Воин-Врач

Глава 15 Сокол и волк

Насад княгини Полоцкой обошёл мыс, спускаясь по течению Днепра, и стал неспешно разворачиваться, подгребая к берегу, чтобы пристать в гавани — широком и спокойном устье Почайны-реки, у главных, ближайших к городу причалов. Переход выдался спокойным, даже волок с Двины на Днепр под родным княгининым Витбеском прошел как по маслу, удивляя лодейщиков. Они шептались, опасливо озираясь на хмурых или невозмутимых дружинных, что не иначе, как сам Чародей-князь жене с сыном добрую дорогу ворожил. Пара из местных вторили, что княгиня Дарёна, во крещении святом Анастасия, и сама не лыком шита, приди нужда — так колданёт, что реки вспять бы не повернули. Они стоили друг друга, муж и жена, князь и княгиня. И очень подходили друг другу. Пожалуй, это был один из тех браков, что и вправду заключаются на небесах. В свежую майскую ночь, когда Перун в очередной раз побеждает Змея, а земля дрожит от грохота, жмурит в ужасе глаза от нестерпимо ярких молний. И славит светлую небесную силу, восторгаясь и торжествуя.

Мать Романа и Глеба не пережила родов младшего. Дюжину зим горевал Всеслав. Монахом не был, но хозяйку на двор вести не хотел и на все исподволь тянувшиеся уговоры родни, деда Юрия и ближников только скалился и рычал. А потом, жарким летним днём, на том самом во́локе под Витбеском, когда вереница из семи лодий шаркала сырыми сытыми брюхами по брёвнам, таща добычу из вольной Степи в вольный Полоцк, увидел её.

Он был один из сотен, в почти таких же подвёрнутых портах и мокрой по подолу рубахе. Точно также перешучивался-перелаивался с дружинными, что тянули лямки и качали шесты, помогая лодьям катиться посуху. Слипшиеся от пота волосы, белозубая улыбка в бороде. Как она выбрала именно его? Не иначе, Боги так управили. Табунок баб, девиц и вовсе уж девчонок с берестяными и глиняными туесами подбежал-окружил уставших переходников. Частенько так бывало, за улыбки и добрые слова девок одаривали безделушками или мелкой монетой. Иногда и хорошее случалось по судьбе, пусть и реже, чем хотелось бы.

— Испей водицы, вой добрый! Совсем загнал себя, — зеленоглазая, со светлыми русыми волосами, босоногая, подошла она и протянула ковш. — Вовсе не щадит вас Чародей, вон как жилы рвёте.

— Благодарствую, красавица, — с улыбкой чуть кивнул Всеслав, а кистью, еле заметно, остановил Гната, что сунулся было перехватить ковшик. Не след князю из чужих-незнакомых рук в походе угощаться — мало ли? Но почему-то была вера в то, что эта не отравит. И не предаст.

— Это откуда ж у тебя водица такая сладкая? Да травками душиста, как не с родника, а с ведьмина котла черпала, — не переставая улыбаться, удивляя и дружину, и себя самого, спросил он.

— Ох и нюх у тебя, ратник, ну прямо волчий! — звонко отозвалась, подбоченясь, девица. И с непониманием посмотрела на ближнюю дружину, разразившуюся хором хохотом.

— Бывает, везёт иногда, — согласился Всеслав, возвращая ковш. — Скажи, добрая-красивая, как звать тебя, да где терем батьки твоего? — ближники прекращали ржать и останавливали на князе глаза, пока непонимающе, но уже с блеском дальней надежды.

— А к чему тебе моё имя, вой? И как угадал, что в тереме живу, а не в избе или землянке под берегом? Может, я рыбакова дочь? — она сощурилась и подняла левую бровь точно так же, как обычно делал он сам. Только стала при этом ещё милее.

— На рыбачку ты не похожа, красавица. Лицом белее, ноги редко босыми ходят, руки ещё реже колешь да режешь, — спокойно объяснял он очевидное, — да и пахнут рыба́чки иначе. Не малинкой лесной да травкой-зубровкой, как ты.

На лице девушки расцветало изумление, а на жёстких и суровых дружинных — неожиданные, светлые, почти детские улыбки.

— А двор батьки твоего надобен мне, чтобы сваты не промахнулись да мимо счастья моего не проехали. А ну как старуху-вековуху, хромую да гнутую, с соседнего дома за меня, сокола ясного, сговорят? — Всеслав смахнул с лица налипшие волосы, горделиво расправив плечи и выставив вперёд бороду под нараставший снова хохот своих.

— А откуда ты про бабушку Ефимию знаешь? — рот и глаза девушки округлились, сделав её похожей на совсем малую девчонку, которой дед сладил первую в жизни свистульку, глиняного жаворонка, что пел переливчато, стоило чуть подуть. Только что ладошки к щекам румяным не прижала.

Дружина хохотала до слёз, колотя друг друга по плечам, а себя по мокрым ляжкам, поднимая брызги, в которых радугами улыбалось яркое Солнце. Началась было шутка про то, что Чародею сами Боги велели на своей да соседских землях всех баб знать поимённо, но Гнат обернулся на шутника с таким лицом, что тот поспешил закрыть рот руками и потеряться за спинами друзей. Рысьины глаза при случае могли говорить без всяких слов, но убедительно. И страшно.

— Зовут меня Дарёной, а батьку моего найдёшь в детинце, на левом берегу Витьбы-реки, он над дружиной здешней старшим поставлен. Не оробеешь ли, сокол ясный? — самообладание возвращалось к ней на диво быстро, вон и ножку отставила. А ножка-то хороша́…

— Ты глянь, Рысь, какую лебёдушку дядька Василь вырастил! — князь толкнул локтём уже обернувшегося друга. — Ну что, будешь сватом? Мимо воеводина дома не проскочишь ли?

— Эх, жаль, ох, как жаль бабушку Ефимию, — сокрушённо, с серьёзным, грустным даже лицом мгновенно включился в игру Гнат, — прям с-под носа счастьице-то уплыло, увела журавушка сокола от бабушки! Нет, княже, никак… Никак я мимо Василёва дома не промахнусь! Точно в него попаду! Он давно звал да медовухой своей хвалился, — продолжал он под нараставший гул дружинных. Передние передавали задним новости, и, как всегда случается в таких случаях, наверняка привирали, поэтому ребята у последней лодьи вполне могли услышать о том, что князь берёт в жёны какую-то горбатую ведьму из местных, и свадьба уже завтра.

Дарёна переводила глаза с заливавшегося соловьём Гната на князя и стоявших рядом с широкими улыбками бойцов, и разум, как тоже бывало, за избытком новостей едва поспевал.

— Это что же, сам Гнат Рысь, воевода княжий? — словно помогая, думая вслух, спросила она.

— Этот-то? — князь с притворной пристальностью и повышенным вниманием изучил Гната, как коня на торгу. Тот шутовски развёл руки, повернулся поочередно левым и правым боком, а затем и вкруг себя. — Он! Точно он! — уверенно сообщил Всеслав онемевшей девушке.

А Рысь тем временем уже орал на кого-то из своих, взлетевших в лодью и потрошивших тюки с добычей в поисках подарков:

— Куда ты паволоки тащишь, бесова душа⁈ На горбу она их домой попрёт? Лёгкое ищи да красивое, чтоб и ей под стать, и князю за питьё да слова ласковые не зазорно отдариться было!

Слетевший прямо на подставленные плечи бойцов парень босиком прошлёпал к Всеславу гордо, аж надувшись от важности, и с поклоном протянул обе руки. В одной было ожерелье из разноцветных бусин, перемежавшихся золотыми и серебряными фигурками птичек и лошадок. В другой — не то венец, не то ободок для волос, узорчатый и с каменьями.

— Держи, Дарёна, выбирай, что к лицу да по́ сердцу, — на широких ладонях князя вещицы смотрелись игрушечными.

— Красивые какие, — прошептала она, тронув пальчиком привески ожерелья. Палец соскользнул нечаянно с расправившего крылья золотого сокола и коснулся ладони, заставив её вздрогнуть. Точно и впрямь искра проскочила.

— Благодарствую, княже, за подарок дорогой да слова ласковые, — склонила голову воеводина дочь.

— Всеславом зови, привыкай, — улыбнулся князь. Обнял ладонями её тонкие пальцы, удержав подарок внутри. И, не удержавшись, поцеловал изящное запястье.

— Ура-а-а!!! — заревела дружина, заставив и девушку, и подружек да нянек её только что не подскочить.

— Ничего теперь не бойся, Дарёна, и никого. Батьке Василю поклон передай да благодарность, что тебя, красавицу да разумницу, вырастил. Гнатовы хлопцы проводят вас. Жди сватов, ладушка.

Сваты с тремя возами подарков двинулись в Витбеск в тот же день, когда дружина добралась до Полоцка. Свадьбу сладили по осени, широко, с размахом. Когда выли волки и вьюга над Немигой, нагоняя той стылой мартовской ночью ужас на Ярославичей, жена была уже в тягости. Когда князя со старшими сынами обманом захватили под Оршей и заточили под землю — почитай, на сносях. Теперь же, едва узнав, что муж жив и свободен, рванулась к нему белой лебедью, везя малыша Рогволода, названного так, как велел Всеслав, в честь великого пращура. И сейчас их собирались расстрелять влёт, как уток над заводью.

Воеводина дочь, она знала, как поёт в полёте шелестящая смерть, сорвавшись с тугой тетивы. И не поверила сперва, услышав нежданную песню. Но тело само отворотило прижатого к груди сына от той стороны, с которой донёсся звук, а ноги сами понесли под защиту стен, в малую комнатку-чердак посреди насада. Да не успели.

Цепкие жесткие руки подхватили, оторвав ступни от настила, и вкинули в темень. Что-то чуть кольнуло, легко царапнуло над левой лопаткой. Закричал-заплакал сынок.

— Прости, матушка-княгиня, грубо вышло, — прохрипел за спиной голос одного из Гнатовых парней, что неотступно были рядом и днём и ночью.

Обернувшись рывком, всем телом, она увидела, что же оцарапало ей спину. Четырёхгранный боевой наконечник стрелы. Красный. На ладонь торчавший из груди воина.

— Ляг и сына укрой, — сквозь текущую изо рта кровь, велел он, сдвигая плетёные короба́ и тюки с тряпками, едой и утварью так, чтобы меж них получилось подобие гнезда или логова. По стенам защёлкали новые стрелы, норовя пробиться внутрь и убить.

Она свернулась клубком, прижимая сына, что сразу затих, как волчонок подле матери, почуявшей опасность и беду.

— Пока доподлинно знакомый голос не услышишь — не шевелись, — странно и страшно подёргиваясь, хрипел дружинный, широко разводя руки и опускаясь на колени, обнимая и с усилием сводя ближе короба́-стены логова. — Хорошо всё будет, матушка-княгиня, сберегут вас Боги!

Желан. Его звали Желаном. Он красиво пел, а Вольке, как звала она малыша-сына, делал забаву: козу из пальцев, потешно рыча по-медвежьи. Маленький Рогволд всегда заливисто смеялся, а Желан чуть грустно улыбался ему в ответ. Он и сейчас улыбался точно так же. Только губ не разжимал, боясь напугать её и Вольку красными зубами. Кровь из уголков рта стекала по усам и бороде.

Она что-то спрашивала сперва, не то близко ли берег, не то ждёт ли князь, знает ли. А потом перестала. Поняв, что не отвечает Желан потому, что умер ещё до первого вопроса. И то, что Боги сберегут, обещал ей потому, что сам в тот миг с ними об этом и говорил. А с близкого, но такого далёкого берега донёсся волчий вой.

На тризнах, когда воины мужа провожали ушедших друзей, она слышала такой. Тогда он был торжественным и величественным, словно давая понять Небесам и Предкам, к которым возносился, что души к ним летят честные, достойные. Сейчас же в вое была ярость. Да такая, что на месте Богов она сама спустилась бы глянуть, кто и как посмел так разозлить воев Чародеевой дружины.

Ей, обнимавшей сына, не было видно, как неслись из городских ворот всадники с парами лучников за спинами. Стрелки на ходу в разные стороны соскакивали с коней, влетая белками на высокие деревья и крыши. И обегали взглядом спуски к воде, тропки, плетни и окна. И у каждого, кто взгляд тот чуял, холод по спине полз, будто сама смерть в затылок дохнула.

Клич, что начали из леса, ещё не добравшись до Подола, Гнатовы гонцы, вмиг разнёсся по Киеву лесным пожаром. Дружинные вылетали из дверей и окон, мчались к причалам конными и пешими, хватаясь за стремена друзей, скача такими шагами, какие горожане и помыслить не могли. И выли на бегу и на скаку. Ждановы богатыри неслись лососями на перекатах, сверкая бронями и шеломами — сотник на удачу именно этим утром решил погонять их в доспехах и с оружием, чтобы не ржавели. И на берег они выскакивали, совсем немного отстав от Алесевой конницы и Яновых стрелков. Что уже прибили-пригвоздили к крышам и заборам пятерых лучников, к которым серыми тенями бесшумно летели Гнатовы ухорезы.

По берегу, бросая луки, бежало полтора десятка ошалевших разбойников. Они взяли серебро, чтоб с берега лодочку да людишек расстрелять, как кур, а не за бой со Всеславичами, которые появились разом, вмиг, и теперь загоняли-арканили татей.

А на воде была беда.

Крутобокий большой насад, не успев подняться на вёслах к пристаням, разворачивался течением поперёк. Грести на нём было некому. Утыканный стрелами кормчий, заперев собой рулевое весло, висел на нём мёртвым. А против течения шёл из затоки, из-под обрывистого высокого берега, набирая скорость, хищный струг, откуда продолжали лететь стрелы, вонзаясь и вышибая щепки из постройки, где должна была находиться княгиня с сыном. Сотни глоток на причале сорвались в вое, казнясь от бессилия и невозможности помочь. Летели в ту сторону конные, но на том расстоянии помочь не успевали.

Новый вой, протяжный, гулкий, пугающий до дрожи, донёсся с вершины обрыва, приближаясь. Оборвав крики внизу. Стая узнала голос вожака.

Князь чуял, что не успевал. Уханье филином разогнало Бурана так, как мало кто из боевых коней смог бы скакать. Встречный ветер с Днепра бил в лицо и у кого другого вышибал бы слёзы из глаз. Но не у Всеслава.

Алый пламень, живой огонь, в который превратилась его кровь, будто испарил и слёзы, и даже призрачную вероятность их появления. Летя быстрее ветра на спине злого серого зверя, сжимая подмышками ножны двух мечей, склонившись к самой шее коня, князь чуял, что не успевал. Но знал, что успеет. Чего бы это ни стоило.

Он уже видел остановившийся на месте насад, что начинало сносить течением. И дверь в постройку, где должны были плыть жена и сын. Ни на двери, ни на стенах живого места не было, а стрелы всё продолжали лететь. «Прости, Буранко» — выдохнул князь. А я будто ещё на шаг назад отступил, боясь хоть словом, хоть мыслью помешать ему. Потому что знал, что он задумал.

«Упаси их Боги. Только бы успеть. Если хоть волос — всех до единого, на три колена в обе стороны, в красные тряпки, в мясо, в лохмотья, в лоскуты…»

Ладони Всеслава закрыли глаза коню.

«Порву-у-у!!!»

Низкий яростный вой ударил по коню, будто плетью. Скорость, и без того немыслимая, сделалась невыносимой. И перед самым обрывом пятки врезали под рёбра, вскидывая его, как перед рвом или плетнём. И Буран полетел.

Вырвав ступни из стремян, Всеслав вскинул обе ноги на седло. Ладони, отнятые от глаз коня, сжали рукояти мечей, стряхивая ненужные ножны. Буран завизжал, как заяц. Огромный серый заяц, что падал с обрыва в реку, с человеком на спине. Хотя, скорее, с фигурой человека.

Это, наверное, невозможно было рассчитать так филигранно без компьютеров и специальных программ. Но он как-то справился. И, когда дуга полёта коня почти превратилась в прямую свободного падения, оттолкнулся обеими ногами, резко, мощно. Швыряя тело на почти ушедшую корму вражьего струга, до которой немного, метра три, не хватило Бурану. Лёгкими движениями кистей, будто отмахнувшись от мошек, сбив в стороны две стрелы, летевших в лицо и в грудь.

Это кто же там такой зрячий да бесстрашный?

И в ноги ударило днище лодки.

Пару лет назад старший привёз мне новую приблуду для кухни. Уверял, что та умеет делать всё едва ли не сама, от омлета до салата. Я же омлет прекрасно взбивал самостоятельно, в миске или чашке, вилкой. Решив, видимо, поразить меня торжеством науки и техники, сын положил в чашу помидор и нажал на кнопку.

Что-то похожее случилось и сейчас. Я не мог разглядеть не то, что мечей — даже рук и ног князя. И не мог понять — то ли багровая пелена ярости так однообразно расцветила всё вокруг, то ли и вправду смертельная пляска шла в облаке кровавых брызг, что не спешило оседать под ноги, то и дело вздымаясь заново, когда гудевший вокруг металл находил новых жертв.

Кончилось всё неожиданно быстро. Всеслав стоял, обводя взглядом дно струга. Которое только что не дымилось под ним. Хотя лёгкий парок, поднимавшийся над останками тварей, что стреляли в жену и сына, был заметен в прохладном речном воздухе. Над крупными кусками.

На борт влезли и принялись отряхиваться Вар с Немым. Откуда только взялись? И выглядели виновато, как псы, что упустили из виду хозяина. Всеслав повернулся лицом к городу. Но города не видел — только утыканный стрелами насад, борта которого, казалось, сочились кровью.

— Туда, — и он, подавая пример, сел за весло справа.

Вар упал за левое, Немой встал у рулевого. За десяток взмахов добрались, уткнувшись носом, по которому князь перемахнул со струга в два прыжка, едва ли не влёт. Вокруг, что на берегу, что на корабликах, стояла мёртвая тишина. И почему не было слышно хотя бы стонов раненых, было понятно только по отношению к стругу за спиной Всеслава. На нём их не было. Не бывает на бойне раненых.