Винделор. Книга вторая

Глава 8 И 9

Глава 8

Зима властвовала в лесу безраздельно. Обнажённые деревья укутывали ветви снегом, будто пряча наготу под белым саваном. Повалившиеся стволы, припорошённые инеем, тянулись вдоль земли, словно могильные холмы, молчаливые и забытые. Тишина давила, изредка разрываемая резкими криками птиц — острыми, как лезвие, — и хрустом снега под ногами, сливавшимся с треском сухих веток, ломких, как кости старого мира.

Винделор и Илай упорно пробирались вперёд, цепляясь за надежду выбраться на пустырь. Ноги проваливались в укрытые снегом ямы, каждый шаг вырывал стон усталости, громкий и неподдельный. День клонился к закату, солнце тонуло за горизонтом, оставляя холодный отблеск на белом. Мысль о ночёвке в лесу вгоняла в тоску, тяжёлую, как мокрый плащ. Илай, собрав охапку сухих веток для костра, тащил их за собой, ветки цеплялись за сугробы, шурша, будто шёпот призраков. Винделор вёл на юго-восток, ориентируясь по приметам, ведомым только ему — то ли по теням деревьев, то ли по дыханию ветра.

— Может, остановимся? — подал голос Илай, хриплый от холода. — Полянка вроде ничего.

— Лес редеет, скоро выберемся, — отозвался Винделор, не оборачиваясь, взгляд цеплялся за горизонт.

Илай пожал плечами, побрёл следом, ступая в следы товарища, чтобы не угодить в очередную снежную ловушку. Сумерки сгущались, когда вдали показалось заброшенное поселение. Гнилые деревянные дома осели под бременем времени и снега, покосились, будто устали держаться. Но в стороне возвышался каменный дом — скромный, но крепкий, как кость в теле леса. Стены, сложенные на века, стояли неподвижно, не поддаваясь ветру и морозу, крыша, припылённая снегом, держалась ровно. Окна прятались за ставнями, а от крыльца до сарая тянулся расчищенный пятачок, аккуратный, как след упрямой жизни.

— Тут кто-то живёт, — заметил Илай, взгляд скользнул по следам. — Хозяева дома?

— Нет, — коротко бросил Винделор. Он присел у расчищенного участка, тронул снег рукой, пальцы оставили лёгкий отпечаток. — Ушли утром.

Илай прищурился, разглядел еле заметные следы, почти укрытые свежим снегом, будто тайна, тающая под ветром.

— Попробуем войти, — решил Винделор, голос ровный, но твёрдый. — Надеюсь, хозяева не вернутся, и переночуем спокойно.

Илай пожал плечами, равнодушно, но винтовка за спиной и пистолет у пояса — старый, видавший виды — внушали тихую уверенность. Они обошли дом, Винделор толкнул дверь — заперта. Оглядевшись, он принялся искать ключ, движения быстрые, почти воровские. Через пару минут под крыльцом, в замаскированной нише, нашёлся холодный металлический ключ, тяжёлый, как обещание. Отперев дверь, они шагнули внутрь, и запах еды — густой, тёплый, ещё живой — ударил в ноздри, отметая сомнения: дом был обитаем. Внутри ждали кухонька с кирпичной печью и комната — кровать, стол с одиноким стулом, шкаф, всё простое, но аккуратное.

Винделор запер дверь, скинул рюкзак на пол с глухим стуком.

— Располагайся, Илай, — бросил он, голос хриплый, но мягкий. — Чувствуй себя как дома.

Илай помрачнел, тень скользнула по лицу. Слово «дом» резануло, как холодный ветер старые раны. Он сбросил пожитки, принялся растапливать печь, молча, сосредоточенно, будто огонь мог прогнать мысли. Винделор осматривал хижину — заглянул под стол, под кровать, распахнул шкаф. Среди одежды притаился арсенал: пара охотничьих ружей, потёртых, но ухоженных, как верные псы.

— Смотри-ка, — губы дрогнули в усмешке. — Охотничий приют.

Илай выглянул из-за печи, присвистнул тихо.

— Почти как оружейка.

Разведя огонь, он вытащил потёртый котелок, сбегал за снегом во двор, поставил его кипятиться. Споткнулся о выступ в полу, присмотрелся — крышка погреба. Откинув её, замер: внизу лежали запасы — вяленое мясо, травы, банки с овощами, консервы, даже салаты, аккуратно сложенные, как сокровища.

— Вин! — крикнул он, голос дрогнул от удивления. — Иди глянь!

Винделор подошёл, заглянул вниз, почесал подбородок.

— Ничего брать не будем, — сказал твёрдо, как приговор.

— Почему? — Илай вскинул брови. — Тут пир можно закатить.

— Если хозяева вернутся, им проще смириться, что мы укрылись, а не обчистили дом.

Илай вздохнул, закрыл погреб, вернулся к печи. Вода булькала, он бросил туда консервов и крупу из «Тридцать первого», запах пошёл простой, но живой. Взгляд скользнул по комнате — всё слишком правильное: вещи на местах, печь чистая, оружие смазано. Не дом, что бросают навсегда. Он шагнул к шкафу, провёл пальцем по краю, посмотрел на Винделора:

— Чувствуешь? Будто хозяин только вышел и вот-вот вернётся.

Сквозь ставни пробивались сумерки, густые, как дым. После ужина метель завыла, бросая снег в окна пригоршнями. Внутри было тепло, тихо: печь отбрасывала мягкий свет, свеча мерцала на столе. Илай штопал плащ, игла мелькала в пальцах по старой привычке, Винделор перебирал патроны, считая с сосредоточенным видом, будто молитву.

— Не люблю зиму, — буркнул Илай, голос низкий, как треск дров. — Холодно и тяжело.

— С этим не поспоришь, — отозвался Винделор, взгляд не отрывался от патронов. — Не лучшее время для странствий.

— Хорошо бы переждать её в укромном уголке, — протянул Илай, мечтательно, но тихо.

— Вот только где его найти? — усмешка мелькнула на губах Винделора. — Пока попадались сомнительные городишки.

— Двадцать седьмой был ничего, — сказал Илай и осёкся, тень прошлого легла на лицо.

Метель выла громче, заглушая печь. Тишина в хижине стала вязкой, почти живой, и вдруг — резкий стук в дверь. Винделор замер, пальцы скользнули к револьверу. Звуки исчезли — даже метель затаилась. Только тиканье часов в углу било по тишине, мерно, как пульс. За дверью шевельнулось — не шаги, не голос, а тяжёлое дыхание. Илай схватил винтовку, метнулся к бочке в углу, укрылся, взял вход на прицел. Они переглянулись без слов — в этом лесу стук мог быть чем угодно. Винделор прижался к стене, вдохнул, рывком распахнул дверь.

В проёме возник силуэт — невысокий, крепкий мужчина в меховой куртке. Ружьё болталось за спиной, в руке качалась тушка зайца. Он шагнул внутрь, и Винделор вынырнул из-за угла, наставив револьвер в висок. Но старик среагировал быстрее: выбил оружие коротким ударом — револьвер улетел в угол со стуком, — затем врезал кулаком в шею. Винделор охнул, осел, хватаясь за горло. Илай нажал на спуск, пуля чиркнула по косяку — старик кувырнулся вперёд, уходя с линии огня, рывком повалил Илая, выбив винтовку. Юноша замер под тяжёлым взглядом охотника.

— Кто такие? — прорычал старик, голос хриплый, как ветер в ветвях. — Что забыли в моём доме?

Илай хлопал глазами, шок сковал язык. Винделор, кашляя, поднимался, опираясь на стену. Оба молчали, осознавая, что недооценили его с первой секунды. Старик отпустил Илая, встал, отряхнул снег.

— Укрылись, значит, — фыркнул он, бросая зайца на стол. — А стволы зачем наставили?

Он подцепил револьвер с пола, сунул за пояс, глянул на Винделора сверху вниз.

— Ты расслабился. Сидишь, патроны перебираешь, как в гостях. Один стук — и ты на полу. А ты, — кивнул Илаю, — стреляешь, как слепой. Будь я врагом, вы бы остыли.

Винделор, потирая шею, хрипло выдохнул:

— Не ждали… Просто укрылись.

— Не ждали, — оборвал старик. — А надо ждать. В этом лесу расслабляться — значит гнить.

Он прошёл к печи, глянул на котелок с остатками ужина, усмешка мелькнула на лице.

— Жрёте моё тепло. Ладно, живите пока. Но ещё раз наставите стволы — пришибу.

Старик скинул тушку зайца на доску, вытащил старый нож с потёртой рукоятью, принялся разделывать добычу, бросая шкуру в угол.

— Выкладывайте, — начал он, не отрываясь от дела. — Кто такие? Откуда ноги тащите?

Винделор, отдышавшись, прислонился к стене:

— Я Винделор, это Илай. Шли через лес, искали укрытие. Метель застала.

— Через лес, — старик отрезал заячью лапу, хмыкнул. — Куда идёте? Или сами не знаете, как бродяги?

— На юго-восток, — бросил Винделор. — Там, говорят, поселения поживее.

Старик прищурился, бросил мясо в котелок над печью.

— Поживее, а сами чуть живые. Этот щенок, — кивнул на Илая, — стреляет, как курица лапой, а ты дверь открываешь, будто на танцы. Почему такие недотёпы?

Илай вспыхнул, но сжал губы. Винделор пожал плечами:

— Вымотались. День по сугробам шатались.

— Вымотались, — старик вытер нож о тряпку. — А беспечные оттого? В моём доме греетесь, а стук — и чуть штаны не обмочили. В каком мире забыли, что расслабляться нельзя?

Он кинул травы в котелок, запах мяса поплыл по комнате.

— Не забыли, — тихо сказал Илай, усевшись на стул. — Думали, тут пусто.

— Пусто, — старик хохотнул без веселья. — В этом лесу пусто только для мёртвых. Откуда вы? Из городов?

— Из «Тридцать первого», — ответил Винделор. — Потом по лесу.

Старик замер, глядя в огонь, кивнул, будто что-то решил.

— «Тридцать первый», значит. Чего бежите? В долги влезли?

— Проездом были, — сказал Илай. — Город закончился.

— Это как? — брови старика поползли вверх.

— Нет больше города, — пояснил Винделор. — Похоронен под небоскрёбами.

— Ожидаемо, — протянул старик, скрестив руки.

Метель мела сильнее, швыряя снег в ставни. Запах мяса и трав заполнил хижину, и старик смягчился — чуть заметно, но голос стал теплее.

— Кружки у вас есть? — спросил он, роясь в шкафу. — Гости редкость, а одному чаи гонять скучно.

Винделор вытащил помятую жестяную кружку, Илай — потёртую, но чистую. Старик кивнул, зачерпнул снега из ведра, поставил чайник на печь, бросив туда листья из банки.

— Чай лесной, не магазинный, — буркнул он, разливая кипяток. — Пейте, пока горячий. Метель до утра не уймётся, ночуете тут. Только не храпите — придушу.

Он сел напротив, грея руки о кружку, посмотрел на них не как на чужаков, а как на людей, которых стоит послушать.

— На юго-восток, говоришь? — прищурился он, отхлебнув чая. — Куда несёт?

— К Чёрному морю, — ответил Винделор, глядя в кружку. — Слухи ходят, там жизнь получше.

Старик поставил кружку, потёр мозолистые пальцы.

— Бывал я там. Лет двадцать назад. Море как море. Что там особенного?

Винделор помолчал, подбирая слова. Илай подался вперёд:

— Говорят, там место есть. Люди в гармонии живут. Без войны, без этого, — он обвёл рукой хижину, их суровый мир. — Работают вместе, делятся. Как семья, только большая.

Старик замер, взгляд стал стеклянным, пальцы сжались и разжались — привычка, выкованная годами.

— Жили вместе, делились, — пробормотал он, повторяя слова. — Где-то я это слышал.

Он откинулся назад, усмешка собрала морщины в уголках глаз.

— Фанатики, что ли? — бросил он, и в голосе смешались насмешка и тень старой памяти.

Винделор и Илай переглянулись. Метель выла громче, а в хижине повисла тишина, нарушаемая треском огня.

Глава 9

Утро ворвалось в хижину скрипом ставень и воем метели, гнавшей снег с яростью, будто небо решило похоронить лес под белым саваном. Винделор проснулся первым — дыхание вырывалось густыми облаками, оседая в холодном воздухе, пропитанном запахом старого дерева и угольной золы. Он потёр шею, всё ещё ноющую после удара старика, и прищурился, глядя на щели в ставнях. Сквозь них пробивался серый свет, но за окном не было ничего — ни голых ветвей, ни тёмных стволов, только белая мгла, густая, как пелена забвения. Ветер стучал в стены, живой и злой, и где-то вдали хрустнула ветка, рухнувшая под тяжестью льда, — звук резкий, как выстрел в тишине.

Илай ворочался у остывшей печи, кутаясь в потёртый плащ. Меховая подкладка, что он штопал с упрямством ребёнка, топорщилась клочьями, и в полумраке казалось, будто он обнимает старого зверя, давно мёртвого, но тёплого. Дыхание его было неровным, прерывистым, как у человека, бредущего во сне по руинам прошлого. Винделор бросил на него взгляд, но промолчал — будить не стал. Он поднялся, суставы хрустнули, как сухие ветки, и шагнул к окну, пытаясь разглядеть что-то за снежной стеной. Видимость — шагов пять, не больше. Лес, вчера ещё проводник, стал ловушкой, и он чувствовал это — в холоде, грызущем кости, и в тишине, давившей, как тень. Вчера он думал, что лес — путь к свободе, но теперь это была клетка, белая и бесконечная. Илай, свернувшийся у печи, казался моложе своих лет — мальчишка, заблудившийся в чужом доме, — и Винделор вдруг понял: здесь, в хрупкой безопасности, они впервые могли выдохнуть, но даже она трещала, как лёд под ногами.

Старик, Мик, возился у печи, подбрасывая дрова из груды в углу. Движения были резкими, точными, как у человека, выживающего одного — без суеты, без лишнего. Куртка из волчьего меха висела на нём, как вторая кожа, а пальцы, узловатые и обветренные, ломали ветки с лёгкостью, будто те были нитями судьбы. На поясе болталась жестянка с выцветшей надписью — «Made in…» — осколок мира, стёршегося, как буквы под его рукой. Кашель вырвался из груди, короткий, глубокий, заглушил треск поленьев. Он сплюнул в угол, в тёмное пятно на полу, и бросил через плечо, не глядя:

— Если думаете уйти — забудьте. Метель сожрёт вас раньше, чем волки найдут кости. Сидите, пока не стихнет.

Винделор повернулся, взгляд скользнул к старику. Голос Мика был хриплым, как треск льда, но в нём не было ни страха, ни злобы — только правда, холодная и голая. Он кивнул, соглашаясь, но спросил:

— Долго она будет?

Илай сел, потирая глаза, и добавил, глядя в пол:

— А если волки учуют дым? Вчера выли близко.

Мик вытащил остатки вчерашней похлёбки — густую жижу из крупы и консервов. Запах варева смешался с дымом и сыростью, пробуждая голод, что Винделор гнал весь день. Старик разлил её по трём жестяным кружкам, чёрным от сажи, сунул одну Винделору, другую Илаю.

— Может, день. Может, неделю, — ответил он, усевшись на стул, скрипнувший под весом. — Снег тут хозяин, а вы — чужаки, сунувшиеся без спроса. Волки далеко, дым их не манит — они умнее вас. Но вы чуть не сдохли не от них, а от дурости.

Пар поднимался от кружек, расползаясь по хижине, но не заглушал мыслей, роившихся в голове Илая. Он чувствовал себя уязвимым — не из-за старика, а из-за правды в его словах. Никогда он не замечал, как за ним следят, как ловят его шаги. Может, в руинах «Тридцать первого» кто-то дышал ему в спину, а он не видел? Мысль вгрызалась глубже, чем он хотел. Винделор стиснул зубы, промолчал. Илай покраснел, уткнулся в кружку, где плавали серые крупинки. Мик продолжил, голос стал ниже, резче:

— След от леса к дому — один, а у крыльца — два. Не заметили, как я шёл? Ставни с щелями — я вас разглядел снаружи, до стука. Знал, где спрячетесь. Свет упал на тебя, мальчишка, за бочкой — ты был как на ладони. А ты, — кивнул Винделору, — за косяком, слишком очевидно. Опытный, а прячешься, как щенок на первой охоте.

Илай сжал кружку, пальцы побелели, Винделор нахмурился, но вместо спора бросил:

— Может, в погребе что полезное? Проверить бы.

Мик фыркнул, кивнул на люк:

— Там мои запасы. Что искать собрался? У полки с банками ловушка — не суй руки, где не просят.

Винделор приподнял крышку — пахнуло мясом и сыростью, в углу блеснула верёвка, натянутая к штырю. Он усмехнулся, оценив хитрость, и опустил люк. Мик бросал щепки в печь, огонь плясал в его глазах, отражая тени прошлого. Он выдохнул, качнул головой, будто решился, и заговорил:

— Я из «Тридцать второго». Не самый приятный город. В молодости ещё ничего, а теперь мрак. Там все смотрят, у кого кошель толще, у кого нож острее. С детства тошнило от гнили — люди не живут, а выгрызают куски. Подрос — сбежал. Хотел мир увидеть, понять, что за стенами.

Он замолчал, прошлое тлело в углях. Хижина дышала старостью — стены из брёвен, увешанные шкурами, пахли зверем, потолок нависал, как небо в бурю. Шкаф у стены, покосившийся, хранил ружья и травы, пол усыпан золой, под столом — треснувшая миска. Это было убежище, суровое, но живое от огня в печи. Илай подался вперёд, глаза блеснули:

— И что, увидели?

Мик фыркнул, но в голосе мелькнула тень тепла:

— Увидел. Странствовал, где только ног не носило. Городов повидал — каждый со своей грязью. Были, где люди жили войной, машины гудели без конца, но это завтра расскажу. А вы, коль застряли, работайте. Ты, — ткнул в Илая, — стреляешь, как слепой. Пойдём, покажу. А ты, — взгляд упал на Винделора, — ставни заколоти. Щели светят, как звёзды. Хоть что-то умеешь, кроме как двери открывать?

Винделор отставил кружку, усмешка мелькнула на губах:

— Твои уроки хороши, пока волки не сожрали. Может, сам щели заделаешь, раз зоркий?

Мик хохотнул, кашель резанул грудь, он отмахнулся:

— Сожрут, если будете дурить. Шевелись, не в гостях. Свет — маяк для тех, кто ищет добычу.

Винделор взял нож из-под стола, пошёл к ставням. Доски, потемневшие от времени, трещали, ветер гнал снег через щели. Он вырезал куски коры, забивал зазоры, каждый удар отдавался в тишине. Холод цеплялся за пальцы, но работа глушила мысли, жгущие сильнее мороза. Вчерашняя беспечность чуть не убила их, и он знал это — когда-то он потерял людей из-за такой же ошибки, юный и глупый. Поклялся не повторять, но лес напомнил: клятвы — ничто, если не смотришь по сторонам.

Мик вывел Илая к окну, где ветер свистел, как вой волков. Указал на отметку на дереве за стеклом:

— Стреляй. Только не в меня, слепошарый.

— Вы за мной стоите, как я попаду? — удивился Илай.

— С тебя станется, — буркнул старик. — Меньше болтай.

Илай вскинул винтовку — ржавый штамп на стволе хранил тень старого мира, — прицелился. Палец дрогнул, выстрел расколол полено у дерева. Щепки разлетелись, одна чиркнула по жестянке Мика, звякнувшей в снегу. Старик рыкнул:

— Слепошарый! Не в отметку целься, а в ветер. Он живой, как зверь — учись его чуять. Ещё раз.

Илай выдохнул, пар вырвался в воздух, выстрелил снова. Пуля вгрызлась в край мишени, оставив царапину. Мик кивнул, скупо:

— Лучше. Такие, как ты, долго не живут, если не учатся. Старые боги ушли, но их правда жива — живи так, чтоб не стыдно было перед теми, кто сверху смотрит.

Слова упали тяжело, как снег на ветви. Илай замер, глядя на мишень, и в груди шевельнулось эхо — старики в «Тридцать первом» говорили о богах до катаклизма, но их имена стёрлись, оставив тени. Винделор после пропажи Марлен сказал ему: «Если она прожила хорошо, смотрит с неба». Илай не знал, правда ли это, но слова Мика цепляли, вытаскивая тень из глубины.

Винделор, закончив с одной ставней, шагнул к окну. Тень мелькнула за щелью — рука легла на нож, но это был снег, гнавший ветер. «Паранойя», — подумал он, но сердце билось быстрее. Он повернулся к Мику:

— А что боги скажут про волков? Словами их не отгонишь.

Мик усмехнулся, кашель сотряс его, он отмахнулся:

— Не словами, а делом. Учись, и волки обойдут. Двигайся — вторая ставня светит.

День тянулся, как метель. Винделор заколотил вторую ставню, свет в комнате стал глуше, тени длиннее. Илай выстрелил ещё раз — пуля вгрызлась ближе к центру, Мик буркнул:

— Жить будешь. Пока учишься.

Он вытащил травы — ломкие, с горьким запахом, — бросил в котелок с утренним снегом. Хижина наполнялась жизнью — треском огня, шорохом шагов, словами старика, что резали, но оставляли след. Запах трав смешался с дымом, разлился по кружкам. Мик буркнул:

— Пейте, пока не остыло. День долгий, метель длиннее. Странствовал я за горы — видел города, гнев, боль. Машины больше этой хижины, деревни старых богов, где люди остались. И ваше море видел. Но это завтра.

Илай сел у печи, глядя в огонь, слова о тех, кто сверху смотрит, звенели, как звон из детства. Винделор говорил о Марлен, но Илай не знал, правда ли это — прожила ли она хорошо? Мысль грела и жгла. Винделор опустился напротив, грея ладони, молчал, чувствуя, как слова Мика бередят раны. День угасал в тишине, но тепло печи и горький чай держали их вместе в этом убежище, где начиналось что-то новое.