Винделор. Книга вторая

Глава 10

Глава 10

Метель выла третий день, её рёв сливался с дыханием леса за стенами — то яростным, сотрясающим брёвна, то затихающим, словно зверь, круживший вокруг хижины, но не решавшийся напасть. Утро пробивалось сквозь щели ставень тусклым серым светом, но снаружи была лишь белая мгла, густая, будто мир растворился в снежной пустоте. Илай стоял у окна, подоконник под его локтями был завален гильзами — холодными, отсыревшими за три дня взаперти. Ставни, наглухо заколоченные Винделором, не пропускали света, и отблески огня из печи плясали на лице Илая, высвечивая бледную, почти прозрачную кожу и тёмные круги под глазами, углублявшиеся с каждым днём в этом холоде. Винтовка лежала в руках — тяжёлая, с ржавым штампом на стволе, где буквы стёрлись, оставив лишь намёк на старый мир, о котором молчали. Он прицелился в мишень на стене — грубый круг, вырезанный ножом, — выдохнул, пар заклубился в воздухе, и нажал на спуск. Выстрел расколол тишину, пуля вгрызлась в край дерева, щепки осыпались на пол, кружась в полумраке, как сухой снег.

Илай моргнул, глядя на щепки у ног. Запах горелого дерева защекотал ноздри, в ушах звенело. Сквозь щель в ставнях мелькнула тень — скользнула в белой мгле и пропала. Метель ломала контуры, играя тенями, превращая их в обманки. «Показалось», — подумал он, но в груди сжалось от смутного беспокойства, холодного, как лёд под кожей. Он замер, вглядываясь в щель, но видел лишь воющую белизну, живую, как дыхание чего-то огромного за стенами.

Мик стоял рядом, скрестив руки, волчья куртка топорщилась от сырости, пропитавшей мех. Его глаза — серые, острые, как лезвие, выкованное временем, — следили за каждым движением Илая. Он цокнул языком, шагнул ближе, ботинки скрипнули по дощатому полу, усыпанному пеплом и веточками от дров.

— Уже не слепой, но всё ещё криворукий, — проворчал он, голос хриплый, как треск льда, но с тенью насмешки в уголках губ. — Сколько раз говорить? Не в мишень целься, а в движение. Ветер, зверь, человек — всё движется. Бей туда, куда оно уйдёт, а не где стоит. Давай ещё раз, шевелись!

Илай стиснул винтовку, пальцы побелели на холодном металле. Он не понимал, как стрелять в пустоту, угадывая цель, как ловить движение в неподвижном дереве. Раньше всё было проще — враг бежал навстречу, кричал, кровь текла ярко. Здесь же нужно было чуять, предугадывать, как ветер за стенами. Злость кипела в груди, смешиваясь с усталостью, тянувшей плечи. Он вскинул винтовку, выдохнул, выстрелил — пуля чиркнула по стене, оставив длинную царапину.

— Опять мимо, — буркнул Мик, скрестив руки.

Илай стиснул зубы, щёки вспыхнули, голос вырвался резче, чем он хотел:

— Я стараюсь, а ты только ворчишь! Может, сам покажешь, раз такой умный?

Мик фыркнул, кашель резанул грудь, он сплюнул в угол, где тёмное пятно стало частью этих дней. Выхватил винтовку из рук Илая, вскинул к плечу и выстрелил. Пуля расколола мишень, щепки брызнули, как искры. Он сунул оружие обратно, буркнув:

— Вот так. Старайся лучше, мальчишка. Ещё раз.

Илай сжал губы, кивнул, выстрелил — пуля вгрызлась ближе к центру, оставив рваную дыру. Древесная труха осела на пол, шурша в тишине. Мик кашлянул, кивнул скупо, в глазах мелькнула тень одобрения:

— Уже лучше, — сказал он, потирая мозолистые ладони, пахнущие смолой и землёй, выжженной морозом. — Теперь нож возьми. В ближнем бою винтовка — просто палка, а палкой волка не убьёшь.

Он вытащил из-за пояса клинок — короткий, острый, с потёртой рукоятью — и бросил Илаю. Тот поймал, сжал в ладони, металл холодил кожу, а свет печи отражался на лезвии, бросая блики на стены, увешанные шкурами, шевелившимися от сквозняка. Мик показал движение — резкое, как щелчок капкана:

— Не маши, как дурак на ярмарке, — проворчал он, схватив Илая за запястье и направив руку, пальцы старика были жёсткими, как корни дуба. — Бей сюда, — ткнул себе под рёбра, — или в горло. Быстро, без лишнего. В этом мире долго не машут — режут, понял?

Илай кивнул, повторил взмах — рука дрогнула, нож чиркнул воздух, чуть не задев край стола с жестяной кружкой, чёрной от сажи. Мик фыркнул, но поправил локоть, грубо, но точно:

— Держи твёрже, не трясись, — сказал он, отступая, кашель снова резанул грудь, но он отмахнулся. — Удар — это не танец, а жизнь. Ещё раз.

Илай сжал нож крепче, ударил — быстрее, чище, лезвие остановилось в дюйме от цели, воздух свистнул под клинком. Мик кашлянул, кивнул:

— Похоже на дело. Может, и выживешь.

Винделор сидел у стола, разглядывая карту из рюкзака — потёртый лист, исчерканный карандашом ещё в «Тридцать первом». Чернила размазались от сырости, но тропы на юго-восток читались. Он водил пальцем по изгибам, хмурясь в тусклом свете печи. Хижина пахла дымом, смолой и мокрым деревом, стены скрипели под ветром. Мик бросил на него взгляд, шагнул ближе:

— Чего сидишь, как старуха за прялкой? Карты разглядывать — это всё, что умеешь? Следы заметать можешь или только языком трепать?

Винделор поднял глаза, уголок губ дрогнул в усмешке, он отложил карту, постучав по ней пальцем:

— Умею, старик. Следы заметал, когда ты ещё в «Тридцать втором» по кошелям лазил. В метель их и так не видно — снег всё жрёт. Или думаешь, я вчерашние уроки пропустил?

Мик прищурился, кашель вырвался снова, он проглотил его, ткнув пальцем в дверь, где снег гнал через щели:

— А когда стихнет, умник? Снег врёт меньше людей — учись читать его. Где шёл один, где двое, где зверь, а где человек. И заметать, чтоб за тобой не пришли. Пошли, покажу.

Он вывел Винделора во двор, где ветер гнал снежные вихри, холод кусал лицо, воздух пах льдом и смёрзшейся землёй. Мик подобрал ветку — старую, припорошённую снегом, — показал, как разровнять следы, волоча её по сугробу, оставляя борозды, которые тут же засыпало.

— Не таскай, как мешок, — проворчал он, шагая вдоль стены, сапоги хрустели по насту. — Думай, куда идёшь. Обойди дом, оставь ложный след — к сараю, а потом назад. Пусть думают, что ушёл, а ты сидишь.

Винделор кивнул, взял ветку, прошёл круг, снег хрустел под сапогами, пальцы мёрзли через перчатки. Он дошёл до сарая, где ветер гудел в щелях, и вернулся, оставив борозду, растворявшуюся в белизне. Мик ткнул в сугроб, где следы обрывались, голос стал ниже:

— Теперь ловушку ставь. Яму с ветками или камень на верёвке — враг провалится, а ты уйдёшь. Копай, не стой.

— Мёрзлую землю? — удивился Винделор, вскинув бровь.

— Снег разгреби для начала, шахтёр, — буркнул Мик, кашель резанул грудь, он отвернулся.

Винделор опустился на колено, ощупал снег, холод пробирал пальцы. В юности он учился заметать следы — бетон, грязь, кровь на асфальте. Здесь снег ел всё, но утром следы найдут, если захотят — намерения не спрячешь. Он выкопал яму у сарая, прикрыл её ломкими ветками, натянул верёвку к порогу — грубо, но хитро, как капкан. Ветер засыпал ловушку снегом, делая её почти невидимой. Мик кашлянул, сплюнул в снег — тёмное пятно растеклось, ярче, чем вчера, — и шагнул в хижину, бросив:

— Неплохо. Может, не совсем пропащий.

Внутри Илай всё ещё сжимал нож, царапая манекен из веток и полена. Винделор стряхнул снег с сапог, хлопнув дверью — сквозняк шевельнул шкуры на стенах. Мик сел у печи, бросил в котелок горсть сушёных трав — ломких, с горьким запахом, что смешался с дымом и смолой, — и кивнул Илаю, отложившему клинок:

— Спрашивал утром про «Сорок седьмой». Расскажу, раз застряли. Все равно делать больше нечего.

Ветер за окном шептал, как голос леса, полный историй, что прятались в тенях. Может, Мик слышал его лучше других, потому и выжил. Он помолчал, глядя в огонь, тени плясали на его лице, где морщины казались вырезанными ножом, голос стал мягче:

— «Сорок седьмой» — не город, а муравейник. Дома налеплены один на одном, улочки тесные, люди грызутся. Ненавидят всех за пределами больше, чем себя. Попал туда молодым — лет двадцать, сбежал из «Тридцать второго». Думал, там лучше, а оказалось — хуже. Дрались за каждый клочок земли, за кусок хлеба — не за монеты, а чтоб выжить, иногда для удовольствия, как звери. Служил в войсках у клана — не по воле, а чтоб прокормиться. Учили стрелять, резать, держать строй. Помню первую кровь — чужую, на снегу, красную, как закат. Парень, младше меня, хрипел и затих. Убивать умел, но не любил — каждый день бой, каждый шаг смерть. Понял, что не моё — ушёл.

Илай подался вперёд, глаза блеснули, голос дрогнул:

— Как ушёл? Просто бросил всё? Они же могли догнать, убить!

Мик кашлянул, глядя в огонь:

— Не просто, мальчишка. Ночью сбежал, когда отряд спал — мороз, как сейчас, руки к ружью липли. Оставил его, взял нож и ушёл в лес. Думал, догонят — следы тянулись, как нитка, но метель всё замела. Шёл неделю, жрал кору, пил снег, пока не выбрался к реке — чуть живой, но свободный. Там понял, что мир не в том, чтобы резать глотки за чужую злобу. Старые боги, о которых старики шептались, учили иначе — добро не в слабости, а в выборе не убивать, даже когда можешь.

Слова упали тяжело, как камень в снег. Илай вспомнил Марлен — её маленькие руки, цеплявшиеся за рукав, её последний хрип. Винделор говорил, что она на небе, смотрит сверху, если прожила хорошо, и Илай цеплялся за это, но боялся, что она осудит его слабость — он не смог её спасти. Слова Мика грели, как угли в печи, и он тихо спросил:

— Как понять, что они смотрят? Что им не стыдно за нас? Всегда смотрят? С неба?

Мик повернулся, взгляд смягчился, но остался острым:

— Не понять, а чувствовать. Живи так, чтоб самому не стыдно было — это всё, что можешь сделать. Если они там, наверху, видят — пусть видят, что ты стараешься. Остальное — их дело.

Винделор, вытиравший нож о рукав, буркнул, откидываясь на стуле:

— Добро — это хорошо, пока нож у горла не держат. Что дальше было? Куда ушёл после реки?

Мик кашлянул, подбросил дров в печь — огонь вспыхнул, бросая тени на стены:

— Странствовал дальше. Видел города, брошенные поселения, руины, море. Хорошее и плохое. Но об этом позже. День длинный, а метель ещё не ушла.

Ночь пятого дня разорвал треск веток за стеной, резкий, как выстрел. Мик, дремавший у печи, открыл глаза, рука легла на ружьё — старое, но ухоженное. Винделор и Илай вскочили, хватая оружие — винтовку и нож, ставшие частью их рук. Хижина затихла, лишь огонь потрескивал, шкуры дрожали от сквозняка. Мик кивнул на окно, голос твёрдый, как удар:

— Следы вчера были — у сарая, где ловушку ставил. Думал, зверь, но это люди. Готовьтесь, быстро!

Винделор прищурился в щель между ставнями — три тени крались к дому, закутанные в лохмотья. Их лица, обветренные и грязные, мелькнули в свете луны, глаза блестели голодом и злобой. Один, с редкой бородой, в обрывках формы с выцветшим номером «47», ткнул ножом в дверь, но ловушка Винделора сработала — доска с гвоздями рухнула с крыши, врезавшись в плечо. Гвозди впились в плоть, он взвыл, выронив клинок, рухнул в снег, кровь пятнала сугроб, впитываясь, как чернила.

Двое других рванули вперёд — тощий, с длинными руками, кинулся к окну, коренастый — к двери, его лохмотья трепались, открывая шрамы на руках. Илай выстрелил через щель — пуля пробила ногу тощему, он осел, взвыв, пальцы вцепились в сугроб. Винделор метнул нож — лезвие вонзилось коренастому в руку, тот выругался, споткнувшись, кровь капнула на порог, замерзая тёмными пятнами. Мик шагнул к двери, ударом приклада добил первого — удар был точным, голова мародёра откинулась, глаза остекленели.

Бой длился минуту — двое уцелевших, хрипя, рванули прочь, оставляя кровавые пятна, которые метель засыпала. Илай всё ещё держал винтовку, но руки не дрожали — впервые он почувствовал себя охотником, а не жертвой. Сквозь щель он глянул на пятна крови в снегу и заметил — один из убегающих оглянулся. Их взгляды встретились на миг — в его глазах не было страха, а что-то другое, будто он хотел сказать, но передумал. Метель стёрла его силуэт, и Илай прогнал мысль: «Вернутся ли они?»

Хижина затихла, ветер бросал снег в ставни. Мик сплюнул в угол, кашель вырвался с новой силой, он вытер кровь с губ дрожащей рукой:

— Сносно. Следы не замели, но жить будете. Молодцы, хоть чему-то научились.

Мик кашлянул, откидываясь на стул, пальцы дрожали — не от страха, а от чего-то глубже. Винделор заметил, но промолчал, глядя в темнеющее небо:

— Если они не вернутся, другие придут. Всё по кругу.

Мик усмехнулся, кашель резанул снова:

— Только круг этот меньше, чем вы думаете. Уже не первый круг идет, но недолго осталось.

Илай выдохнул, опуская винтовку, сердце колотилось, но в груди росла лёгкость — он попал чётко, без дрожи. Уголок губ дрогнул, он глянул на Мика:

— Это твой урок сработал. Движение ветра, да? Без тебя бы промазал.

Мик кивнул, грея руки о кружку с остывшим чаем:

— Мой урок, твой выстрел. Неплохо, мальчишка. Учишься быстро, когда припрёт. А ты, — глянул на Винделора, вытиравшего нож, — ловушка твоя того бородача чуть не прикончила. Хорошая работа, хоть и грубая.

Винделор усмехнулся, крутанув нож, прислонился к стене:

— Хотел бы сказать, что случайность, но ты прав — сработало. Что они тут забыли? Дым учуяли или просто шатались?

Мик пожал плечами, глядя в огонь:

— Дым, следы — что угодно. Бродяги, мародёры, разведчики из «Сорок седьмого», такие в метель к теплу тянутся, как волки к мясу. Повезло, что их трое — могли толпой прийти. Видел таких в «Сорок седьмом», в обносках старых времён, — он кивнул на дверь, — шакалы, что жрут всё, до чего дотянутся.

Огонь потрескивал, хижина стала тише, словно ночь дала выдохнуть. Илай водил пальцем по краю кружки, Винделор вертел нож. Мик заговорил:

— Бывал я у Чёрного моря, лет двадцать назад, может, больше. Там фанатики живут — странные, не такие, как мы. У них бог — машина, железный голос из старого мира. Не молятся, а работают с ним — спрашивают, слушают, делают. Говорят, он будущее строит — отвечает, считает, указывает пути. Один спросил, где еду взять, а оно сказало: «Иди к реке, там рыба». Пошёл — и правда, рыба. Но мне это богохульством показалось — машина вместо тех, кто сверху смотрит. Люди спокойные, но пустые внутри — нет в них огня, только расчёт. Ушёл от них.

Илай подался вперёд, глаза блеснули:

— А как это — отвечает? Говорит, как человек? Откуда он взялся?

Мик кашлянул, вытер кровь с губ:

— Говорит, но не как человек. Голос железный, гудящий, как ветер в трубе — холодный, пустой. Спросишь — отвечает, коротко, без лишнего. Откуда взялся? Говорили, из старых времён, когда мир рухнул — может, от тех, кто звёзды зажигал. Но нет в нём жизни — только расчёт, как у ветра. Старые боги душу давали, а этот — пустота.

Винделор прищурился, сжал рукоять ножа:

— И они ему верят? Машина вместо богов? Сказка для дураков. А дальше куда ушёл?

Мик кивнул, кашель сотряс его сильнее:

— Верят, как дети — работают, строят дома, поля, дороги. Сказали, он их спасёт. А я ушёл дальше. По городам странствовал, потом домой вернулся, сюда перебрался. Но это другая история. Спите, метель ещё не ушла.

— Расскажешь потом еще о своих странствиях? — спросил Илай, неохотно ложась на свое место.

— Я подумаю. — ответил Мик слегка улыбнувшись. — Ты лучше спи. Еще успеешь баек наслушаться.

Запах крови мародёров остался за порогом, смешавшись с морозом, но внутри тепло печи и горький дух трав держали их вместе, живых и усталых, в этом убежище, что стало чуть ближе к дому, несмотря на холод и тени за стенами.