Ворожей Горин – Фолиант Силы

Глава 15

На место происшествия мы с отцом Евгением прибыли чуть свет. Следственная группа только приступала к работе и нам «посчастливилось» застать картину происшествия в том виде, в котором ее и до́лжно было застать. Конкретно в нашем случае это было бесспорным плюсом — никто из посторонних еще не успел «смазать» следы возмущения силы. Я же планировал ориентироваться именно на них. Да, работа криминалистов в наше время, бесспорно, нужна и важна, но далеко не всегда можно восстановить подлинную картину происшествия по физическим следам. Куда больше информации дает след силы. По сути, любое событие, будь оно со знаком плюс или минус, несет в мире Ночи свой след. И не важно, замешан в событии простой человек, или же виновник торжества имеет непосредственное отношение к миру Ночи. След будет всегда — разница лишь в том, насколько этот след будет сильным. И так уж вышло, что я был одним из немногих, кто такой след мог разглядеть и идентифицировать. Это, как с отпечатками пальцев — у каждого преступника свой уникальный папиллярный узор и такой же уникальный отпечаток силы. Слепок силы, с предыдущих мест преступления, где орудовала Вера, у меня уже имелся. Дело оставалось за малым — сравнить уже имеющийся слепок силы с тем, что я обнаружу здесь и попытаться его отследить.

На парковке возле ржавого забора, за которым находилась строительная площадка несостоявшегося бизнес центра, нас встретил майор Фокин — представитель структуры с очень длинным и запутанным названием, запомнить которое я даже не пытался. Единственное, что я понял из объяснений отца Евгения — таких следователей, как Фокин подключали только в случае гибели военных.

Майор Фокин воспринял наше появление с каким-то странным апатичным равнодушием. Мужчина был вял, бледен, лицо его было амимично и не выражало никаких эмоций, губы поджаты, желваки напряжены, на лбу испарина. Бросалось в глаза и то, что при довольно внушительном росте Фокин оставлял впечатление маленького человечка. Его словно сжали со всех сторон до состояния архивного документа. Маленький, ссутулившийся и практически безразличный к происходящему, он вяло командовал следственной группой, пытаясь организовать некое подобие оперативного штаба, куда планировалось собирать всю текущую информацию. Он даже на Василия моего отреагировал вяло. Обычно мой кот производит, куда более сильное впечатление на людей. Это обстоятельство показалось мне странным, но, проверив следака через посмертие, я понял, в чем крылась причина такого состояния мужчины. Майор был, мягко говоря, шокирован тем, что увидел здесь. В его ауре доминировали алые и коричневые цвета — явный признак страха или даже ужаса. Почти все его энергоцентры (в народе их еще чакрами называют) были пробиты и «фонили» энергией, хаотично выплескивающейся наружу без какой-либо конкретной цели. Мысли его путались, цеплялись за разные версии, одна другой нелепее, срывались в одну точку, которую сам майор окрестил простым и емким словом — чертовщина. Именно поэтому на появление нашей троицы он отреагировал вяло и даже безэмоционально. Подумаешь, поп-федерал с гигантским котом и его дрессировщиком пришли расследовать самое громкое преступление десятилетия — одним абсурдом больше, одним меньше, да плевать уже!

Я огляделся по сторонам и «прислушался» к другим членам следственной группы. Та же картина. Апатия, безразличие, страх. Все ясно — это место буквально высасывало из людей их жизненную силу. Да, бесспорно здесь имел место выброс энергии. И выброс этот был неслабым. Похожие ощущения я испытывал, когда мы с отцом Евгением упырей развоплощали в парках. Те места преступления также были наполнены отрицательной энергетикой и внушали людям апатию, хоть вешайся на первом же попавшемся суке. Нечаянно забредшие в такие места люди могли ощутить необоснованные страх или даже панику, а после запросто впадали в затяжную депрессию. В принципе, любое место преступления несет в себе определенный энергетический след. Но там, где орудовали дети мира Ночи, след этот был куда ярче, и куда разрушительнее для психики и энергетики простых смертных.

В общем, уже на этом этапе было ясно — здесь орудовал вурдалак. Гнетущая атмосфера заброшенной стройки, скупая эмоциональная реакция следователя Фокина и картина его астрального тела были более чем показательны. Мне даже пришлось слегка поработать с памятью майора, что должно было на время привести его в рабочее состояние. Нет, стирать из памяти мужчины то, что он увидел, я не собирался — ему это только навредит. Я просто слегка понизил в его голове уровень важности расследуемого преступления. Все равно, что басы укрутить в аудиосистеме на минимум, чтобы по мозгам не так сильно били. Но даже с учетом моего ментального воздействия было очевидно — данное событие в жизни следователя бесследно не пройдет. Как минимум, майор еще несколько недель будет заливаться алкоголем, выстраивая ментальные барьеры в своей психике. Как максимум, поймет, что с него довольно, и оставит службу. Может быть, даже попытается начать жизнь с чистого листа и осядет где-нибудь в деревне. Я уже видел формирование этой мысли в его голове. Этот вариант, как по мне, был даже предпочтительнее остальных. Не факт, что и там он не сопьется, но вероятность, что в алкогольном делирии он кого-нибудь зарежет или пристрелит из табельного пистолета, будет куда меньше. Тут чистая математика — в селе плотность населения, тупо, меньше, чем в городе.

После короткого знакомства и туманного объяснения отца Евгения о том, кто мы и какую структуру представляем, немного успокоившийся майор Фокин кратко ввел нас в курс дела. Уже на этом этапе было понятно, что мы напали, наконец, на след моей сестренки. И след этот, увы, оказался кровавым. Долго она себя не проявляла. С прошлого эпизода прошло почти две недели и вот, нате — сразу куча невинно убиенных. Да — ее спровоцировали. Да — она оборонялась. Но сути дела это не меняет. Вера могла просто уйти, как сделала это неделю назад, когда на ее след вышла полиция, но предпочла донести до мира некое кровавое послание, сутью которого могло быть лишь одно — «Не трогайте меня!»

Краткий отчет Фокина мы выслушали на первом этаже среди строительного и бытового мусора. Судя по обстановке, (некогда грандиозную, а после внезапно слитую) стройку вообще никак не охраняли. Следов пребывания тут маргинальных членов общества было предостаточно. Матерные слова на стенах вперемешку с граффити, хвостики жженых спичек на потолке, экскременты, пепелища костров, картонные коробки, шприцы, бутылки с фольгой, тюбики клея и прочие радости жизни отбросов общества были налицо. Тут и без свершившейся трагедии аура была ни к черту. Теперь же это здание лучше снести от греха подальше.

После знакомства и краткого введения в курс дела последовал утомительный пеший подъем на тридцатый этаж. Лифтов в заброшенном здании, разумеется, не было, как впрочем, и перил. Идти по захламленным битым кирпичом и прочим строительным мусором лестничным пролетам было не просто. Освящение также отсутствовало. Первым шел майор Фокин с мощным ручным фонарем в руках. Мы же подсвечивали себе дорогу слабенькими фонариками смартфонов. И если первые этажи преодолевались нами вполне бодро, то с последними вышла заминка — продвижению мешали черные ручейки густой, уже успевшей прихватиться морозцем и коагуляцией крови. Кроме того, на верхних этажах уже работали криминалисты. С ними то и дело приходилось расходиться на узких лестничных пролетах. При этом желательно было никуда не вляпаться и не оставить лишних следов. Тут вообще без комментариев. В подлунном мире начиная с двадцать пятого этажа, царили кровь и ужас — с этим предстояло работать отцу Евгению и его ребятам из Совета — оперативную группу священник вызвал сразу же, как стали известны первые подробности этого жуткого происшествия.

В посмертии же меня ждали растерянные души убитых бойцов спецназа. Их я обнаружил уже на тридцатом этаже — там, собственно, где их и настигла скоропостижная гибель. Повинуясь какому-то стадному инстинкту, призраки бойцов спецназа кучковались в сторонке.

Живых призраки, как правило, видят какое-то время после гибели, но невозможность установить с ними контакт выбивает, знаете ли, почву из-под ног. Не добавляет уверенности и полное отсутствие контакта с какими-либо физическими объектами. Представьте себе мир, в котором вы внезапно лишаетесь почти всех своих органов чувств. Да вы все еще ощущаете себя человеком, видите свое привычное физическое тело — как правило, облаченное в ту одежду, в которой вас застала смерть. Осознаете себя в том самом месте, где умерли. Это, кстати, нормальная реакция самосознания — до поры до времени цепляться за привычные ориентиры в реальном мире и за свое место в нем. Но в то же время вы начинаете понимать, что больше не являетесь частью этого мира. Вы не чувствуете запахов, не ощущаете температуру окружающей среды. У вас пропадает тактильная чувствительность. Вы буквально застреваете там, где вас застала смерть. Одинокие, потерянные, растерянные и беззащитные. Маслица в огонь подливает и лицезрение собственного бездыханного тела — особенно если вы погибли не от безобидного инфаркта, скажем, а какой-нибудь заковыристой смертушкой. Собственная голова оторванная от туловища, или те же размазанные по асфальту мозги — зрелище, как ни крути, печальное. Разумеется, оно напрочь выбивает из равновесия любого.

Это только в фильмах призраки свободно перемещаются по миру, проникают куда угодно сквозь стены и летают словно птицы там, где им заблагорассудится. По факту же в ожидании посмертных вестников новопреставленные коротают время в своеобразном лимбе, выход из которого блокируется их же собственным сознанием. Со временем связь с текущей реальностью размывается и перестает быть осязаемой. Мир вокруг тускнеет и покойник успокаивается, принимая факт своего нового посмертного состояния.

Обычно, именно в этот момент с ними на связь выходят посмертные вестники. Вмешиваться в процесс осознания перехода от жизни к смерти они не спешат, боятся спугнуть клиента. И не зря, кстати, боятся. Те души, за которыми приходят раньше времени, которые еще не готовы к переходу и всячески цепляются за земное, могут и взбунтоваться. Особо сильные духи могут даже покинуть место своей смерти, если локация позволяет. Ищи их потом свищи. Таких, к слову, разыскиваем мы — вхожие в посмертие ворожеи. Специальность редкая и как ни кути полезная. Иначе бы мир живых давно бы пересекся с миром мертвых. Думаю, объяснять прописные истины никому не требуется — ничего хорошего от такого пересечения произойти не может. Живым — живое, мертвым — посмертное. Иного не дано.

Завершая сей краткий ликбез по миру посмертия, скажу лишь то, что вам действительно следует знать — эти знания ко мне пришли не откуда-то, а со страниц моего ворожейского фолианта. Древняя книжка взялась меня учить, и начала именно с азов. Никаких тебе превращений свинца в золото, никаких секретных методик умерщвления врагов. Пока фолиант открывает для меня лишь необходимую мне базу и не более того. Но об этом расскажу, как-нибудь позже. Сейчас же у меня иная задача — нужно бы с покойничками из отряда «Альфа» перетереть, пока они за кромку не улизнули. Может, удастся что важное узнать о моей сестренке.

— Я надеюсь, вы тут, батюшка, с кадилом бегать не собираетесь? — язвительно процедил Фокин, демонстративно не обращая внимания на обезглавленные трупы, сгрудившиеся в узком коридоре, сразу за лестничным холлом. — Нам бы для начала улики изъять, пока не наследили. Все-таки девятнадцать трупов…

— Восемнадцать, — поправил я майора, пересчитав по головам призраков и не спеша идти с ними на контакт.

Посмертных вестников поблизости видно не было, стало быть, время осмотреться еще есть. А то знаю я эти души. Стоит им понять, что их кто-то видит и слышит, такое начинается: «Передай привет маме…», «Скажи жене то-то и то-то…», «Почисть историю браузера…» и так далее по списку. Толку от таких бесед, как правило, мало. У человека за душой всегда имеется некие незавершенные дела, недосказанные мысли, невыраженные чувства. Смерть она всегда настигает в самый, что ни на есть неподходящий момент. Даже тех, кто, казалось бы, к ней был готов и даже причаститься успел на смертном одре. Имел я дело и с такими.

— Что? — не понял моей реплики Фокин.

— Восемнадцать трупов должно быть. — Повторил я свои слова, но объяснять свою позицию не спешил. На меня выразительно посмотрел отец Евгений. Василий же бодро ускакал прочесывать местность, поняв меня без слов.

— Но мы, насчитали… — не успел майор Фокин закончить фразу, как вдруг вокруг нас засуетились медики. Тут же подошел один из них и тихо, так, чтобы не привлекать лишнего внимания, доложил:

— Товарищ майор, один жив. Его трупами завалило, мы даже не сразу поняли… В общем, он в шоке… Мы работали с этой кучей-малой, а там он, дышит поверхностно и трясется весь. Без сознания, видать, был, а сейчас очухался. Работаем, короче.

Медик говорил сбивчиво, что, собственно, и не удивительно, учитывая обстоятельства, в которых ему пришлось сегодня трудиться.

— Так, товарищи, — подобрался майор, — у нас тут… Ну, вы сами слышали…

— Идите, идите, коллега, — кивнул священник, отпуская следователя. — Приводите в чувство выжившего. Мы чуть позже подключимся. И да, никто с кадилом тут бегать не собирается. Я не из той касты. Нас интересует общая картина, показания свидетеля и записи с камер группы захвата. Затем мы удалимся.

— Записи у Никитина возьмете!

Уходя, Фокин махнул рукой куда-то в сторону раскладного столика в дальнем углу этажа, где, судя по всему, за небольшим ноутбуком и трудился один из его людей.

— Ну, что думаешь? — обратился ко мне отец Евгений, когда мы остались одни.

— А что гадать? — поджал я губы. — Надо записи с камер посмотреть, особенно те, что до начала штурма были сделаны.

— Этим займусь я.

— Лучше все же вместе посмотрим, не хочу довольствоваться твоим пересказом, — ответил я. — А позже я займусь вон той группой новопреставленных.

— Ну да, похоже пересказом буду довольствоваться как раз я, — обреченно выдохнул священник.

— Только без обид, лады? Я же не виноват, что вижу покойников.

Я кивнул туда, где столпились призраки, которых видел, из всех присутствующих на этаже людей, только я.

— Ты про ту группу в полосатых купальниках? — вмешался в разговор Василий, вынырнув откуда-то из-за угла.

— Не смешно, — укоризненно посмотрел я на кота. Говорил я вслух, дабы не смущать отца Евгения.

— Да ладно тебе, — отмахнулся мой слуга, — могло быть и хуже. Они же умерли, а не в упырей превратились. Даже тот, что выжил, не укушен. Чего сопли-то разводить?

Я перевел крамольную мысль кота священнику и тот постарался пробудить в моем слуге совесть:

— Вася, восемнадцать ребят сегодня домой не вернутся. Ты себе можешь представить, сколько семей слезами умоются?

Кот демонстративно уселся на холодном бетонном полу и поджал хвост. Похоже, он искренне не понимал, какого масштаба трагедия тут разыгралась.

— Ладно, забей, — выдохнул я, — узнал чего?

— С того и надо начинать, а не трагедию разыгрывать в трех актах, — огрызнулся кот.

На этот раз я коту ответил ментально, поскольку мою фразу священник тоже мог расценить, как неуважение к человеческой смерти.

— Я лишь хочу, чтобы ты проявил капельку уважения к усопшим и раньше времени не выдал наших карт. А то они нам работать не дадут. Смотри, некоторые уже, как-то странно на нас поглядывают.

И действительно двое бойцов из погибшей группы, стоявшие чуть поодаль от остальной кампании, постоянно на нас косились и о чем-то между собой переговаривались. В целом, ломать комедию уже действительно было бессмысленно, а потому я им кивнул и даже рукой махнул, мол, можно подходить. Бойцы вновь переглянулись и неуверенным шагом направились к нам.

— Господа, — как можно дружелюбнее начал я свою речь, — вы сейчас растеряны, я полагаю. Поверьте, это нормально.

— Мы умерли? — на всякий случай уточнил один из бойцов, тот, что казался постарше.

— Да, дружище, — я постарался вложить в свой голос как можно больше сочувствия. — Вы постойте тут минуты две. Мы с коллегой записи с ваших камер посмотрим, а после я с вами поговорю и все вам объясню.

— А ты кто вообще такой? — угрюмо спросил второй офицер.

— Я тот, кто подготовит вас и ваших ребят к общению с посмертными вестниками. Уверен, они уже в пути и будет неплохо вам подготовиться к работе с ними.

Оба командира сделали вид, что поняли, о чем я им только что сказал, кивнули и отошли на пару шагов назад. Им уже было, что обсудить между собой. Как минимум тот факт, что они все-таки умерли все. Эту мысль покойники не всегда принимают сразу. А с духами военных я вообще никогда дел не имел и понятия не имею, как ребята отреагируют на столь печальное известие. Бегай потом по всему юго-западу столицы развоплощай их насильно.

Мы же с Василием вернулись к отцу Евгению, который уже просматривал записи с нашлемных камер группы захвата. По пути Василий доложил о том, что Веры поблизости нет, но есть четкий след, ведущий в сторону парка.

— Молодец, Вася, это уже что-то, — похвалил я кота и сосредоточился на записях.

Для удобства все картинки были выведены на один большой ячеистый экран. Просмотр записей занял минут десять. И ничего, собственно, примечательного мы на них не увидели. Темно было, затем последовала команда «Штурм», светошумовая граната, фонари и на этом все. В прямом смысле — уже через пару секунд все бойцы группы были мертвы и лежали вкривь и вкось на полу — как раз там, где сейчас работали судебные медики и криминалисты. Я даже не понял, в какой последовательности моя сестра их убивала. Записи на ячеистой картинке замирали в хаотичном порядке, что говорило о том, что Вера работала так, как ей вздумается, а не как было удобнее. Со стороны это выглядело так, словно камеры со шлемов просто посбивали. Оторопь брала лишь, когда приходило осознание того, что кувыркающиеся картинки были получены вследствие падения не только камер, но и голов, на которых они были закреплены. И да, картинку дополняли не менее жуткие звуковые и визуальные эффекты. Пожалуй, воздержусь от описания оных. Тут и без описательной части понятно — крови было много. Очень много.

По завершении страшного действа на записи двигалась лишь одна единственная картинка — видимо, как раз запись с камеры выжившего бойца. Увидев искаженное слепой яростью, но все же прекрасное лицо сестры я внутренне сжался. По спине прокатился холодок страха. Все-таки она. Не то, чтобы я сильно надеялся, но все же была у меня крошечная надежда на то, что это не Вера охотится по всей Москве на тех, кто причастен к смерти наших с ней родителей. Не оправдалась моя надежда. Более того, сегодня Вера переступила черту — она убила, по сути, невиновных людей.

— Белкину привет! — прорычала Вера прямо в камеру и с силой ударила бойца в корпус, от чего тот сложился пополам и замер в груде трупов. Камера при этом продолжала писать и мы с отцом Евгением увидели, как Вера медленно подошла к краю этажа, обернулась, словно бы позировала, а после скрылась в ночи. По стене чуть выше камеры тут же защелкали пули — это уже с запозданием начали работать те самые снайперы с соседней крыши. Очевидно, именно туда моя сестренка и полетела.

— Надо бы после и на ту крышу наведаться, — шепнул я священнику.

— Василия отправь.

— А это идея. Разделимся. Вась, ты не против?

— Да понял, не дурак… — муркнул мой кот и был таков.

Я же направился к призракам бойцов. Теперь их недоумение мне было более чем понятно. Одно дело погибнуть в бою, когда по тебе кто-то стреляет, и совсем другое умереть вот так внезапно и скоропостижно. А самое главное, непонятно от чего именно.

— Вот теперь мы можем побеседовать с вами, — обратился я к группе усопших.

— С кем это вы беседовать собрались, гражданин Горин?

Я замер на месте. Уж чей-чей, а голос капитана Вилкиной я тут услышать ожидал менее всего. Но еще больше меня удивило то, что произошло после появления этой строптивой дамочки.

Томящимся в ожидании призракам я жестом руки дал понять, что придется подождать еще немного. Затем я резко развернулся к Вилкиной и тут же пожалел об этом, поскольку первое, что я увидел, обернувшись, это летящий мне в нос маленький кулачок. Увернуться я не успел. Удар пришелся мне точнехонько в носогубный треугольник, снизу вверх. Там, кстати, очень чувствительное нервное сплетение находится и для того, чтобы дезориентировать человека достаточно даже несильного тычка в эту область. Болевой шок у взрослого мужика может даже ребенок вызвать, ударив туда, к примеру, затылком. Вилкина же била со всей силы. Со знанием дела била, вложив в этот удар всю свою ярость. Не смутили ее ни коллеги по цеху, работавшие неподалеку, ни выразительный ступор майора Фокина, который, судя по всему, и привел эту фурию к нам, ни картина места преступления в целом.

Интересно мне знать, откуда это у Вилкиной ко мне столь сильная неприязнь? Теоретически, она должна была обрадоваться факту моего внезапного воскрешения! Но нет, чувствовалось, есть у нее ко мне ряд претензий. Вывод — либо Вилкина сама по себе такая долбанутая на всю свою отмороженную голову, либо такое импульсивное поведение чистой воды актерская игра. Если первое, то уже ничего не поделать — Вилкину, рано или поздно, кто-нибудь прибьет за такую импульсивность. А вот если второй вариант… В общем, если Вилкина специально ведет себя так дерзко, тут нужно исходить из ее целей. В любом случае с ней нужно пытаться говорить и по возможности договариваться.

— Екатерина Алексеевна! — С изрядной ноткой осуждения и досады протянул отец Евгений, застав эту безобразную картину. — Ну, зачем же так?

Священник поспешил мне на помощь, поскольку Вилкина и не думала останавливаться. Пока я отступал, заливаясь слезами, она лишь наращивала свой натиск.

— Подлец! Сволочь! — Распалялась она, пытаясь повторно ударить меня кулаком в то же самое место. Я же отмахивался, как мог, стараясь держать разъяренную женщину на расстоянии вытянутой руки. — Я жизнью ради него… — задыхаясь от ярости, кричала девушка, — а он ни пол словом, что живой! И ладно я — дурочка с переулочка… Ты вообще понимаешь, что чувствовала Вера твоя, когда тебя, скотина, сволочь, тварь, якобы, не стало⁈

— Так, ну все, Катерина, успокойтесь, немедленно!

Отец Евгений сурово осек очередной выпад Вилкиной в мою сторону и даже успел оттащить ее от меня, схватив за плечи. Девушка подчинилась, замерла на мгновение, словно о чем призадумалась, а после, резко развернулась и двинула нашего полковника в нос тем же Макаром. И если я подспудно догадывался, что ничего хорошего от появления Вилкиной ждать не стоит и был морально готов к атаке, то отец Евгений к такому повороту событий был явно не готов. Итогом этой безобразной сцены стали два мужских разбитых носа, поджатые женские губы и общее неловкое молчание.