Воин-Врач

Глава 16 Ломать не строить

— Дара-Дарёна, Солнцем озарёна, — позвал Всеслав хрипловатым с воя голосом. Их присловьем, что придумалось само собой наутро после свадьбы, когда неожиданно яркое для осени солнышко заглянуло в окна терема и осветило-освятило спавшую с улыбкой молодую жену, новое и главное сокровище Чародея, настоящий Дар Богов.

А я забыл, что тело у нас с ним одно на двоих. Забыл, что души срослись-переплелись воедино. Я чувствовал, как настороженным капканом, силком, ловушкой натянулись пространство и время вокруг. И понимал, что если сейчас за дверью из расщеплённых досок, которых осталось хорошо если треть, мы найдём два мёртвых тела — то с ума сойдём оба. И все обещания Буривою, Гнату, Юрию и прочим опадут золой с полыхнувших последним жаром душ. От которого запылают далёкие города и целые страны. И крови прольются не реки. Океаны. И город этот, что на берегу затаился, что привлёк, да не сберёг их, ещё до восхода Луны вымрет и сгорит дотла. Просто потому, что первый на пути окажется.

— Прилетел мой сокол ясный, успел, не промахнулся опять, не знает он промаха, — глуховато звучавший, напряжённый, но совершенно точно живой голос Дарёны будто выдернул дно насада из-под ног. А донёсшееся следом агуканье-мурлыкание, с которым начинают говорить малые дети что людей, что зверей, дало крылья, чтобы не упасть. Чёрное безумие, вечная скорбь, войны и геноцид пока откладывались. Живы!!!

Не разбирая дороги, тревожа покойников, прямо по телам метнулся князь к почти развалившемуся чердаку-каюте. Возле самой двери уткнувшись в последнее препятствие, страшную баррикаду. Четверо Гнатовых, узнать которых можно было, пожалуй, по серебряным кольцам да приметному клейму на голенищах сапог. Два брата Дарёны. Что закрывали эти стены своими телами. И теперь застыли последним жутким караулом, пришитые к ним и друг к другу сотней стрел.

Разбирать ужасную скульптуру князь не стал, одним махом сдвинув на шаг от двери вправо. Сметя ещё три или четыре тела, лежавших ничком ближе к борту. По скользкому от крови полу это получилось неожиданно легко. Или силы в руках прибавилось от того, что жена и сын были рядом, живыми. Единственными выжившими. Только стрелы ломались и вырывались из мёртвых тел с отвратительным звуком.

Махнув рукой ещё раз, Всеслав снёс и остатки двери, и половину стены, чудом не своротив за борт всю невысокую избушку каюты. И увидел ежиную спину ещё одного Гнатова бойца — самый последний заслон от костлявой, который и удержал её.

— Придавило чуть, Всеславушка, встать не могу, — раздался голос жены.

Как разлетелись к стенам тюки, узлы и короба́, щедро усыпанные стрелами, не заметили ни я, ни князь. Вроде и не касались их, только убитого стража чуть в сторону отодвинули. На мёртвом лице его застыла спокойная, немного грустная и бесконечно мудрая теперь улыбка.

Руки сами подхватили Дарёну, прижимавшую к груди щекастого сероглазого карапуза, младшего Всеславича, живого и здорового.

— Кровь на тебе, Дарён, — выдохнул князь. Весь левый бок от подола до ворота, как и рукав её были красными.

— То не моя, любый мой, то Желанова. Уберёг он, собой закрыл, — голос её начинал подрагивать.

Всеслав вынес драгоценную ношу на свет, ставя ноги осторожно, чтоб не оскользнуться. Повернулся лицом к берегу, где замер молча, наверное, весь город, не считая дружины и тех, кто летел, пеня воду Днепра, на малых челнах к насаду.

— Живы! — от гула его голоса взмыли к небу чайки да галки, едва усевшиеся после бесконечной череды криков и волчьего воя.

— А-а-а-а!!! — рёв с берега только что не закрутил насад волчком.

Горожане падали на землю, славя Богов. Дружинные обнимались или становились на одно колено, если друзей рядом не было. Например, на крышах или толстых ветвях высоких деревьев. И плакали, не стыдясь слёз.

Первым взлетел на борт, не касаясь его руками, Гнат. Судя по брызгам на броне, успевший тоже найти врагов. Но двигался быстро и уверенно, значит, здоров был. Позади него хватались за доски и закидывали себя внутрь мужики из его сотни.

— Тебе бы сполоснуться, муж дорогой. Угваздался ты… знатно, — явно борясь с дрожью в голосе, сообщила жена.

— Да и ты, мать, не вся в белом, — чуть оторопело ответил князь.

— Спорим — не подерётесь? — с привычной непосредственностью, на правах свата и друга семьи влез Рысь, помогая Дарёне опуститься и встать на ноги.

И эти немудрённые «семейные» шутки будто отпустили спину и плечи, сведённые в напряжении, точно давая понять: беда снова прошла стороной, время жить дальше.

Пока Гнат смешил, бормоча что-то непонятное, но до ужаса умильное, Рогволда, подхватив его с рук жены, мы с ней обнимались и целовались. Смущая непривычными нежностями воев, что отводили глаза. И натыкались взглядами на тела вокруг. Те же, кто заглянул в струг, что успел прихватить к насаду пеньковой верёвкой Немой, кажется, и вовсе старались держаться от князя подальше.

— Ну будет, будет, княже. Люди смотрят, — чуть смущённо, уперев ладони в грудь мужу, прошептала Дарёна.

— И пусть смотрят! Не для того я вас от смерти спасал, чтоб потом людской молвы стесняться, — решительно заявил Всеслав, снова припав к ней губами. Но после поцелуя заметил, что умыться и впрямь не помешало бы. И теперь им обоим.

— Янко, зачерпни водицы. Запачкался я малость, верно жена говорит, — попросил князь.

— Да тебя, княже, вернее было бы самого́ на верёвке за борт спустить, целиком, — пробурчал, не прерывая игры с сыном, Рысь. — Валялся ты по ним, что ли?

— Да, не уследил как-то за одёжей. Теперь только выкинуть останется, — согласился Всеслав.

— Ага. Хотя, пожалуй, можно сперва с неё уху сварить, мясную, — кинув сложный взгляд на друга, отозвался Гнат.

Избавившись от начинавших подсыхать и неприятно шкрябавших по коже поддоспешника и рубахи, князь наскоро обтёрся Днепровской водой и сам полил на руки Дарёне. Умывшись, разрумянившись на речном осеннем ветерке, она смотрелась не княгиней — богиней, как минимум. И от мужа не отходила ни на шаг. На руках Всеслав держал сына, который сперва было робел и куксился, но совсем скоро ухватился обоими кулачками за отцову бороду, потянув к себе.

— Узнаю́ породу! — довольно пробурчал стоявший за левым плечом Рысь. — Бога за бороду дёргать пока не научился, на батьке, вон, тренируется. Ну ничего, дай срок, дай срок, вырастет княжич!

Насад с привязанным стругом почти дошли до пристаней, когда жена, ахнув, указала на берег слева. Там, метрах в двухстах от утоптанной портовой площадки, по жухлой осенней траве шагом шли кони. Буран прыгал на трёх ногах, держа на весу переднюю левую. Каурый жеребец Вара подтягивал за собой непослушную заднюю правую. Вороной Немого припадал, кажется, на все четыре. Но они боками поддерживали-подпирали Бурана. И шли к дому. Эта победа была и их тоже, в полной мере. Князь нашёл глазами ближников, что не отрываясь глядели на возвращение летучей конницы. Дождался, когда они, почуяв его взгляд, обернутся. И склонил голову благодарно. Янко и Вар прижали кулаки к сердцам, поклонившись ниже обычного.

Толпа гомонила и вопила, но на причал не шла. Мимо Ждановых громил не проскочила бы ни мышь, ни вражья конная сотня, любого бы остановили. На настиле из половин брёвен стояли все сотники, кроме Рыси, что был за спиной, Антоний и Феодосий, взявшиеся не пойми откуда, митрополит Георгий с двумя своими, а ещё, неожиданно вовсе, Гарасим и Домна.

— Что за баба? — осведомилась жена, очень удачно имитируя голосом ревнивую стерву.

— Кухарка тутошняя, Домна. Подсыл волхва киевского, правнучка его. Толковая, поладите, — не то пояснил, не то предупредил, не то повелел князь. Дарёна скользнула глазами по его лицу, снова ставшему жёстким, и только кивнула, не то словам мужа, не то каким-то собственным мыслям.

И в это время раздался стон. От той самой прошитой стрелами жуткой коряги из мёртвых тел, что зубами вцепились в саму Смерть, задержав её на пороге.

— Неужто живой кто? — ахнул один из Гнатовых, стоявший ближе всех, и сунулся было вниз, к куче будто узлами завязанных мертвецов.

«Дай-ка я, княже. Больше толку будет» — попросил я князя, и тот сразу же уступил место «у штурвала».

Бережно, придерживая головку, передал я малыша матери и метнулся туда, откуда звучал стон. Откидывая руки, тянувшиеся помочь. Потому что знал точно: одно неловкое движение наконечника стрелы в теле — и одним покойником станет больше. А там в каждом тех стрел не по нескольку ли десятков.

Память всколыхнула давние образы: Кабул, Ханкала, массовые поступления, сортировка раненых.

«Ох ты ж мать моя! Чем это их так?» — ошарашенно выдохнул Всеслав, будто стоя за моим плечом. Радуйся, друже, что у вас ни миномётов, ни пулемётов-крупняка нет. Вы и так неплохо справляетесь.

Зато его память, будто подавшись навстречу, показала то, что касалось здешней медицины, а точнее, её сплава с травничеством и ведовством. Проверим, попробуем, научимся.

— Дарён, — окликнул я его голосом княгиню, — иди ближе, поможешь.

Тогда, после одной из стычек с латами, она удивила. Наум, ратник из Ждановых, поймал три стрелы, две грудью, одну животом. Здоровый во всех смыслах организм позволил довезти его на холстине меж двух коней — так меньше трясло. Стрелы вынул дедко Яр, как смог. Дарёна помогала, давая наркоз. Да, в контексте это звучало невероятно. Выглядело же и вовсе сказочно. Опустившись возле лавки, на которой метался без сознания Наум, она бесстрашно положила узкие ладони ему на виски, покрытые крупными каплями пота. Заглянула в открывшиеся, белые от боли, глаза на перекошенном лице. И запела:

— Над рекою лёг густой туман, / Да собою заслонил обман…

Всеслав видел своими глазами, как разгладилось лицо воя, разжались хрустевшие зубы, расслабились скованные лютой му́кой мышцы.

Наум умер от горячки через четыре дня, в том самом лечебном сне. Княгиня, пока могла, пока была надежда на то, что он поправится, отпевала его боль.

— Прочь руки! Не шевелить, не трогать никого! Делать только то, что скажу!

Снова севший голос князя только что не расшвырял помогальщиков.

— Воды нагреть! Верёвок крепких да холста чистого! Ножей малых, самых острых!

Получившие задачу воины задвигались быстро и осмысленно. Уже орал что-то Гнат, дублируя, кажется, жестами приказы для стоявших дальше.

А я, бережно перекладывая выжившего, отцепляя его от тех, кого беречь было уже бесполезно, сперва порадовался, что не крикнул привычное «на стол!». Объясняй им потом, что Чародей не людоед. И тут же изумился, почувствовав новые возможности княжьего тела.

Не знаю, как это работало и чем было вызвано, но внимательность и цепкость к деталям, любому врачу, любому хирургу свойственные и так, словно выросли в несколько раз. Я замечал, как бьётся жилка на шее у гребца возле борта. Слышал, как еле различимо за шумом Днепровской волны, журчит-течёт толчками кровь из раны лежавшего в трёх шагах ратника княгининой малой дружины. Видел, как шевельнулась борода ещё одного из них, ещё дальше, хотя ветер был в другую сторону. Это воодушевляло. Хотя простому рентгеновскому аппарату, не говоря уж об УЗИ, я обрадовался бы больше. Да за любой «набор хирургический военно-полевой» руку отдал бы. Хотя нет, ногу. Руки мне ещё пригодятся.

— Того, вон того и тех двоих ко мне ближе. Бережно, не трясти и не дёргать! Место освободить!

Это если с хорошими ассистентами работаешь, так бывает: нужные действия совершаются сами, в правильной последовательности и вовремя. И вслух ничего говорить не надо. Тут до хороших ассистентов — тыщу лет. Ладно, мне не привыкать. Буду, как учили, работать «всеми имеющимися силами и средствами».

— Да пусти ты, я нужное несу! — донёсся звонкий голос Домны.

Я качнул окровавленной рукой и услышал голос Рыси:

— Пропустить!

— Здравствуй, ма… — начала было она здороваться с женой, но та перебила:

— Потом почеломкаемся, Домна, помогай, раз пришла!

— Вот вино, что горит, — булькнуло что-то за спиной, — вот нити шелковы, мазь Печорская, вот крючья игольные. Как раз от кузнеца шла, как вой поднялся. Ты, батюшка-князь, у тех игл на ушки косо глянул, так я решила поу́же их у коваля попросить. Глянь, ладно ли? — бойко доложилась зав.столовой, выкладывая называемое так, чтоб под рукой было, но не мешалось.

— Добро, Домна, хороши иглы. Ступай, — я кивнул, не оборачиваясь, сразу плеснув на руки спирта, или чего там было в туеске.

Гнат уже выкладывал ножи на холстину, один край которой тут же напитался кровью. Были какие-то вроде сапожных, с коротким широким лезвием в один скос, были и метательные клинки, узкие, без ручек, и все отменно острые. Всё сгодится.

Сперва взялся за Кузьму, Дарёниного старшего брата. Это он стонал, единственный из выживших возле той двери. И имел все шансы не дожить не то, что до утра, но и до той поры, как Солнце выйдет из-за вон того облака, похожего на скорбно склонённую голову бородатого воина.

— Камней округлых, гладких, чистых, с половину моего кулака размером, — проговорил я, подняв сжатый окровавленный кулак для наглядности. Стеблей камышовых, трубок таких, что пустые внутри, вот такой длины, десяток, — разведя пальцы, указательный с большим, показав требуемый размер. «Пядь это, малая» — подсказал Всеслав. И тут же замолчал. Потому что я начал работать.

Три стрелы, что торчали в спине под рёбрами, не задели ни позвоночника, ни почек. Но зато, похоже, пробили кишечник. В этом времени — гарантированная смерть от сепсиса, заражения крови. И, если можно было бы выбирать и сравнивать, я бы такую не выбрал. В моём-то «будущем настоящем» с такими ранениями гораздо чаще отъезжали в морг, чем на долечивание. Перья ещё одной стрелы торчали под правой лопаткой. Но он был ещё жив.

Обломав наконечники возле самого живота и груди, выдернул стрелы. Судя по их виду и тому, как окаменело лицо Гната, он Кузьму уже похоронил. Одно из выдернутых древок и впрямь выглядело паршиво, как и вся ситуация. И пахло не розами и даже не керосином. А тем, чем пахнут проникающие и сквозные абдоминальные ранения. Но он был всё ещё жив. Ясно, что комбинированный шок, что кровопотеря, что возможное заражение. Но шанс оставался.

Раны на спине протёр сивухой, прихватил парой стежков, стянув и снова напугав этим всех вокруг. Мазнул поверх немного душистого монашьего состава и перевернул раненого животом вверх.

Когда острый тонкий метательный нож распорол брюшину по «белой линии» от нижних рёбер до пупа, вскрикнули все, даже Рысь. Что Рысь, Немой и то издал какой-то жалобный звук. Но было вообще не до них.

Края раны сходились, мешая и путая. Не придумав ничего умнее, сорвал с шеи Кузьки серебряную гривну, разогнул по всей длине, а один край наоборот сложил под острым углом. Кто думает, что скользкими от крови руками это сделать легко — сами пусть пробуют. Я же отложил в памяти, что если здешний кузнец с иглами справился, то ранорасширители и зажимы простые тоже сделает. Узнать в любом случае стоило.

— Княже, здесь у меня кровохлёбка да тысячелистник, для обработки ран приго… — начал было подходивший Антоний, но осёкся, икнув. Увидев мою руку едва ли не по локоть во вспоротом животе живого пока человека.

— Рядом сядь! Держи, — я всунул ему крюк из гривны, указав пальцем, куда тянуть. К чести настоятеля, он «включился» быстро. В отличие от Феодосия, которого, упавшего в обморок, бледные вои едва поймали у самого дна насада. Терапевт, тоже мне.

Горшки с отварами держал Гнат. Руки у него дрожали.

Боги или Удача или Вселенная — не знаю, кто, но какая-то сила явно играла за нас с Кузьмой. Две стрелы каким-то чудом прошили его насквозь, почти не задев, а главное — не порвав толстого кишечника. А вот одна натворила дел в тонком… Вынимая из раны петли кишок, я промывал и сшивал их, где получалось. Кое-где приходилось иссекать повреждённые участки, отбрасывая в сторону. Там, в стороне, от этого подскакивали и ахали матёрые воины-убийцы.

Конечно, всю брюшную полость вычистить было невозможно. Оставалось надеяться на крепкие организм и иммунитет Кузьмы, на хорошую экологию, ну и на чудо, разумеется. Как говорил один из моих учителей: «если пациент очень хочет жить — медицина бессильна!».

Брюшина шилась легко, привычно, слой за слоем. Икавший и шептавший молитвы Антоний с глазами неприличного для священника диаметра отвлекал. Но не сильно.

— Вина этого ещё, больше нужно! Масла жидкого. Смолы-живицы, если есть, тоже, — сообщил я «в зал». Кто-то наверняка услышал и принесёт. Судя по тому, как загудели доски сходен — скоро.

— И канопок таких пято́к или десяток! — добавил уже вдогонку, еле вспомнив название этой посудины с нешироким горлом, в какой Домна принесла сивуху.

Лёгкое было пробито, это дураку понятно. В плевральной полости воздух и наверняка полно крови. А тут ни элементарного полиэтиленового пакета, ни дренажа. Ладно, продолжим имеющимися…

Вызывая непередаваемые выражения на лицах всех, кто смотрел, хоть и не обращая на это ни малейшего внимания, «простучал» пальцами. Перкуссия — древний метод диагностики, самое то мне сейчас. Склонился ухом к груди, послушал для гарантии. Два способа диагностики лучше, чем ни одного, кто бы что ни говорил.

На лоскуты ткани налил масла, обычного, постного, как его мама называла, только это странно пахло не то сеном, не то какой-то мешковиной. Приложил к так же двумя стежками сшитому раневому каналу, густо замазанному мазью. На масляные тряпки — один из камней. На пол постелил несколько лент из холстины, на них, придерживая камень, перевернул раненого. У которого по-прежнему сохранялся пульс. Слабый, но был.

Когда протёртый сивухой нож влетел Кузьме между рёбер, Дарёна вскрикнула, будто удар пришёлся по ней. Антоний привычно икнул и добавил молитве децибел. Гнат выругался, чего сроду не позволял себе при княгине.

Остро, как гусиное перо, наискось срезанная тростниковая трубочка нырнула в разрез-прокол. И через неё потекла кровь. Велев держать её отцу-настоятелю, обработал выходное отверстие на груди так же: промыть, швы, мазь, тряпки с маслом, не пропускавшие, по идее, воздух, и сверху ещё один камень. А поверх него туго затянул полосы, что теперь прижимали давящие предметы с обеих сторон грудной клетки. Когда из трубочки-дренажа перестало кровить — опустил наружный конец в канопку, где уже плескалась кипячёная вода. Карл Бюлау, увидев придуманную им систему дренажа, выполненную «из дерьма и палок» практически, в гробу бы перевернулся наверняка. Хотя да, он же ещё не родился на свет. А вот удалять кровь из плевральной полости так придумал ещё Гален, очень давно, ещё до нашей эры. Как же плохо без пластыря. Так же, как и без инструментов, и без анестезии, и без знакомых лекарств, впрочем. Чёртова трубка норовила вылететь из банки, банка скользила в окровавленной ладони. Выручил неожиданно Антоний. Он высыпал из поясного кошеля какие-то свёртки, пучки трав и пару мелких монеток, натянул его на канопку и вполне ловко пристроил к боку Кузьмы.

— На княжий двор нести на полотне. Кошель держать ниже, чем спина, и следить, чтоб конец трубки всегда был под водой! Не трясти и не шевелить. Сползут повязки — псу под хвост вся работа. Сегодня и завтра не кормить и не поить, — сообщил я снова «в массы», пересаживаясь к следующему раненому.

— Так он живой, что ли? — изумлённо ахнул Рысь.

— Живой, конечно! Стал бы я столько времени в покойнике ковыряться, пусть он и родня, — недовольно буркнул я, распарывая одежду на очередном пациенте. — Дыши давай, Кузя, не порть мне день!

Будто услышав меня, в груди того что-то хлюпнуло, и он кашлянул, выплюнув почти чёрный кровавый сгусток. И задышал глубже.

— Спеленайте его потуже, от шеи до колен, только за трубкой следите, чтоб не выпала! Начнёт кашлять — швы разойдутся, а шёлк нынче дорог.

Со вторым было почти то же самое, только брюшная полость не была задета. И очнулся он не вовремя, как раз, когда я зашивал третью дыру в бедре. И заорал.

— Дарён! — рявкнул я.

Жена мигом оказалась в головах раненого, наложила руки и запела. Он обмяк на второй строчке, на третьей задышал ровно.

— Спиши слова, — буркнул я Антонию, что начал мелко креститься, шепча что-то. Нечаянно повторив интонацию Никулина из старого фильма. До которого ещё почти девятьсот лет. Разогнул спину и перелез к следующему раненому. Вставать не стал. Не было уверенности, что тоже не свалюсь рядом.

Пятерых выживших на полотнах бережно, шагая в ногу, унесли Ждановы ратники. С каждым шли Печорские монахи, с отварами и настоями, придерживая кошели с дренажами по Бюлау. Хотя, теперь причём тут он? По мере сил и понимания, я отобрал нужное и полезное из «лекарств», дав рекомендации по послеоперационному уходу. Дружинные и иноки слушали и смотрели на меня так, будто я при этом светился разными цветами и пари́л в воздухе — в их понимании Чародей сегодня воскресил покойников. А я был твёрдо уверен, что из пятерых шансы выжить оставались только у троих, и то призрачные. Кузя и тот гребец, которому две стрелы разворотили брюшину, умрут наверняка — чудес не бывает. Но мы с князем знали, что Гнату нужно было поговорить с теми, кто был на насаде, не только с княгиней. И чем больше людей ему удастся опросить — тем будет лучше.

Солнце клонилось к закату, и тени от городских построек наползали на берег. Но дела были ещё не закончены.