Воин-Врач

Глава 9 Разлетаются черные во́роны

Мы с Всеславом в очередной раз изумлялись, как это так выходит: тело спит и набирается сил, а мы вдвоём ведём беседы, рассказывая и даже показывая друг другу сцены и истории из наших жизней, таких бесконечно разных, но, как выяснялось с каждым сном, таких похожих, и при этом ни капли не устаём. Сошлись на том, что ум человеческий суть явление непознанное и неизведанное, ни в одиннадцатом, ни в двадцать первом веке. Но раз уж так вышло — надо пользоваться, как говорится, пока работает, и пока не отняли. Это к опасениям Всеслава, который объяснимо для своей эпохи всё непонятное сваливал на не менее непонятных Богов. И переживал, что дар их, я то есть, может быть ими так же легко отнят, если вздумает князь жить не по чести и позабудет совесть и старую Правду. Я не спорил. Чтобы спорить, нужны хоть какие-то, хоть мало-мальски внятные аргументы и доказательства. У меня их на наш счёт пока не имелось.

Дубовая дверь, тяжёлая, по мнению Всеслава, как бугай или даже зубр, отворилась бесшумно, тише, чем полог походного шатра. В ложницу-спальню своей знаменитой бесшумной походкой втёк Рысь. Замер у входа, оглядывая комнату, а затем притворил за собой дверь, так же, без намёка на скрип или хотя бы шелест. И сложил руки на груди, прислонившись к косяку, чуть прикрыв глаза, будто задремав.

— Топаешь, как конь, весь сон прогнал, — хрипло спросонок заявил князь, опуская ноги с кровати. «За рулём» был Всеслав, решивший, видимо, подшутить над другом.

С лица Гната слетели все невозмутимость и героизм. На старого приятеля и вождя он смотрел с непониманием и почти детским изумлением. А потом, вовсе, видимо, растерявшись, посмотрел с опаской сперва на дверь, а потом себе на ноги.

— Как услышал, княже? — поражённым голосом выдохнул он.

— Да не робей, Рысь. Не услышал. Почуял я. Да и просыпался уже, — не стал вдаваться в подробности Всеслав. — Какие новости поутру принёс? Коли заутрока не дождался — есть, чем удивить, мыслю?

— Есть, как не быть. Хочешь — сейчас поведаю, или до стола доберёмся? — в животе у Гната при словах и, наверное, мыслях о еде, предательски застонало.

— Начинай уже, не тяни душу-то. Верно, много новостей, раз аж сюда пришёл? Как раз по дороге продолжишь, — князь уже плескался над кадушкой, не забыв и про хвойно-дубовый отвар.

— На ушах город стоит, Слав, — начал друг. Ещё с раннего детства они звали друг друга «Гнатка» и «Славка», и когда вслед за ушедшим к Богу отцом княжич стал князем Полоцким, менять эту привычку не стали.

— Попы́ византийские шустрят: заутреню наладились во здравие твоё творить. Народ говорит: по десяти кун стоит нынче в Софию попасть, а к алтарю ближе — на гривны счёт идёт, десятками, — продолжал он, подавая Всеславу одежды.

— Ну, в этих сомневаться грех было. Чтоб из любого пустяка себе пользу да прибыток найти — в том они великие мастера, опытные, — кивнул князь.

— Антоний тоже удивляет народ, — продолжал Рысь, доставая из-под лавки Всеславовы сапоги. — Полночи чернецы-монахи по Подолу кружили, а поутру потянулись к обители телеги. С бабами!

Видно было, что эти новости поразили его значительно сильнее, чем продажа билетов на церковную службу.

— На торгу судачили, мол, сдал совсем настоятель, седина, мол, в бороде давно, вот и беса в ребро дождался. Виданное ли дело — баб, да в мужскую обитель? — с трудом удерживал вроде бы равнодушное выражение на лице Гнат.

— Никак, хороши молодки? — улыбнувшись, уточнил Всеслав.

— Да где там⁈ Старухи да вдовицы сплошь древние! Из них пара-тройка, говорят из старых, травницы, — понизив голос, добавил он важное.

Я только порадовался за здешнего коллегу-главврача, что не стал тянуть и начал работу по вчерашнему плану сразу же, едва добрался до обители. То, что на общественное мнение ему было трижды наплевать, тоже воодушевляло. Сам всегда именно так и поступал. Надо будет не забыть через седмицу-другую посетить их с визитом, может, подсказать-помочь чем.

— А уж о тяжбах вчерашних на торгу разговоров, — хитро закатил глаза Рысь, — забывают, зачем пришли! Не нарадуется народишко князю новому, честному да справедливому. И вдов порочить да разорять не попустил. И торгаша-подлюку, что в голодных смертях детей виновен, на чистую воду вывел. Там ночью сунулись было одни на подворье Микулино, на дармовщинку-то. Так их соседи едва на рогатины не подняли, на всю улицу вой стоял, что это теперь не купцово добро, а княжье, и его хитить не дадут!

— Отдарить бы соседушек тех за добро по чести, — чуть прищурился Всеслав на друга. Уже будто зная ответ.

— Да сделали, сразу, — отмахнулся Рысь, не обманув ожиданий. — Там пара моих была, они бы и без соседей справились, конечно. Но, как погнали те ворьё от ворот, вышли на видное место, напугав там всех, да по полгривны на дым вручили, твоим именем, да с добрым словом.

— Молодцы, сам тоже похвали их за дела верные, — кивнул князь серьёзно.

— Я уже, — доложил Гнат. — Если бы довелось им с твоих рук получить памятку малую, безделицу — вовсе крылья б выросли, и у них, и у прочих дружинных.

— Найди мечи того дурака вчерашнего, — согласился Всеслав. — Перед обедней выстроишь на площади у Софии наших. Слова скажу да отдарюсь за добро.

Гнат кивнул. Не подумав о том, что князь начинал встраиваться, как говорили в моё время, в здешнюю повестку с похвальной и завидной скоростью. Мне и самому это было в новинку, но память Всеслава говорила, что молву подкармливать-приручать важно и нужно с нова́, с первых дней. Вот тебе и политтехнологии отсталого Средневековья.

— А уж про бой-то разговоров! Каждый божится, что либо сам на дворе за плечом твоим стоял, либо сват его. Как ты ловко меч-то к небу вскинул нарочно, чтоб Дед-Солнце блеснул отражением да глаза змеиные северянину выжег! А ты в тот самый миг — хвать! Да своей рукой жало-то гадине и вырвал, только юшка во все стороны полетела! — Гнат явно передавал-копировал чьи-то слова и эмоции, сам он был гораздо сдержаннее.

Интересно народ изложил, нарочно так не придумаешь, наверное. Дескать, князь специально, чтобы меча не пачкать, своими руками язык поганый из пасти северянина вырвал, да ещё и зубья ему повышибал так, что они по-над всем двором летали. Рысь своими глазами видел с десяток разных клыков, резцов и даже коренных, что гордо показывали зевакам рассказчики. Правда, там попадались и овечьи, и конские, но зрители к деталям не придирались — раз князь выбил злодею лошадиный зуб, значит, так и надо было. Мало ли какие они растут у тех, кто смеет на Киев пасть разевать? Тот Йорген, поди, и вовсе нечистому душу продал, а то и кому из своих старых, северных демонов, а от этого, как всем доподлинно известно, могут запросто и рога с копытами вырасти.

— Ещё чем позабавишь? — поинтересовался Всеслав, кивая бессменным Вару и Немому, проходя мимо них по темноватому коридору.

— К Домне присмотреться надо, княже. Вчерась пошла в гости к Анне, кузнецовой вдове, подружки они вроде как. А на обратном пути в проулок нырнула — и пропала начисто. Парень, что за ней глядел, не первый год в Лютовом десятке, я ему верю. Сказал — только пустельга оттуда вылетела. Ни в одном из дворов не было поварихи, проверили. Нечисто дело, Слав, — разумеется, напуганным или взволнованным Рысь не выглядел. С князем они прошли такое, по сравнению с чем превращение какой-то бабы в хищную птицу — так, баловство. Один тот ливень из торковых стрел чего стоил. Но чуйка его была феноменальной. И если сейчас она говорила, что к зав.столовой стоило присмотреться, то именно так оно и было.

— Лады, Гнатка. Сейчас и глянем. Мне с первого дня кажется, что уж больно лишку знает она для кухарки. Умна, хитра, красива, чем чёрт не шутит. А места тут для нас новые, это ж как посреди незнакомого леса лагерем встать. Только хуже. В лесу хоть знаешь, кого бояться надо. А тут каждый третий — враг*, — я даже вздрогнул внутри, кажется, когда узнал строчки Высоцкого про тревожный дом у дороги.

— Как бы не каждый второй, княже, — хмуро согласился друг. В гридницу мы входили с такими лицами, что сыны и сотники только что с мест не повскакивали.

— Что стряслось, бать? — не утерпел Глеб первым. Тревога в глазах его была заметнее, чем у прочих, и не сочеталась с хищной готовностью к атаке, как у старших. Молодой ты ещё, сынок.

— Тихо, братцы, тихо всё, — пару раз качнул ладонями вниз Всеслав. Привычный жест и ровный голос чуть успокоили.

Мы с Рысью уселись в голове, он справа. На мой вопросительный взгляд Глеб объяснил, что Ромка уже поел и ускакал с пятёркой Лютовых на торг, проверять погрузку тех лодий, о которых вчера вечером уговор с купцами и боярами был. Там и ряд сразу сладили, и снова орлиный греческий нос над ним склонился, когда подошёл митрополит поприветствовать и благословить новый виток государственно-частного партнёрства. Долго читал, внимательно.

Лют, пожалуй, первый из десятников Гната, если можно так сказать, курировал в основном два направления: личную безопасность высшего комсостава и операции, требующие фантазии. Это его парни в тот раз выли на удиравших черниговцев и забрасывали их волчьими какашками. А «пожалуй» я решил потому, что князь и сам не выделял никого из десятников. Старался сам и напоминал Рыси постоянно находить воям такие задачи, в которых они смогли бы показать себя лучше. Ясно, что обычной, привычной дисциплины и субординации никто не отменял, но, в отличие от советской армии, в которой я прослужил чуть больше полугода, в дружине не исповедовали вечный принцип: «чем был солдат не занимался — лишь бы солдат максимально устал». И, что удивительно, это вполне себя оправдывало. Не бывало… ну ладно, почти не бывало залётов и косяков. Занимавшиеся почётным, важным и любимым делом мужики видели и знали, что командиры во главе с князем их берегут и ценят, потому и задачи ставят выполнимые, и чаще всего те, к которым душа лежит. Поэтому когда приходила пора ставить задачи невыполнимые — тоже с пониманием подходили.

Как тогда, лет восемь назад, когда памятная лавина степняков вывалилась из-за холма прямо на нас. За нами тогда стояли лагерем передовые отряды трёх Ярославичей. Основные силы растянулись в походе и должны были собраться только через пару дней. Кто вывел торков на полочан? Случайно ли это произошло? Тогда думать об этом было некогда. Дружина выполняла приказы так, как и до́лжно было воинам русским: чётко, быстро, эффективно. Торков, сколько их осталось, откинули за реку, за Южный Буг.

После той сечи, знать, и началось у князя с Ярославичами, как в моём времени было принято говорить, «недопонимание». С того началось, что пришёл Святослав к нашим кострам с требованием отдать часть трофеев и коней.

Янко ходил меж костров чёрной тенью демона-горевестника. Его стрелки́ раскидали по полю все стрелы и добрались до рукопашной, пусть и в связке со Ждановой сотней. И полегла их почти треть, да ещё несколько десятков висели на тонкой грани между жизнью и смертью. Промеж них и бродил сотник, то водицы кому поднести самому, то родной протяжной песней отвлечь от изводящей боли.

Ждан сидел возле костра со своими десятниками. Семеро их осталось, с ним вместе. Он не пел и не говорил — стрела разворотила щёку. Перевязанный чистым платом, со мхом, торчавшим во все стороны, с опухшим лицом и заплывшим левым глазом он был похож на злого лешего. Или на Лихо Одноглазое.

Алесь тоже ничего не говорил. Он метался в бреду, даже привязанный к лежанке, к которой прижимали его трое хмурых перевязанных конников. Его сотня понесла самые большие потери, хорошо, если десятка четыре полных осталось.

Гнатовы десятники выжили все, там народ был матёрый. Но ни на ком из его сотни, кажется, живого места не было. Ясно, что вражья кровь на доспехе от твоей слабо отличима в темноте. Поэтому они, с ног до головы покрытые красно-бурым, смотрелись так, что даже свои отворачивались. Сам же Рысь грыз третью по счёту палку. Первых две сжевал в труху, пока я перетягивал ему ногу, распоротую до кости. Третья шла на закуску — две стрелы сидели в левой руке. Одну, навылет прошедшую, удалось вытянуть хорошо, сломив наконечник. Вторую пришлось проталкивать сквозь живое мясо.

— Много коней взял, Всеслав! Великий князь велел в полторы сотни голов табун ему пригнать! — из темноты вышел Святослав, князь Черниговский, в окружении ближней дружины. Чистой и здоровой. На наш ночной лазарет, над которым то и дело разносились крики и вой раненых, смотревшей с тоской и сочувствием.

— Велики ли потери вашей конницы? — Всеслав не сводил глаз с кожи на руке Рыси, что уже натянулась над наконечником стрелы. Надо было повернуть его, чтобы упаси Бог не порвать жилу кровеносную. На правой руке Гната сидело уже три человека, но удержать его у них всё равно получалось с большим трудом.

— Тебе какая печаль в том? — красивый голос у Святослава. Таким только песни петь на свадьбах, да на парадах командовать. Из наших, полочан, сегодня ни у кого голоса не осталось, ни красивого, ни какого бы то ни было. То волками выли, пугая коней степных. То просто выли и рычали, когда сеча доходила до мечей, ножей, когтей и клыков.

— Вас не было в бою. Сводный отряд Ярославичей подоспел, когда торки уходили за реку. Ваша конница цела. Моя почти вся полегла, — сквозь зубы выдавливал каждое слово Всеслав. Продолжая так же своими руками рвать-давить тело друга. Наконец, остриё вылезло наружу, и князь выдернул его одним движением — оперение стрелы было срезано заранее. Теперь перетянуть — и молиться. И что рука не отсохнет, и что горячка-лихоманка не привяжется, и что придёт в себя Рысь, потерявший всё-таки сознание от страшной боли.

— В поле вышли четыре дружины княжьих! Ворога развернули, победу взяли. С бою взятое делить на четверых потребно, по чести! — не унимался третий сын Ярослава Мудрого, Злобного хромца.

— Ты МНЕ про честь толковать станешь⁈ — как в человеческом голосе одновременно могли уместиться волчий рык и змеиный свист? Одним Богам ведомо. И то, знать, потому, что человеческого в том голосе не было почти. — Просидели на холме, рябчиков да белорыбицу жравши⁈ А теперь пришли с меня брать то, что мной с бою взято?

Вокруг зашевелилась тьма, и из неё, как из Пекла, стали проявляться вои. С налёту и не скажешь, живые или павшие — уж больно много крови на них было. Гул их сорванных голосов тоже на людскую речь походил слабо, а вот на гневный шелест мёртвых душ, навьев да неупокоенных — вполне. Лица присных Святослава белели в ночи, как полтора десятка лун. Некоторые пошли красными пятнами — знать, не совсем совесть потеряли, видели, чья была победа, и какой ценой она досталась. Но тут такая уж служба княжья — своей воле воли не давай.

— Ты перечишь слову великого князя, Всеслав? — голос Ярославича звенел в ночи. Но на ярость это похоже не было совсем. Опять малыш решил за спиной старшего братца притаиться?

— Поле взяли мои вои, Святослав. Возвращайся к пославшим тебя. Из добытого делите промеж собой то, что на том берегу Буга найдёте. И упаси кого из ваших Пресвятая Дева Мария и сам Господь Бог сунуться к моей дружине с разговорами про коней да железо. Здесь каждый сегодня по сотне братьев схоронил, да невесть сколько ещё схоронит сегодня-завтра, — словно подтверждая правоту загробного голоса, донёсся от одного из дальних костров предсмертный хрип, перешедший в булькающую икоту.

Один из черниговских поднял было руку перекреститься, да сделал это не ко времени быстро. И упёрся бородой в меч, что появился перед ним совершенно беззвучно. Светлое чистое железо держала рука, покрытая кровью настолько, будто шкуру с неё сняли чулком и надели наизнанку.

— Брось его, Лют, — повёл кистью, тоже совсем не белоснежной, Всеслав. — Ступай, Святослав. Помни слова мои. Крепко помни.

И повернулся к черниговцам спиной, садясь обратно к костру, чтобы промокнуть сырой тряпицей пылавший лоб Рыси.

В прошлом году, аккурат перед тем, как очутиться в порубе, Богам угодно было снова свести рати Яролавичей и Всеслава Полоцкого. Только в этот раз уже не по одну сторону, а по разные. Тот год был холодным и снежным. Март, посулив было тепла, врезал трескучими морозами, да так, что дерева́ в лесу стонали и лопались повдоль. С Лютом тогда и измыслили ту штуку.

В ночи вдруг раздались гулкие удары больших бубнов и волчий вой. В стане Ярославичей поднялась паника, многие повскакивали на коней и понеслись быстрее ветра. Только не в сторону полочан, а в обратную, к лесу. А потом пошла чертовщина.

— Я не звал вас на мою землю! Прочь! — в шуме и свисте вьюги голос звучал так, будто выл сам лес, само поле, и стонала сама Немига-река.

По левую руку от первых рядов Ярославичей взымлись ввысь сугробы и раздались хлопки тетив. И тут же — крики раненых. А сугробы снова легли, как и были до этого, не отличить от снежной целины.

— Не будет удачи вам на чужой вотчине! Прочь! — жуткий стон, продиравший до костей, как стылый ночной мартовский ветер, вновь ударил по ушам. И к лесу поскакало ещё несколько десятков малодушных.

Сугробы вздыбились справа, и раненых стало гораздо больше. Не раз и не два ещё летели стрелы в лагерь Ярославичей, и всякий раз приносили смерть и боль. Яновы парни промахивались очень редко, даже в темноте и при сильном ветре. Но в ту ночь он был попутный, из-за спин наших дул. Будто сами Боги и Земля родная помогали защищавшимся от трёх братьев-находников, решивших снова захватить чужое. Наверное, Ярославичи тоже так решили, потому что сбежали в лес, не дождавшись восхода Солнца. А когда их отряды через два дня вернулись, чтобы отрыть из наметённых снежных курганов тела воинов, а главное — брони да оружие, в поле том никого не встретили. Полоцкая дружина вернулась в родной город, обойдя вражьи шатры, и не тронув никого. Пощадив, как шептались простые ратники. Ибо Чародею ничего не стоило всех тогда сгубить да поморозить, превратив в те страшные статуи-истуканы, что смотрели на достававших их из-под снега трофейщиков. Глазами, в которых навсегда заледенели боль и смертельный ужас.

За три дня до памятной битвы на Немиге-реке сидел князь с сотниками в шалаше, что до половины занёс снег даже в глухом лесу.

— Сейчас бы дома очутиться. Чтоб огонь в очаге. Да хлебца свежего, — мечтательно протянул Гнат.

— И бабу потолще, тёплую, — зябко повёл широченными плечами Ждан.

— Это уж само собой, — кивнул согласно Рысь.

— У нас в такую погоду, говорят, души неприкаянные скачут по небу, — протяжно сообщил Янко.

— Отчего так говорят? — заинтересовался Алесь, видимо, уставший дрожать молча.

— Когда в про́духе очагов такой ветер — внутри гудит всё. Страшно, — так же, чуть дольше привычного нам вытягивая гласные, ответил старший над стрелками.

— Гнатка… А надери-ка бересты побольше. Алесь, найди из своих кого, кто раньше в пастушатах ходил, — задумчиво глядя в огонь произнёс князь. И добавил, — рожок надо сладить. Да большой. И не один.

За два дня до той ночи на краю леса, укрытые густыми чёрными еловыми ветвями, стояли Всеслав, Рысь и Лют. На поле горели костры Ярославичей, и разворачивало крылья их войско. Пришедшее занять не свою землю. Но обсуждали друзья со смехом не огромную вражью рать, и не предстоявшую со дня на день битву, а то, как напугал их глухарь, вырвавшись из-под наста, пробитого копытами княжьего коня. С ладоней сотника и десятника слетели ножи, одновременно, и развалили птицу на две части. Лют подобрал тушку — не пропадать же добру. А по пути назад, уходя в снег едва ли не по грудь, задумчиво остановился возле того места, откуда вспорхнул краснобровый лесной кочет. Про то, что глухари да тетерева делают себе такие подснежные гнёзда, спасаясь от морозов, знали все. Про то, что они, бывало, прокладывали под настом целые тоннели-ходы — тоже. А вот о том, что наст в этом году такой твёрдый, что держал взрослого человека, кроме, пожалуй, Ждановых здоровяков, подумал только Всеслав. Как и про то, что снегу в поле навалило под весну столько, что ходить под тем настом можно было почти не пригибаясь.

Нетопыри Люта пробили в снегу под настом невидимые сверху ходы-канавы едва не до самого стана Ярославичей, ориентируясь там, внизу, в белой стылой мгле, им одним ведомыми способами. В нашем же лагере в это время Яновы снайпера с шутками и смехом ладили из холстин плащи, обвязывали белыми лентами рога луков и мазали морды поверх гусиного жира от мороза густой светлой глиной, разведённой-размятой в тёплой воде.

Моя память, теперь поражавшая чёткостью и деталями, сообщала, что, согласно школьным учебникам, летописцы говорили о том, что победа на Немиге досталась триумвирату князей, а Всеслав будто бы бежал с поля боя под покровом темноты. Только древний хроникёр в тех источниках не пояснял, почему Ярославичи не стали догонять проигравшего по наверняка заметным следам на снегу и добивать, зачем рискнули оставить за спиной потерпевшее поражение войско? И зачем потом весь остаток весны и почти всё лето засылали в Полоцк послов-переговорщиков. Всё-таки убедив Всеслава в том, что примут они, победившие, волю его и не станут более злоумышлять на его землю. И готовы заключить ряд о том, и крест святой целуют, что не будет Всеславу с сынами зла. «Нашёл, кому верить» — вздохнул с грустью князь. Я промолчал. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, это всем известно. А мне теперь о деяниях Средневековых родственников, что Рюриковичей, что Рогволдовичей, что предков их славных, известно было ох как много. Та же память, внезапно ставшая острой, как бритва, подкинула абзац текста из какой-то статьи по истории медицины, в которой говорилось, что Полоцкий князь родился, видимо, вследствие травмы, с мозговой грыжей и был вынужден всю жизнь носить на голове плотную защитную повязку. Вспомнились не единожды виденные дети с таким недугом. Зрелище очень неприятное и очень грустное. «Ох ты ж страсть какая» — будто бы передёрнулся Всеслав. «Дурь это, сам же видишь. Сказывала матушка, что в последе я родился, в рубашке вроде как. Там повитуха была наша старая, что отца ещё принимала, да сам дедко Яр. Он велел последа того часть на голове носить, вроде венца, в обруче серебряном. А потом в шейную гривну разрешил убрать. А теперь вон в ладанке ношу, с мощевиком рядом. Да то ты тоже сам видал».

— Прости, Юрий, не вышло у нас вчера разговора, — склонил Всеслав голову перед волхвом, что подошёл от окна, где стоял, разглядывая утренний Киев.

Старик, которому по стати и фигуре самое место было у Ждановых богатырей, развернулся, наводя на мысли о том, что в своё время примерно тем же самым и занимался: махал копьём, из железа целиком сделанным, а когда тупилось или ломалось оно — вырывал единым духом дубок или сосенку, продолжая уменьшать поголовье неприятеля подручными средствами. Князь, выслушав мою шаблонную бюрократическую мысль, хмыкнул.

— Всему свой черёд, княже, — прогудел Юрий, которого дружинные чаще звали дедом Яром. — Рад видеть тебя живым, над землёй, да на престоле града Киева.

— Да уж, засиделся репкой-то, — улыбнулся я. В ответ на тёмном от вечного загара лице деда разошлись лучами морщины. Он видел много худого на миру. Но сохранил способность улыбаться и шутить. Это воодушевляло князя. Я же смотрел на старого воина-жреца с неожиданной тревогой. Казалось, что глядя на Всеслава, дед видел меня, да заглядывал не в глаза, а в самую душу.

— Поклон тебе от Ставра Черниговского, — вспомнил князь, чуть наклонив снова голову. Рысьино брюхо судьбоносности момента не оценило и выводило такие трели, что даже привычные сотники поднимали брови. Но рук к еде вперёд вождя никто не тянул.

— Жив, выходит, бродяга старый? Надо бы перевидеться с ним, давно, ох и давно не встречались, — кивнул ответно волхв, грузно опускаясь на лавку рядом с ёрзавшим Гнатом.

— Не откажи угоститься с нами, дедко, — повёл я приглашающим жестом над столом.

— Чего бы и не угоститься? Благодарю, княже, за дозволение. Ты уж не обессудь, коли я, старик бестолковый, в простоте своей дремучей за высоким столом что не так сделаю, — снова улыбнулся он. И ответные улыбки осветили лица всех здесь. Каждый знал, что дед шутит и прибедняется по-стариковски.

— Ты меня, дедко Яр, сам учил ложку да нож держать. Так что если что не так — и ты извиняй, — сделал князь постное лицо монаха-чернеца. И все грянули хохотом над старой, но не почему-то не приедавшейся семейной шуткой.

— Кроме поклона ничего не передавал Ставр-то? — спросил волхв, утирая усы рушником, что подала ему с явно опасливым поклоном Домна. Подойдя к нему сразу после того, как вручила полотенце мне.

— Была вещица занимательная. Да мне ума не хватило понять, что значит она. Ты, дедко, точно разгадаешь. Глянь-ка, — и Всеслав осторожно положил жёлудь на стол перед Юрием.

— Эва как, — дед взял его, отставил руку почти на всю длину и нахмурил кустистые серебряные брови, прищурившись дальнозорко. — Не один Ставр, выходит, тут гуляет по округе.

Голос его звучал задумчиво и привычно-басовито, низко. Услышав фразу, Рысь закашлялся:

— Ну, насчёт «гуляет» — это ты, дедко, лиха дал, — начал было он, но напоролся на мой взгляд и замер на полуслове.

— А ведь Буривоева рука-то, коли я ещё не вконец из ума выжил, — продолжал бубнить-гудеть старик, не обратив внимания на резко замолчавшего Гната. — Перунова печать, да точки эти. Да вот тут две царапки. Стережётся старый волчина, поди угляди ещё, если не знать, где и что искать. Держи, княже. Верные люди такими подарками отмечены у Буривоя, те, кто старым Богам не изменял. О встрече просит здешний волхв, что постарше да посильнее меня будет. Просит, Слав, не предлагает, гляди-ка. На моей памяти он последний раз если кого и просил, то самого Перуна, разве. Чтоб за паскудства Владимировы тот на всех русичей зла не держал. И, навроде как, обещает он посланца своего направить вскоре…

Я молчал, затаив дыхание. За нас дышал Всеслав, ровно и размеренно, и сердце его билось спокойно и мерно. Он, слушая эти слова, не переживал столкновения с непознанным — тайнопись жрецов на желудях, неведомые старцы, что таились в окрестных лесах, помнившие, как почти сто лет тому назад один самонадеянный и до крайности амбициозный князь сбросил в реку изваяние верховного Бога местного пантеона, предварительно его не то изрубив, не то отхлестав, не то ещё как-то оскорбив. Странные, в общем, ощущения, очень неожиданные для сугубого реалиста, каким я привык считать себя. До тех пор, пока не умер.

— Дозволь, княже, с дедом Яром словом перемолвиться,— неожиданно подала голос Домна, стоявшая возле окна каменной статуей всё то время, что волхв «переводил шифровку». Князь кивнул, не сводя глаз с зав.столовой.

А та не стыдясь мужиков растянула чуть вязки ворота, нырнула правой рукой внутрь и достала оттуда ещё один жёлудь, такой же, как и тот, что лежал перед Юрием. Ну, может, чуть покрупнее, и узоров на нём было больше, даже с моего места можно было разглядеть.

* Владимир Высоцкий — «Что за дом, притих…»: https://music.yandex.ru/album/4273731/track/34643016