вещун же был великолепен — его встретили овациями и криками «виват!»

— Друзья мои! — воззвал он, обводя поздравительной чашей всё собрание, включая и своих подопечных. — Восславим сей бесценный дар — священную кровь винограда, божественной лозы. Сок жизни, вкус бессмертия, дитя земли и солнца! Даритель радости общения с друзьями, утешитель в скорби, рука, играющая струнами сердец! Пусть будет благороден наш союз, и пусть последняя из чаш не станет вашей чашей правды!

— Вот это тост! — прошептал товарищам Евгений. — Вот уж я не думал, что о вине так много можно говорить прекрасных слов. Скажите это моей супружнице — накинется, как тигра!

— Культурно пьют. — важно подтвердил Карп Полумудрый.

— Не то, что наши люди. — согласился Сан Саныч. — А закусь-то какая!

Да, закусь в самом деле была богатая — и не разбери-бери чего на блюдах! Между их кушетками, составленными широкой буквой П, стоял невысокий стол, сплошь уставленный посудой, а что в ней? Слуги постоянно что-то приносили-уносили.

— Рекомендую. — шепнул Вещун, указывая на золотистые кусочки, лежащие на зелени и укращенные оливками и тонкими дольками лимона. — Блюдо лукуллова стола, аличи — сардина, жареная в оливковом масле. Попробуйте с соусом гарум — римляне вообще всё употребляют с гарумом. Говорят, божественная вещь! А вот каламири — это вообще деликатес: тушёные каракатицы! О, а вот это подлинный шедевр! Знаете, что это такое?

И мужики с подлинным интересом уставились на большой горшок, откуда несло таким великолепным духом, что их желудки вдруг страстно заныли. Во ртах у всех троих начали фонтанировать слюнные железы.

— Не знаете? — таинственно спросил Вещун, пока все трое жадно поглощали нечто совершенно непонятно, но с подлинно божественным вкусом.

— О, это блюдо, про которое рассказывают дивную историю, почти легенду. — шепнул он в ухо физруку. Ни ложек, ни вилок в этом аристократическом собрании не было, и гости, оглядевшись, обнаружили, что благородные патриции вполне свободно пользовались собственными пальцами, нисколько не стесняясь, лазая ими во все блюда. Поэтому все трое довольно скоро освоили столь простой способ — Евгений с упоением облизывал с пальцев изумительный соус, которым были пропитаны нежнейшие кусочки из горшка.

— Ну, и… — невнятно проронил он, не останавливаясь ни на секунду — так было это вкусно.

— Один римский патриций. — охотно начал гид. — Объелся этим блюдом до того, что пришлось вызывать врача.

— Угу. — как кот, проурчал Карп, который вообще-то по жизни мало тяготел к еде и оттого был худ.

— Ну да, — продолжал Вещун. — И врач решил наставить непутёвого обжору к разумности и воздержанию. Он сообщил страдальцу, что тот умрёт за несколько часов, если не перестанет объедаться. Да ты ешь, ешь, к тебе это не относится. Так вот, представьте, умирающий и говорит: принесите мне остатки блюда, я съем его до конца, чтобы в этом мире не оставалось ничего, о чём ещё я мог бы сожалеть.

— Ну да? — изумился Сан Саныч, отрываясь от горшка. — И что же это такое в самом деле вкусное?

— Осьминог. — серьёзно ответил Вещун. — Его голову начиняют специями и после длительной обработки вместе с щупальцами запекают в горшке.

Мужики переглянулись и неуверенно отодвинулись от горшка.

— Да ладно вам, вы же есть хотели. — утешил их Вещун. — Угоститесь пиццей. Кстати, вы не знали, что пицца есть подлинное изобретение Лукулла? Вот это и есть пицца а ля наполетана, поскольку испечена, как завещал великий гастроном, на древесных углях. А вот лососина по-лукулловски. Ребята, эту рыбу поймали нынче утром, а не замораживали три раза. А вот воздушный римский пирог, вот древнеримский шницель из сыра. Это я вам говорю, что древнеримский, для них-то это просто римский. А вот телячьи эскалопы с сыром. Ох, не будь я малоежкой, как бы я сейчас нажрался! А ну-ка, отведайте лукулловой приправы из белого вина с трюфелями и шампиньонами!

— А это что? — понюхал что-то в плошке Евгений.

— О, это самое незаменимое блюдо древнеримского стола! — обрадовался гид. — Они тут всё едят с этой штукой. Конечно, вкус оригинальный, но подходит ко всему, кроме сладкого. Это гарум.

Любознательный Евгений тут же обмакнул в соус кусок пиццы, пожевал и с удивлением сказал:

— Действительно оригинально!

Товарищи стали пробовать с гарумом всё подряд — запечённую свинину, бараньи ноги, молодое мясо козлёнка, различную птицу — от домашних уток и кур до дичи, замечательно шла под гарум морская рыба — янтарный осётр, запечённый целиком, тунец и даже устрицы.

— Вот уж не думал, что сумею столько слопать. — проворчал Евгений. — Вещун, скажите по секрету, как делают этот самый гарум. Чес-слово, такая задиристая штука!

— Да просто. — отозвался тот. — Это просто рыбьи потроха, залитые рассолом с оливковым маслом и острыми травами — их оставляют в закупоренном горшке месяца на два-три. Некоторые гурманы томят гарум по полгода.

Пока все трое тупо осмысливали это известие, Вещун обзавёлся цитрой и запел, выскочив на середину зала. Казалось, он нисколько не опьянел от множества выпитых чаш — глаза его блестели. Он сорвал с себя длинную тогу, бросил её под ноги, наступив на неё ногой в сандалии.

— Не много дней нам здесь побыть дано! — провозгласил он. — Прожить их без любви и без вина — грешно! Не стоит размышлять, мир этот стар иль молод. Коль суждено уйти, не всё ли нам равно?! Это сказал мой старый друг Омар Хайям, друзья мои!

— Передай ему привет! — закричали древние римляне. — Мы тоже его любим!

И тут началась настоящая вакханалия! В собрание влетели, как стая ос, нубийские танцовщицы и стали исполнять свой бешений танец с горящими булавами. Патриции повскакивали с мест и стали гоняться за девушками. К великому изумлению троих гостей, аристократы сыпали такими крутыми речевыми оборотами, что наши мужики, совсем не младенцы, прямо краснели — не столько от вина, сколько от смущения. Римляне скидывали с себя одежду и охотились на женщин, как звери на добычу. По всему пиршественному залу стала разлетаться мебель, падали на пол золотые блюда, топталась ногами изумительная пища.

— Что это они?.. — оторопело заговорил Евгений, наблюдая большими глазами сцены непристойности.

— Это вакханалия! — засмеялся весьма довольный Вещун. — Ведь нынче праздник Бахуса. О, этому лукавому богу-виноградарю отдают почести тем, что пьют жизненную радость полной мерой! Древние умели веселиться. Но, пойдёмте — вы закусили в хорошей компании.

С этими словами весёлый провожатый вывел трёх товарищей на улицу, а там вовсю шёл разгул: праздник был для всех — от патриция до самого последнего раба. И было это веселье странно дико и жестоко: пьяные женщины в разодранной одежде голыми руками схватывались с цепными барсами, где-то стоял долгий вопль, внизу под холмом шумела толпа — перемещались толпы с факелами.

— Да, люди всегда всё доводят до абсурда. — заметил Вещун, минуя стороной толпу и уводя своих подопечных. — Недаром мой друг Авиценна говорил мне: вино наш друг, но в нём живёт коварство. Пьёшь много — яд, немного пьёшь — лекарство. Не причиняй себе излишеством вреда, пей в меру — и продлится мир и царство.

— Но ведь он жил давно, этот самый Авиценна. — заметил Сан Саныч.

— Конечно, — ответил Вещун, — но мы тут, на Селембрис, сохраняем лучшее из всего, что было когда-то. Я прихожу на пир к Максимилиану когда собрание достаточно насыщено вином, чтобы беспечно веселиться, и ухожу, когда веселье переходит в свинство. Увы, в почтении своим богам человек не знает ни меры, ни предела. Римские вакханалии берут начало от греческих дионисий, когда поклонение лозе доходило до безумия — пьяные менады носились по окресностям, уничтожая всё живое, что встретят на своём пути. Знаете, что сказал о мере употребления вина один мой знакомый афинский деятель Эубулус ещё в триста семьдесят пятом году до новой эры? Он сказал: я должен смешать три чашки: одну во здравие, вторую за любовь, третью для хорошего сна. Выпив три чашки, хорошие гости отправляются по домам. Четвёртая чашка уже не наша — она принадлежит насилию, пятая — шуму, шестая — пьяному разгулу, седьмая — подбитым глазам, восьмая — блюстителям порядка, девятая — страдания, десятая — сумасшествию и крушению мебели.

— Как он мог быть вашим другом? — с удивлением спросил Евгений. — Когда он жил больше двух тысяч лет назад?

— Я тоже не молод. — заметил гид. — Просто сохранился хорошо.

С этими словами он вывел своих спутников в тихую часть сада, где их поджидали невозмутимые земноводные.

— Теперь куда? — спросил вошедший во вкус Евгений.

— Хороший вы человек. — заметил Вещун, усаживаясь верхом на своего тритона. — Мне Вавила рассказывал о вас.

— Вы знаете Вавилу? — удивился физрук.

— Ну да. — подтвердил Вещун. — мы вообще друзья. Я сегодня думал отправиться с ним сначала по моим маршрутам, потом по его. Но у Вавилы нынче в гостях таинственная дама. У меня же в гостях вы, а на Селембрис гостеприимство свято.

С этими словами он снялся с места, за ним последовали жабы, и необычная кавалькада высоко взмыла в воздух, пролетая в ночной мгле над блуждающими внизу пьяными толпами.

— Куда дальше?! — прокричал со своего животного Сан Саныч.

— К истокам! — ответил с тритона гид.

В ушах свистел ночной ветер, тоги с мужиков давно слетели, так что теперь на них остались только хитоны да сандалии. Венки тоже свалились в воду, потому что экскурсия пролетала над морем. Только что они миновали парусное судно с загнутым назад носом — оттуда им приветственно помахали.

— Кто это такие?! — спросил у Вещуна Евгений.

— Аргонавты! — крикнул тот. — Плывут за золотым руном!

Мужикам стало весело — такое приключение! Евгений снял носок и с молодецким гиканьем кинул его в море.

— Чтоб не в последний раз! — крикнул он.

Но вот тритон пошёл на посадку. На этот раз местность была гористой, хотя и сильно поросшей зеленью. Сверху светила яркая луна, блестело море и светлые утёсы казались прекрасными по-неземному. Сильный аромат неведомых цветов, сладкий запах мёда, томное тепло.

— Люблю я сельские праздники весны. — сказал Вещун. — Чем проще, тем милее. Сегодня третий день дионисиад — время жертвы миновало, настало время чаши. Сегодня мирно, по-домашнему, встретимся со старыми друзьями.

— У вас везде друзья. — заметил Карп, сам удивляясь своему приличному состоянию — ведь столько выпито было за эти часы! Конечно, он был пьян, но как приятно пьян — впервые физику не было стыдно за себя и не надо никому доказывать, что у тебя есть уважительная причина для принятия спиртного.

«Хорошо же древние жили. — думал он. — У них вино шло, как вода.»

Меж тем все четверо взбирались по тропе, идущей вверх по пологому холму. Всё освещалось лунным светом — и светлый камень, и густая зелень. Сильно пахло травами.

Вещун остановился, обернулся, раскинул руки, словно птица, и посмотрел назад. Глаза его сияли. Мужики невольно тоже обернулись и загляделись на панораму, открывающуюся с горы.

Уступы холмов сбегали вниз и уходили в море. Эвксинский Понт шумел немолчною волною. Прибой бил в берег, насыщая воздух солёной влагой. Вдали, как корабли на рейде, стояли группой острова — высокие шапки, пенящиеся зеленью. Земля и небо, словно две ладони, укрывали в себе четырёх людей, как будто горсть морских жемчужин, как будто центр мироздания пришёл на них. Казалось, руки — продолжение ночного ветра. Казалось, ноги вырастают из земли и поит мать-земля своих гостей, как некогда поила силою Атланта. И мириады звёзд — глаза Вселенной — глядят на них и видят души их насквозь.

Их встретили в деревне, в бедной сельской глуши под пение дудок и звучание цитр — люди в зелёных венках водили хороводы вокруг украшенного деревца. Веселье началось без них, и гости приспели к самому финалу, когда гуляющие утомились и многие уже храпели под деревьями.

Под платаном была раскатана длинная скатерть, уставленная глиняными чашами, сосудами, подносами, корзинками. Гостей тут ждали — навстречу Вещуну вышли деревенские старейшины. Его и спутников обняли, обрядили в венки из плюща и пригласили к пище. Простой ячменный хлеб, бобы, фиги, овечьи мягкие сыры их ждали в корзинках и подносах. Отдельно источали запах устрицы, мидии, морские гребешки с лимоном, кальмары, запечённые в горшках. Особенное блюдо: саламис — рыбное жаркое разных видов. Множество оливок — солёных, маринованых и свежих. Мёд в плошках и, конечно, местное вино — Рецина. Слегка горчащее, с острым запахом и вкусом смолы. Были тут самосские и Родосские вина, вина с островов Хиос и Лесбос, а также знаменитое тирское красное вино.

— Вы знаете, откуда пошло слово «товарищ»? — спрашивал их захмелевший проводник. — От греческого «синтрофос», что значит — человек, с кем ты ешь. Вот так вот, а вовсе не от слова «товар». Как говорил один мой хороший синтрофос, которого звали Фалес, человек разумный идёт на пир не с тем, чтобы до краёв наполнить себя, как пустой сосуд, а с тем, чтобы пошутить и посерьёзничать, поговорить и послушать, и всё это должно быть другим приятно. Он записал эту мудрость в своей книге «Пир семи мудрецов». И я хочу вам сказать, ребята, что вы были сегодня молодцами — не посрамили себя перед людьми, ибо вино есть испытание для человека. Вы слышали про истину, сокрытую в вине? А что это такое?

Вещун посмотрел на них и улыбнулся.

— Истина вина в том, что оно приоткрывает в человеке и его пороки и его достоинства: которое из них сильнее.

— Кто вы, Вещун? — спросил у гида Евгений. Он тоже был пьян и пьян основательно, но против обыкновения, испытывал странное умиротворение в душе.

— Он добрый дух лозы. — сказал за Вещуна деревенский старец. — Лесное божество, весёлый фавн.

— Я очень стар. — сказал Вещун. — Но вечно молод. И нынче я прощаюсь с вами — нам пора обратно. Налей, старик, прощальную чашу, и споём песню расставания. Хочу я занести моих попутчиков в последнее место, которым всегда заканчиваю ночь полёта.

Глоток вина, и звуки пастушьей дудочки стали удаляться. Мягкая тьма закружила всех троих, то вздымая на гребень бархатной волны, то роняя в пропасть. Тихое кружение внезапно прервалось и свет свечей, сопровождаемый неясным гулом многих голосов, открыл перед глазами новую картину.

Сидели они в театральной ложе второго яруса, совсем близко от сцены, закрытой тяжёлым бордовым бархатом. Зал театра был невелик, но полностью забит народом — партер забит, ложи полны, на галёрке сплошной народ. Публика на редкость разношёрстная, так что трудно понять, что это за эпоха. Но люстра, виясящая под расписным потолком, держала свечи, а не эоектрические лампы. Горели также свечи в подсвечниках вокруг партера, отчего было душно и жарко.

Трое мужиков стали с интересом оглядываться, трогая массивные стулья, окрашенные.

Физик открыл глаза и увидал, что снова очутился в кабинете директрисы. По обе стороны от него сидели синтрофос — Евгений Викторович и Сан Саныч. Оба счастливо дрыхли с венками из плющей на головах — единственным свидетельством того, что всё произошедшее с ними было реальным. На Евгении был его спортивный костюм, на Сан Саныче — его обычная одежда. Тогда Вадим Иванович опустил глаза, чтобы осмотреть себя и вдруг учуял обострённым нюхом, как отвратительно воняет от его пиджака застарелым табачищем. И вообще, какой он весь мятый и неопрятный. Когда последний раз он стригся?

«Как я буду дальше жить?» — подумал он в тишине кабинета.