Воин-Врач

Глава 13 Карты на стол

— Так не пойдёт, Буривой! — резкая фраза Всеслава вскинула улёгшуюся было бровь волхва и едва не подбросила над лавкой всего тяжёлого Гарасима.

— Что так не пойдёт? — шелест старого, будто истёртого-уставшего за многие годы голоса снова напомнило о мече, покидавшем ножны.

— Или все пускай спят, или продолжаем говорить теми же, кем начинали. У меня от побратима тайн нет. Рысь! — позвал князь громко, как на поле, и щелкнул пальцами.

Это они половину утра тренировали с Гнатом. Вроде, начало получаться, но никто не знал, насколько велики таланты и колдовское мастерство Буривоя. Всеславова речь усыпляла Рысь почти каждый раз, щелчок пальцев будил точно каждый. Но момент был рискованный и другу не нравился совсем. Не привык он выступать ни мебелью, ни кухонной утварью.

Рысьи глаза ожили, а руки крепко прижались раскрытыми ладонями к столешнице. Это репетировали дольше всего. Выведенный из гипноза Гнат первые раз семь сразу бросался убивать всех вокруг. Мозг, упустивший вожжи, был уверен, что кругом враги. Это был второй тонкий момент, но миновал и он. Друг глубоко дышал одновременно и носом, и оскаленным ртом, наполняя ткани кислородом, пусть и не догадываясь об этом. Гарасим смотрел на нас обоих так, как хотелось бы в последнюю очередь. Как и проверять, кто из нас быстрее. Проверять кто сильнее дураков не было.

— Неплохо, княже, — впервые позволил себе упростить титул волхв, до сих пор официально называл. — Никак, Ярова наука?

— Да так, нахватался малость, по верхам, — с не вполне искренней лёгкостью отозвался Всеслав. — Мы ж не силой мериться собрались, Буривой. А вместе в будущее глядеть. Если я верно тебя понял. А ты — меня, — а вот продолжил он говорить уже без всякой лёгкости, размеренно и спокойно, даже чересчур. И глаза серо-зелёные вмиг стали вьюжными, колючими и холодными.

— А он хорош, Гарась, — страшный могучий дед-колдун вдруг улыбнулся своему ручному медведю-людоеду и кивнул на меня.

— Как по мне, дедко, так хитёр лишку, — пробурчал тот, принимаясь за давешний отложенный в сторону мосёл. С хрустом разгрызя кость, толщиной в два княжьих пальца.

— Есть такое, да. Едва сам себя не перехитрил. Или и вправду готовился сам и друга готовил? — острый глаз волхва впился в Гната, отчего тот задышал ещё глубже, поочерёдно прижимая чуть сильнее пальцы левой ладони к столешнице.

Этой штуки Всеслав не знал, я научил. Когда есть опасность подвергнуться внушению или панике, нужно сосредоточиться на знакомых ощущениях, и думать только о них. Вот стол. Он деревянный. По нему незаметно шагают пальцы, сперва с малого, обратно с большого начиная. Мозг фокусируется на оценке и привычных простых действиях, и на прочее уделяет меньше внимания. Иногда этой малости достаточно для того, чтобы не поддаться панике или индуцированному психозу в толпе, а продолжить думать своей головой.

— Готовил, вижу. Хитро́, хоть и просто. Удивил, княже. Или не княже? И где третий ваш, которого я, вроде как, тоже звал? — Буривой вернул мне взгляд вьюги. Его была холоднее. Гораздо.

— Ты велел с собой не более двух душ привезти. Всё по-твоему и сделали. Одна в Рыси, да две во мне, — просто, как о чём-то само собой разумеющемся, ответил Всеслав, помогая словам плавными спокойными мирными жестами. Указал правой рукой сперва на деда, потом на Гната, и уж после — на себя самого.

— Двоедушник! — здоровенный мужик взвился над лавкой стрелой, а в каждой руке из ниоткуда появилось по ножу. В наших с Рысью руках они вполне сошли бы за малые мечи. За стенами явственно раздался нездоровый нервный гомон и звук сгибавшихся луков.

— Цыц! — гавкнул вдруг дед так, что вздрогнули все, даже мы с Гнатом. — Вниз стрелы! Гарась, сидеть! И ножички прибери, некрасиво за столом-то так с гостями.

Первые команды Буривоя позволяли предполагать, что дружину он водил лет сто, не меньше. Здоровяк упал на лавку так, что, казалось, вся комната вздрогнула. Ножи исчезли из рук ещё до того, как застонала под его весом лавка. Будь он поменьше, раз этак впятеро, мог бы на торжищах выступать, наверное. Большого-то, конечно, издалека видно хорошо, но вот в пути между городами обожрёт скоморохов, это уж как пить дать. Всеслав неожиданно фыркнул, услышав эту мою совершенно лишнюю здесь и сейчас мысль. Но хоть чуть успокоился.

— Рассказывайте, — старик положил ладони на стол, не сводя глаза с князя.

— Меня, в порубе Киевском сидящего, один из Изяславовых людей копьём проткнул. Рана не опасна была, в мясо остриё попало, не в нутро. Да не иначе, как отравлено было оно. Помирать начал я. Гляжу будто сбоку на себя самого — лежу сам, сыны надо мной стоят, как взяться не знают. И тут смотрю — напротив меня лежащего другой я стою. Только голобородый, да стрижен не по-нашему. И знаю я откуда-то, что тот я, напротив который, лекарь великий. Помоги, говорю, в живых остаться, страсть как помирать не охота! А он мне в ответ — как же я тебе помогу, коли у меня и рук-то нету? А я ему — так бери мои! Руки, ноги, тулово бери, лишь бы жил! И тут как будто друг с другом нас закрутило, прижало дружка к дружке, да в нас лежачего и вернуло. Путано, может, говорю, да как получается. Выглядело-то это ещё непонятнее, — будто бы смутился в конце Всеслав.

— А тот, второй который, тоже говорить может? — впившийся будто бы точно в душу ледяной взгляд Буривоя ощущался прямо-таки физически, как шило или гвоздь. Очень холодные, и прямо в душе́, оба. Где она — по-прежнему было непонятно, но холодок по ней сквозил-студил ощутимый. Ох и силён дед.

— Могу, чего не мочь-то? — тем же самым голосом удивился князь, но «за рулём» уже был я, Всеслав словно назад отшагнул. И громко, на всю комнату сглотнул Гарасим. А Рысь проявил чудеса самообладания, не повторив этот шумный этюд лишь потому, что сегодня такое уже видел. Когда тот же самый человек говорит тем же самым голосом. Вот только это уже не тот человек, что был мгновение назад.

— А ты, гость дорогой, далёкий, что расскажешь? — если волхв и удивился, то заметно это не было ничуть. Ни мускула не дрогнуло ни на лице, ни на лежавших на столе ладонях.

— Я ехал с женой на рынок. На торг, то есть. Там по пути авария была, ДТП. Пострадала женщина беременная, я помог, выжили и она, и ребёнок. В рубашке малыш родился, прямо вот как Всеслав про себя рассказывал.

Глаза Гарасима на лице, на месте, не занятом волосами, помещались с видимым трудом. Рысь только хмурился, делая вид, что он такие штуки видел по десять раз на дню. Но жилка под правым нижним веком давала понять, что сил он на поддержание этого независимого вида тратил прилично.

— Потом с борта, ну, с телеги, брёвна посыпались, прямо на меня. Ими и убило. А потом там вспыхнуло всё. Так и сгорел, видимо. А дальше будто сон увидел: яма в земле, в яме трое, мужчина и два парня. Пригляделся: а мужчина-то — я сам! А потом, следом, всё шло, как князь рассказал. Только мне показалось, будто водоворот какой-то был, словно по реке плывёшь, а рядом с тобой вдруг воронка заворачивается, шелестит, булькает глухо внутри. И тебя затягивает.

— Попадал в такие? — глаз Буривоя раскрылся чуть шире.

— Плохо помню, но, вроде бы, маленьким когда был — да. Меня мать потом всё лето к реке не пускала, — пришли вдруг совершенно нежданные воспоминания.

Москва-река. Тогда в ней ещё можно было купаться, не рискуя отрастить лишнюю пару ног или жабры. И в камень с широкими ступенями она тогда не была одета. Откуда на ровном месте взялся тот водоворот, да на мелководье? Как утянул меня едва ли не на середину? Каким чудом батя успел нырнуть и выдернуть меня, не дав захлебнуться? И голос… Я, кажется, слышал голос… Уж не этот ли⁈

— Нет, лекарь, не я. Ладомир тогда в гостях у Яра был. Хворал Всеслав тяжко горлом, думали — не выживет. Вспомнил учитель мой, что есть шанс от кромки душу увести, если с другой её увязать крепко. Да только давно, сотни четыре лет, если не больше, никто не ладил такого. Они с Яром, вроде, управились. Тогда та свара, о которой вы с Всеславом так хорошо говорили, только разгоралась. Но Ладомир что по воде, что по облакам видел и Яру показывал: беде быть. Да страшной, небывалой. Чтоб на брата брат, на отца сын. Думали, успеют. Войдёт княжич, а потом и князь в силу, отвадит пакостников, сохранит лад да ряд. А оно вон как вывернуло-то…

Буривой выглядел постаревшим и расстроенным так, будто при нас родню хоронил.

— Яр при Всеславе остался. И знаниями делился, и воспитывал, и кой-чему из нашего обучал. Неплохо обучал, видать — ловко вы это пальцами-то. А для чего Рысь стол давил? — научный интерес в волхве поломал ожидаемый ход беседы.

Я объяснил, как, по моему мнению, можно было противостоять гипнозу и панике. Дед кивал, и глаз его пылал интересом, как никогда сегодня.

— Мы, Буривой, можем часто видеться, если захочешь. Я многое расскажу. Память такой стала, будто не восемьдесят лет почти, а восемнадцать, — прервал я старика, когда он начал задавать профильные вопросы. Для психиатра и невропатолога профильные. И тревожные.

— А каким ты лекарем был… тогда? — оригинально оформил он не вполне корректное «при жизни».

— У вас, вроде, резальниками таких зовут. Когда хворь из тела железом убирают. Ну, вот как я, к примеру, инородное тело из груди извлёк, — вроде бы вполне понятно объяснил я.

— Кого? — нахмурился дед. И Всеслав будто бы «отобрал руль» обратно.

— Да копья того наконечник ядовитый, что проткнуло меня. Он с Глебки, сына, лунницу снял, да давай жевать её. Я думал — умом повредился лекарь! А он самый краешек сплюснул, да так, что тот острым стал. Как языка не лишился только? Пальцами пощупал, прижал одной ладонью, да другой рукой как полоснёт! Лунницу в рот, чтоб в грязи не потерять, а пальцами — в прорезь ту, что на груди у нас. Пошерудил там, да вот такую деревяху и вынул, в крови всю.

Всеслав в рыбака играть не стал, как Рома в бане, и длину изобразил двумя пальцами, к оригиналу очень близкую.

— И как много лекари да знахари в твою пору умеют? — Буривой был не из тех, кого легко было сбить или отвлечь.

— Много! Он говорил, безногих на ноги ставят! Такие дела творят — страх! — с энтузиазмом продолжил было князь, но волхв только рукой рубанул:

— Сам пусть говорит!

И «руль» снова оказался у меня. А Гарасим снова сглотнул. Но уже тише.

— Многое, Буривой, очень многое. Мы недавно с Антонием говорили, он оказался вроде как коллега мой, ну, соратник, в той же должности. Я тоже часто был… главным над лекарями в целом районе. Вот с ним и порешили, как сделать, чтоб младенцы не умирали в первые дни, да чтоб им знающие люди на свет появляться помогали, а не дуры со скалками да мясом сырым, — задетый за живое, за работу, я мог говорить долго и убедительно.

— Зрение мне вернуть можешь? — перебил меня дед.

— Нет, — честно ответил я. — Если бы бельмо было — подумал бы, может, и вышло чего. Тут хрусталик поражён, это линза такая в глазу. Можно попробовать выточить такую, но…

— За правду ещё раз благодарю, лекарь. Другой бы наплёл семь вёрст, да всё лесом, лишь бы не отказать, да врага не нажить, — снова прервал меня Буривой.

— Я точно знаю, что могу, и ещё точнее знаю, чего не могу. Слишком много раз за жизнь это чувствовал. Когда ты до противного точно знаешь, что помочь ничем не сможешь, — серьёзно ответил я.

— Про лекарские дела — ясно. Что думаешь дальше делать? — дед был не похож на пациента, только что утратившего надежду на выздоровление. И интерес его был со слепым глазом не связан. Он, кажется, и с одним видел намного лучше и больше, чем остальные с двумя.

— Мы со Всеславом очень похожи. Мы каждую ночь словно за столом сидим и друг другу истории из жизни рассказываем и показываем. Ему многое в моей не понятно, мне — в его. Но она у нас теперь одна. И беречь её мы будем оба. Недавно очень неплохо получилось, — вспомнился бой с Йоргеном.

— Рысь, расскажи, что ты заметил? — внезапно переключился Буривой.

— Говорить Славка меньше стал. Будто сам с собой внутри советуется, прежде чем сказать что, — отозвался друг после кивка с моей стороны. — Быстрее стал, двигается по-другому. Безоружному бою я бы у него сам поучился — с одного удара падлу ту кончил.

— А бой тот, его как запомнил? — почему-то дед напомнил матёрого автомеханика, который ставит диагнозы по «дын-дын-дын» и «шшш-чик, шшш-чик».

— Не знаю, как сказать. Когда меч вылетел — Славка будто опешил. Не на миг даже, меньше, много меньше. И тут лекарь словно в пустую одёжу влез, да как щёлкнет! Нарочно так не придумаешь. Честно сказать — рад я, что он попался, а не другой кто. Хоть и страшно порой бывает на него… на них смотреть, — ответил Рысь. Честно, как и всегда.

— И тебе, Гнат, за правду твою благодарность моя, — чуть кивнул седой головой Буривой, снова вперившись в меня.

— А как звать-величать тебя, гость дальний?

— Зови врачом, — ответил я. Нынешней ночью пришла на память ещё одна история из тех, что слушал в деревне за забором сосед Лёша. Там ведуны по одному только имени получали власть над человеком. Дурь, конечно. Сказка. Не то, что придорожная корчма с волхвами на Днепре. В тысячу-каком-то-там-году.

— Почему? — он даже голову чуть к правому плечу склонил.

— Привык, — пожал я княжьими плечами. — Всю жизнь так звали, «врач» или «доктор». «Врач», говорят, от старого «вьрати» — говорить, заклинать. Тоже коллегами будем, соратниками, в одних должностях.

— Ты по два раза одно и то же не поясняй, Врач. Вы, по твоим рассказам, больше позабыли, чем нового навыдумывали, — чуть брюзгливо отозвался Буривой.

— Хорошо. Значит, долг наш такой теперь: тебе — меня старому научить, а мне тебя да прочих — новому, — кивнул я.

— Это перед кем же я столь задолжал? — изломил бровь волхв.

— Перед собой самим, землёй родной да людом русским! — Всеслав проявился неожиданно, как мастер по айкидо, незримо-плавно.

— А дело говоришь, княже. На том и порешим. Только с Антошкой, червем земляным, я рядом людей своих не поставлю! — дед сперва было признал правоту князя, но решил зачем-то покобениться. А нам нужна была полная победа. Да, уже не просто «выбраться бы живыми», а «полная победа» — аппетит пришёл во время еды.

— Это с чего бы? — вбросил я вопрос, выступив опять вперёд Всеслава.

— Он же Белому Богу требы кладёт! На Книге гадает, да народ смущает! — вскинулся дед.

— Смотри сюда, — щёлкнул я пальцами, в надежде пригасить полыхнувшую было в нём ярость и привлекая внимание. В правой лапе Гарасима образовался из воздуха нож-меч, удивив даже Рысь. Буривой только рукой махнул досадливо — и меч мгновенно исчез, как не бывало. Не корчма, а шапито.

— Вот тут, прямо сейчас, умирают дети. Мне плевать вприсядку, кому и что он кладёт, и на чём гадает. Души, те, что он может спасти, на нашей, русской земле родятся. И никакому Богу пока не молятся. Я должен, понимаешь, Буривой, должен их в этом мире встретить. Кому они потом молиться будут — сами пусть решают. Ты поможешь, я помогу. Но они должны родиться живыми, здоровыми. И если я буду знать, что хоть что-то сделать мог, но не сделал — никогда не прощу себе. И тебе не прощу.

Прозвучало тревожно. Но уж как смог.

— И не станешь на службы ваши таскать их? И сечь за то, что поутру Солнцу кланялись? — не унимался дед.

— Жизнь длинная, Буривой. Я точно это знаю, как и ты. Вожди приходят и уходят. Что вожди — Боги! В моём детстве вообще ни одного не было из них, под старость только оклемались церковники. Да силы набрали великой. Но дело не в них! Жизнь, волхв, вечна! Она, как река та, что течёт и под Солнцем, и под Луной. И воде всё равно, день или ночь на дворе. Но запруди реку, огороди щитами — и вот тебе болото. А в нём пиявки и кровопийцы летучие. Их я навидался вдоволь. И там, у себя, и здесь уже. Я пока вижу один, свой, путь, как им силы не дать, жизни спасая. Всеслав другие пути видит. Ты — свои увидишь. Думается мне, втроём мы многое сможем. И не исправить, а даже не попустить!

— Оставайся-ка, княже, ночевать. Утро, как у нас говорят, вечера мудренее, — помолчав, произнёс старый волхв, — неожиданно, негаданно сыграла кость, Ладомиром брошенная. Мне, как ученику его первому, измыслить надо, как в мир её теперь положить. Непросто это, — и дед потёр лицо ладонями, грубыми, узловатыми.

— Пошли тогда, дедко, мальца какого с этим вот, — князь, не сводя глаз с Буривоя, протянул ладонь влево, и Рысь положил на неё свою ладанку, снятую с груди, — к месту, где ждут нас. Так ещё подождут. А то беды бы не было.

— Ты глянь, Гарась, аж досюда играли! Ну, молодцы! Я и не припомню, когда столько раз подряд удивлялся. Никогда, поди! — непритворно восхитился дед.

— Хитры́, говорю же, — прогудел медведь.

— Не, Гарась, то не хитры. То — мудры. Красиво сладили, признаю́. Эй, хлопцы! Пива ещё! Да мяса горячего! Простыло это, грех дорогих гостей студёным-то кормить. И все, кто с луками — отдыхать. Нет врагов в дому́!

Последние слова стародавнего колдуна сработали, как удар доской под коленки. Хорошо, что мы с Рысью сидели, а то бы непременно рухнули. Ехали с одной, неполной, надеждой — чтоб не убили. А теперь вокруг суетились ребята с едой и напитками, улыбаясь нам. Знать, тоже помирать сегодня не планировали. «Нет врагов в дому́» — сильно, приятно, очень многообещающе сказано!