Воин-Врач

Глава 6 Утро при власти

Вечер густел. Сопровождаемый молчавшей зав.столовой, накинувшей на плечи давешнюю душегрейку, я прошёл мимо тихо стоявшей вдоль стены бани шестёрки белых лебёдушек. Ждановы мужики вытянулись, состроив сосредоточенные лица, хотя из-за двери было слышно, как только что пытались разговорить «банный взвод». Домна чуть качнула головой назад — и девки едва ли не строем направились в предбанник. Сильна баба, умеет. Но вопросов к ней — воз, конечно.

Прошли подклетью до лестницы на второй этаж, по-здешнему — всходу в жильё. Ребята Гната попадались по всему пути, но грамотно, не ища и не найти, Домна вздрагивала и айкала каждый раз, когда из сумрачных углов, а то и словно прямо из бревенчатых стен выходили мечники, склоняя голову с почтительным: «Княже!». Я проходил мимо, не сбивая шаг, кивая. Некоторых князь называл по имени, находя доброе или шутливое слово. От этого бойцы расплывались в счастливых улыбках, отступая обратно во мрак. Неизбалованный тут народ, простой. Есть и другие, наверное, но пока кроме византийского подсыла да алкаша-ключника попадались только хорошие люди. Даст Бог — так и дальше пойдёт. Хотя вряд ли, конечно.

Возле двери, украшенной резьбой с какими-то растительными орнаментами и сказочными сюжетами, поклонились ещё двое, Вар и Ян Немой, которых Гнат всегда старался держать к нам поближе. Память князя показала, что мужики они лютые в сече, а преданнее можно и не искать. Отряд торков, что дотла спалил весь, деревеньку, откуда был родом Вар, и где жила его семья, Всеслав развесил вдоль дороги. В полном составе и почти полной комплектации. Вместе с конями. Было непросто, но впечатление на степных вождей произвело правильное — прислали посланцев с извинениями, богатыми дарами и заверениями в вечной дружбе.

Ян же, как и его тёзка Янко, что стоял старшим над стрелками, был из латгалов, народа, мир с которым установил ещё Всеславов дед. Этот мир не давал покоя ни Новгородцам, ни Пскову, ни пруссам, потому что их лодьи ходили по Двине на латгальских землях платно, в отличие от Полоцких корабликов. Яна с ребятами прихватила разведка ятвягов лет семь назад. Из всего разъезда выжил он один. Его жуткие шрамы и обрубок языка, что отрезали и прижгли головнёй — вот что осталось всем нам на память о клятвах в ятвяжской верности. Ян умудрился перед тем, как потерять сознание, навязать узлов на верёвке от портов, по которым прискакавшие следом парни из Алесевой конницы определили, когда, куда и сколько врагов ушло. Двое конных спешились и скользнули в лес за уходившими врагами, остальная группа вернулась в наш лагерь, везя на полотне вывшего и бредившего латгала. Янко-стрелок и трое его земляков-десятников сами снимали висевшего между коней друга. С того насквозь мокрого и блестевшего от крови страшного гамака. Князь тогда увидел в их глазах близкую смерть. Не их, вражескую. Страшную. Всегда молчаливые и невозмутимые латы за пару минут сговорились с Алесем и Гнатом, и вслед за уходившими на свои земли ятвягами поскакал сводный отряд: всадники, мечники и стрелки. Они их, конечно, догнали. Об увиденном и случившемся там Рысь никогда и никому не рассказывал, даже Всеславу, ограничившись тогда кратким «покарали». При этом слове его будто озноб пробил, и больше о той истории князь не выспрашивал. А Ян, поправившись, придумал тот самый язык жестов, которым теперь пользовались и его земляки, и остальные ребята в войске. Возможность общаться в полной тишине иногда здорово выручала. Да что там, всегда очень выручала, откровенно говоря. Только из стрелков ему пришлось перейти ко Гнату Рыси, в мечники — руки твёрдость сохранили, а глаза после той истории вдаль глядели уже не так.

Зная, что за стеной Вар с Немым, на дворе Ждановы, а на крышах Яновы парни, на душе было спокойнее. Особенно когда закрылась дверь за ушедшей с поклоном Домной. Она принесла и оставила на стольце возле кровати кувшины с водой, квасом и пивом, и миску с каким-то печевом. Одета была вполне прилично, глазами не сверкала и брови не гнула. Кажется, даже бюст как-то поменьше стал. Ведьма, наверное. Надо будет повнимательнее с ней.

— Спаси тебя Бог, лекарь, что сраму не допустил. И впрямь как околдовала меня чёртова баба, — мысли Всеслава «звучали» с нескрываемым смущением.

— Понятное дело, княже. Год под землёй с кротами да червяками аукаться — легко ли? А ты живой, не каменный. Гормоны — дело такое.

Интересно получалось: тело наше спало, набираясь сил после трудного дня, а мы, будто во сне, сидели за столом, друг напротив друга, такие разные внутренне, но совершенно одинаковые снаружи, и болтали обо всём, как старинные друзья. В этом сне он был в белой вышитой по вороту рубахе, синих не то шароварах, не то широких штанах и красных сапогах. На мне были привычные за столько лет халат и штаны, белые, а на ногах — удобные тапки из чёрного кожзама, в которых я оперировал, наверное, лет двадцать кряду. Кроме одежды отличало нас то, что Всеслав носил бороду и волосы до плеч, ну и непременный меч на поясе. В остальном же у стола сидели два совершенно одинаковых мужика между тридцатью и сорока, крепкие, поджарые.

Он рассказывал о семье, о своём времени, насыщая меня информацией и открывая всё новые участки в своей, а теперь нашей памяти. Я говорил о своих временах, о жене и детях. Но в основном, конечно, о работе, которая всегда занимала бо́льшую часть моей жизни. И поражался, слушая в ответ его очередное изумлённое: «а у нас не так!». Сколько же всего можно сделать, имея хоть базовые знания о санитарии, гигиене и терапии! Про хирургию и травматологию уж молчу. Сколько людей можно было спасти и вернуть в строй! А скольких ещё предстояло выручить и вылечить?

К утру, когда молодое и здоровое тело показало, что отлично выспалось и готово к абсолютно любым свершениям и подвигам, заставив нас, будто смотревших на него со стороны, как на горячего боевого коня или танк на параде, улыбнуться, переговорено и обсказано было столько всего, что и не упомнишь. Но я теперь знал почти всё, что хранилось в голове у Всеслава, а он ведал очень многое из того, что и я. Хотя многие предметы, вещи и понятия по-прежнему оставались для него загадкой.

Сполоснувшись наскоро над кадушкой и удивившись тому, что вместо привычных зубных щёток и паст тут была канопка, небольшой горшок вроде чашки, с отваром, в котором чувствовались хвоя, полынь и дубовая кора, пошли на двор. Я только подумал о том, что неплохо было бы зарядочку сделать, как привык за жизнь, давая себе послабления крайне редко, как Всеслав согласно кивнул и направился вниз по всходу, приветствуя бойцов. Те желали доброго утра и улыбались ему. И их искренность грела и светила, как летнее Солнце.

На двор начинали подтягиваться те, кто не был занят на постах. Застучали друг о друга палки и шесты — мечники и копейщики, отроки и дружинные, тоже разогревали мышцы.

— Доброго утра, княже! — Рысь, как и всегда, подобрался совершенно бесшумно. Но Всеслав учуял его, ветер донёс запахи. И знакомые, и неожиданные.

— И тебе доброго, Гнатка. Ложился хоть? Хотя не так спросил. Спал хоть чуток? — с улыбкой повернулся князь к другу. Тот сделал вид, что смутился и рассматривает кровлю над гульбищем слева от крыльца.

— Всю-то ноченьку глаз не смыкал, князь-батюшка! Покой твой да сон охранял, не щадя живота, — завёл он привычную песню.

— Пуп-то не намозолил ли? Живота он не щадил! Своего или другого какого, белого да мягкого? — под гогот дружинных поддел Всеслав хохочущего Гната.

— Ничего, ну вот ни зёрнышка макового от тебя не утаишь, княже! Что с вас, чародеев, взять?

— Постучим железом, друже? Порадуем Деда? — кивнул я на прохладное осеннее Солнце, выползшее над коньками построек едва ли наполовину.

— А чего бы и не порадовать? — согласился он и потянул меч, что носил в заплечных ножнах.

Они, мечи, были у нас почти одной длины. Мой, от отца доставшийся, и Рысьин, с бою взятый у северных находников. «Дай-ка я» — будто шагнул вперёд Всеслав, и я привычно «отошёл от панели управления».

За нашей утренней пляской следили все, даже, кажется, Яновы снайпера с крыш. Хотя это вряд ли — у того дисциплинка в отряде была крепкая. Все помнили, как одному из своих, какому-то даже не то двухродному, не то трёхродному брату Ян перехватил жилу на правой руке, когда тот прозевал земгальский отряд, почти подобравшийся к нашему лагерю на расстояние полёта стрелы. Потеряв возможность держать лук, он стал бортником где-то на моих землях, под Усомлей, вроде бы, и теперь исправно слал мёд, воск и озёрную рыбу, что коптил по каким-то их родовым рецептам. Передавая низкий поклон и вечную благодарность за то, что остался жив.

Мечи кружили, набирая скорость. Мы скользили друг вокруг друга, будто в танце, переходившем в лихую пляску. Я видел, что Рысь даже не в треть силы рубится, и был благодарен ему. Князю больше года не выпадало шанса вот так, во всю мочь, помахать отцовым подарком. Но теперь он отводил душу, наслаждаясь каждым движением. Темп нарастал, и вот уже полосы мечей сливались в сверкающие круги, и не каждое наше движение успевал ухватить глаз случайного наблюдателя. Хотя, случайных-то на подворье, наверное, и не было.

Пляска оборвалась вмиг. Рысь прижал рукоять меча к сердцу, и чуть склонил голову. Он чуть вспотел, но дышал ровно и глубоко, будто кто-то другой только что махал двумя килограммами стали с такой скоростью, что и не углядеть. Я дышал тяжелее, зато поту было меньше. Год тюремной диеты лишнему весу не способствовал и нагулять жирка не дал. Отсалютовав другу мечом, я убрал сталь в ножны. Снова поразившись тому, как легко и свободно это получается у тренированного тела. А ведь это не деревяшка тренировочная, вроде тех, какими снова замахали после завершения нашего спарринга отроки. Это булат, да наточенный так, что хоть волос строгай им. И понятно, что в этой сшибке никто из нас не колотил «кромку в кромку», мечи сходились плашмя.

— Шагай давай, дурища! Ночью надо было спать! — раздалось за спиной справа.

Из подклети выходила заспанная девка с двумя вёдрами и ковшом, что цеплялся изогнутой ручкой за одно из них. Кажется, одна из тех самых пав-лебёдушек-журавушек, что вчера остались в бане «поддавать жа́ру». Судя по заблестевшим глазам Рыси, я угадал. Следом за ней вышла и Домна, это она придавала девке ускорения:

— Видишь — намаялись князь с сотником, дай ополоснуться им, чего замерла-то?

Если судить по горевшим щекам, блестящим глазам с тенями под веками, припухшим губам и, так скажем, чуть скованной походке, ночь у светловолосой с вёдрами удалась вполне. А вот приход утра она, кажется, заспала, за что и получала теперь порцию начальственной критики. Которую вряд ли слышала, потому что не сводила глаз с Гната, что светился, как фара от БТРа и щурился, как сытый и довольный кот. Большой, смертельно опасный, но вот конкретно сейчас — умиротворенный полностью.

Блондинка поставила вёдра и шагнула к нему с полным ковшом, не обратив внимания на то, что Рысь вполне прозрачно намекал кивками и движением глаз в мою сторону, что ему умываться первому не по рангу.

— Ох ты ж наказание моё, дал же Бог дур пустоголовых — умишко и так куриный, так и тот вчера в бане обронила, — подскочившая Домна под смех бросивших тренировки парней и мужиков отчитывала подчинённую. Которой, кажется, по-прежнему было решительно всё равно. Хорошо укатал, знать, Рысь за ночь.

В руках у зав.столовой образовался серебряный ковш, с чеканкой и каменьями, из какого, наверное, и царям умыться было бы за честь. Хотя до царей, если верить школьной программе, оставалось ещё лет пятьсот или около того.

— Не побрезгуй, князь-батюшка, водица ключевая, студёная, — завела она умильным голосом, переключившись так резко, что я аж брови вскинул. Но стянул рубаху, осторожно, чтоб не шаркать по шву, и склонился перед здешним «бабьим командиром».

Вода и впрямь оказалась ледяной и бодрила похлеще любого кофе. Подождав, пока я наплещусь вволю и сгоню лишнюю воду ребрами ладоней, Домна протянула мне широкий рушник.

— Да что ж ты на портки-то льёшь ему, растыка⁈ — продолжила костерить блондинку зав.столовой, — вчерашний пожар залить решила? К себе лей, бе́зумь! Никак последний разум отстучал он тебе вчера об лавку⁈

Мужики хохотали от души, во главе с гордым и довольным Гнатом. Светловолосой по-прежнему было, кажется, не до критики. Ей бы до лавки, да чтоб никто не трогал хотя бы до полудня.

— Прости Христа ради, батюшка князь, дурёх моих неразумных, и меня, непутёвую. Научу я их, как со справными воями себя вести да блюсти. Привыкли они среди мытников, торгашей да подсылов иноземных отираться. А теперь вот и к порядку приучаться станут!

Бойцы крутили усы и оглаживали бороды, выпрямляясь и разводя плечи. Ясное дело, княжья ближняя дружина — это не купчишки, чиновники да шпионы, совсем другое дело, кто ж сокола с вороном ровняет? За две фразы Домна ухитрилась заработать столько добрых взглядов, сколько и в походе не всякой поварихе достаётся. Хитра, ох и хитра.

— Пойдём, княже, в гридницу, заутрок на столе дожидается, — громко, но опять елейным голосом возвестила она. Увидев, как из приоткрытой двери подклета машет рукой какая-то девка. Вот тебе и система оповещения. Не баба — гвардеец! Всё по делу!

Думается мне, накрыть завтрак именно в этом зале тоже решила она, и тоже не случайно. Из ложницы-спальни вчера перед сном видно было только три пожара в городе. Из этих окон насчитал десятка два столбов чёрного и серого дыма, тянувшихся с докладом о бедах и произволе непосредственно к Господу Богу. Да сколько их ещё погасить успели за ночь, пожарищ тех?

Но на аппетите здорового физически и почти здорового душевно организма дымы́ вроде бы не отразились. Князь рубал наравне с сотниками и ближниками, только уши да бороды ходуном. Сыны сидели рядом, по обе руки, и, если судить по довольным и несколько возвышенным физиономиям, вчера тоже спать пошли не сразу.

— Гнат, собери к полудню молву по городу: кого спалили, кто, за что. Недовольных запомни, расскажешь. Кривду да обиду не пропусти, — обратился я к Рыси, когда на столе остались только сладкие не то коврижки, не то пряники и какое-то тёплое питьё, которое память князя считала взваром.

— Сделаю, — кивнул друг.

— Янко, — продолжал Всеслав инструктаж, глядя на поднявшего глаза и отставившего кружку командира снайперов, — разберите их промеж собой. Тем, кто слева — жалобщиков, правым — обидчиков. Правой рукой махну — тот, кто зло учинил, умирает. Левой — тот, кто наговаривать на честных людей вздумал. Рядом будь, когда Рысь с вестями придёт.

— Так, княже, — чуть протяжно отозвался Ян.

— Ждан, как всегда: ворота закрыты — хода нет. Если начнётся замятня — разделяете толпу на доли, чтоб охолонула. Яновы молодцы присмотрят.

В ответ оба, Ян и Ждан, лишь кивнули. Старший над копейщиками вообще болтать не особо любил.

— Алесь, моих твои провожают? — повернулся я к главному по кавалерии. А ещё по логистике, эвакуации и дальней разведке.

— Мои и Гнатовы, княже. Сейчас Ршу* проходят. Послезавтра ждём к вечеру. Это… — замялся вдруг кавалерист. Ясно, будет денег просить. Сто раз говорено: надо — скажи, так нет же, тянет до последнего, а потом мнётся, как девка, что в подоле принесла!

— На что и сколько? — этот, если чётко вопрос не поставить, и лишнего может наговорить. Хотя в драке да в бою вообще не такой: собран, на решения скор. Бывает же?

— Горлинок, княже, на торгу видел. Зна-а-атные! Нам бы для этих мест тоже пригодились, как в Полоцке, Торопце… — зачастил было он.

— Понятно, как где, Алесь, не надо дальше, — тут уже «включился» Гнат. Не то, чтобы у нас с ним были сомнения в ком-то из сидевших за столом. Скорее, в самом столе, гриднице, стенах, полу и потолке, у которых тоже вполне могли быть и глаза и уши.

— Сколько? — напомнил князь замолчавшему логисту-кавалеристу. А я задумался о том, что голуби здесь — что-то сродни дальней загоризонтной связи. Для меня так совершенно точно, потому что ни в птицах этих, ни в том, как и зачем работает загоризонтная связь, я ничего не смыслил. А голубей любил жареных и печёных, но только диких, потому что от городских — одна зараза.

— Сорок гривен, — отведя глаза еле выговорил Алесь.

— Сколько⁈ Вон повариха столь стоит, да где она — и где гульки твои! Ты очумел что ли⁈ — взвился было Гнат, но, посмотрев на меня, закрыл рот и сел обратно на лавку, продолжая негодовать молча.

— Так ли хороши горлинки? — заглянул я в глаза конному связисту.

— Сроду лучше не видал, княже, — выдохнул он. — Персидские, говорят.

— Бери. Глеб, смотри, — велел я сыну, и он кивнул в ответ, давая понять, что гривны найдёт и проследит за покупкой. Кивнул и Роман, показывая что тоже приглядит за всем перечисленным, а ещё за младшим братом. Ну и Гнат, понятно, кивнул. Там та же самая матрёшка получалась.

После завтрака вышел на гульбище-балкон. Все разбежались по делам, мною порученным, а я остался, продолжая размышлять. Для простого люда наверняка странным и страшным казалось, когда княжий суд на подворье вершился так. Откуда бы им знать, что перед тем, как упасть «стрелой пронзённым», виновный сверху донизу проверялся разведкой-безопасностью, и только потом по взмаху руки умирал. Но слухи, ходившие о Всеславе от Русского** до Северного морей, об этом, разумеется, ничего не сообщали. Говорили только о том, по мановению руки князя вершилась справедливость в землях его. То же самое и со связью. Мало кто из русских князей использовал птичек. А зря, как оказалось. Как бы иначе мне было прознать, а тем более успеть, когда прилетела весть, что пока я стоял, осаждая Псков, Черниговские наладились Полоцк захватить? И ох как удивились и напугались они, когда на передних моих, на авангард, на того самого Алеся сотню под Лукомлем выехали. Ох и рванули же в обратную сторону! Ещё и пугать потом друг дружку начали, мол, чародей-князь с войском волками обернулись да со Пскова одним махом прискакали. Мы, помню, тогда здорово радовались, что не успели они набраконьерить-набезобразничать сильно на моей земле, пока хозяин в походе. Да на радостях пустили следом за черниговским войском три ватажки малых, что у Гната в особых поручениях участвовали. С пониманием парни, да с юмором оказались. Уж они и выли по ночам окрест лагеря, и дерьмом волчьим, где и взяли только, все палатки ночью обложили, и лоскутков от шкур вдоль дороги наразвесили, мокрых. Кони, они волчий дух хорошо чуют, у каждого такого подарка такие пляски устраивали — любо-дорого посмотреть. Сами ног поналомали, седоков поскидывали многих, да так, что часть из них дальнейший путь на подводах продолжили. Зареклись с той поры черниговские в нашу сторону ходить, что самостоятельно, что, как в моё время говорили, «в составе группы». А молва народная те байки расцветила-нарядила от всей широкой русской души. Потом рассказывал Гнат, какие истории про Всеслава Чародея по торжищам ходят, ох и ржали мы с ним вместе.

Что, интересно, сегодня принесёт? Неполных двое суток прошло, как сбежали со двора Ярославичи, как пошёл люд киевский свой суд вершить, скорый да суровый. А нынче, чтоб по ряду да покону всё шло, и княжий суд вершиться будет. По вере да по правде. Не по Ярославовой, что дядья двоюродные принялись под греческую да римскую диктовки переписывать. По русской, по настоящей, исконной.

* Рша — старое название г. Орши.

** Русское море — тогдашнее название Чёрного моря.