Винделор. Книга вторая

Глава 2

Глава 2

— Как тебя зовут? — спросил Илай. Его голос, мягкий, но твёрдый, прорезал шум площади, как нож сквозь морозный воздух.

Она подняла голову, и цепи звякнули — слабый, но живой звук, отозвавшийся эхом в камне под ногами. В её глазах мелькнула искра — не благодарности, не облегчения, а холодного расчёта, отточенного, как лезвие, ждущее своего часа. Это был взгляд тех, кто давно понял: милость — мираж, а жизнь висит на тонкой нитке чужой воли. Она взвешивала их — каждое слово, каждый жест, — словно монету на ладони, прикидывая цену свободы.

— Нэн, — выдохнула она. Голос был тих, как шёпот ветра в ночи, но ровный, будто выученный годами. — Меня зовут Нэн. Спасибо… что забрали меня оттуда.

Слова лились гладко, но в её движениях — в лёгком отстранении, в том, как пальцы скользнули к звеньям цепей, — угадывался иной замысел. Она искала лазейку, путь к побегу, пока глаза её сверкали холодными звёздами, видящими дальше этой площади. Она не доверяла им: в глубине её взгляда зрела мысль — усыпить их бдительность, дождаться мига и раствориться в лабиринте улиц. Взгляд метнулся к Илаю, затем к Винделору, выискивая слабину, трещину, которую можно обратить в оружие.

Илай кивнул — коротко, едва заметно — и отступил, давая ей пространство, как зверю, что ещё не решил, бежать или драться. Винделор уловил её жест, уголок его губ дрогнул в усмешке, но он промолчал. Рука легла на пояс, где висел нож, — не угроза, а привычка, выкованная дорогами и городами, что жгли душу.

— Надо снять с неё цепи, — сказал Илай, повернувшись к Винделору. Голос его был тих, но звенел упрямством, пробивавшимся сквозь усталость. — И найти, где осесть. У нас ничего не осталось.

Винделор глянул на Нэн, затем на свои ладони — пустые, как степь за воротами. Всё, что у них было, — рюкзаки с хламом да плащ Илая с меховой подкладкой, ещё хранивший тепло пути. В «Тридцать первом» жизнь мерилась весом металла, и каждый шаг стоил дороже предыдущего. Неважно, кто ты — караванщик, стражник, беглая рабыня, — без монет ты был пылью под ногами этого города.

— Ломбард, — отрезал Винделор. Слово упало тяжело, как камень в пруд. — Продадим что-нибудь. В рюкзаках хватает барахла. Может, твой плащ сгодится, раз ты раздал последнее.

Илай нахмурился, скулы напряглись, но он смолчал, прогоняя ответ взглядом. Винделор шагнул к Нэн, прищурившись, будто вглядываясь в её суть сквозь гладкость её слов. — Ты здешняя? Знаешь пруд поблизости? Там должен быть ломбард.

Вопрос повис, острый, как ветер, что гнал пыль по мостовой, пропитанной запахом металла и жадности. Нэн замялась, пальцы дрогнули на цепях, взгляд метнулся в сторону, ловя тень воспоминания.

— Пруд? — переспросила она, брови сдвинулись, голос стал глуше. — У складов, за рынком. Отец ходил туда, когда дела шли плохо — продавал остатки. Вода чёрная, но её пьют. Ломбард рядом.

Винделор кивнул, но в глазах его застыла задумчивость. Слово «пруд» отозвалось в памяти — обрывок разговора с ломбардщиком из «Двадцать седьмого», что шептал о честной цене и тихом месте. Тогда это казалось пустым трёпом, но теперь, глядя на ржавые склады вдали и цепи Нэн, он почувствовал: здесь гниль пробиралась глубже, чем говорили. Он прикидывал, правду ли она несёт, но решил довериться — пока.

— Веди, — бросил он, кивнув. Голос был твёрд, как камень. — И не думай бежать. Мы не враги, но и не слепцы.

Нэн улыбнулась — слабо, уголок губ дрогнул, — и опустила взгляд, пряча мысли, что кружились в её голове, как тени в ночи. Она шагнула вперёд, цепи звякнули о камень, и пошла медленно, оглядываясь, точно зверь, чующий ловушку. Её глаза метались по толпе, выискивая путь к свободе, что манил за каждым углом. Илай и Винделор двинулись следом, их шаги гулко отдавались по мостовой, уводящей в сердце рынка, пульсирующее шумом и жадностью.

Рынок раскинулся перед ними, как лабиринт из камня и стали, где каждый предмет боролся за место под тусклым зимним солнцем. Хаос царил повсюду: цепи из белого золота, тонкие, как лунный свет, лежали рядом с ржавыми проводами, корёжившимися, как высохшие корни; драгоценные камни, чьи грани ловили слабый свет, соседствовали с пожелтевшими газетами, чьи страницы крошились, как кости забытых эпох; полированная посуда звенела эхом былой роскоши, а рядом мешочки со специями источали пряный дух, смешиваясь с горечью травяных снадобий. Даже битое стекло, поблёскивавшее, как слёзы упавшего неба, находило покупателя в этом вихре.

Торговцы сновали меж рядов, их голоса резали воздух, как треск ломающихся веток, вплетаясь в гул площади, тяжёлый и живой. Они раскидывали сети слов, затягивая прохожих: то шептали обещания, то выкрикивали цены, точно заклинания, призывающие монеты. Торги вспыхивали повсюду, ожесточённые, как битвы за последний глоток воды — руки тянулись к товару, пальцы сжимались в кулаки, и порой воздух разрывался от хриплых криков или глухого звука ударов, когда споры переходили в драку. Запахи кружились в густом потоке: едкий дым плавилен, сладость сушёных плодов, острота металла и кислая вонь старой бумаги сливались в вихрь, что обжигал ноздри и застревал в горле.

Люди текли сквозь лабиринт сплошной рекой — от мужчин в длинных плащах, чьи кольца звенели на пальцах, до оборванцев, цеплявшихся за каждый медяк. Лица их были разными, но глаза горели одинаково — холодным светом жадности, что гнала их вперёд. Здесь каждый шёл с одной целью: вырвать лучшее, оставить другого с пустыми руками, унести добычу, что станет звоном металла. Жалости не было, покоя не было — лишь вечный бег, где успех мерился тяжестью кошеля.

Нэн вела их через этот хаос, шаги её становились твёрже, но взгляд выдавал замысел — она искала не ломбард, а свободу, что манила за поворотом. Глаза её метались по толпе, в их глубине зрела решимость, как огонь, ждущий искры. Илай шёл за ней, рука легла ей на плечо, когда толпа сдавила их, — короткий жест, чтобы не потерять её в море лиц. Она напряглась, но не отпрянула, тело застыло, как струна. Этот жест не был угрозой, но и доверием не стал — лишь напоминание: ты не одна, но и не свободна. Винделор видел, как её пальцы дрогнули, привычные к тому, что любое прикосновение — это цепи, пусть невидимые. Его взгляд цеплялся за тени, за лица, мелькавшие, как искры костра. Площадь гудела, точно сердце города, бившееся не ради жизни, а ради блеска металла, и их троица казалась лишь искрами, что вот-вот пожрёт пламя.

За рынком шум стихал, и они вышли на пустырь — тихий уголок у старых складов, чьи стены облупились, обнажая ржавые кости. Здесь темнел пруд — вода, чёрная и густая, едва шевелилась, отражая серое небо, как зеркало, что забыло свет. Торговцы бродили вдоль берега, но их было мало: голоса лениво выкрикивали цены, тележки поскрипывали под тяжестью хлама. Здесь продавали на земле — ржавые обручи, потрёпанные верёвки, треснувшие горшки, — и лишь изредка звякала монета, падая в ладонь, как капля в чёрную воду.

У края пустыря стоял ломбард, одинокий среди заколоченных лавок. Когда-то он был живым: стены из тёмного камня хранили следы резьбы — весы и монеты, — а окна, теперь разбитые и зашитые досками, пропускали слабый свет. Над дверью висела вывеска, буквы поблёкли, цепи скрипели на ветру, как старые кости. Дверь, деревянная и потемневшая, покосилась, пропуская сквозняк с запахом плесени и сырости.

— Словно другой мир, — прошептал Винделор, голос резанул тишину. Нэн глянула на него, оценивающе, но промолчала, глаза блеснули холодом.

Дверь ломбарда скрипнула, впуская сквозняк, и троица шагнула внутрь. Илай вошёл первым, шаги гулко отозвались на потрескавшихся плитах пола. Он толкнул стул к Нэн, жестом указав сесть, и только потом взгляд его скользнул по мутному шкафу в углу, где тени лежали густо, как пыль. Нэн села, цепи звякнули, она оглядывалась, будто выискивая, куда отступить. Винделор вошёл последним, ссутулившись под тяжестью сумки, и бросил её на прилавок с глухим стуком. За прилавком стоял старик — худой, с седыми клочьями волос и глазами, мутными, как пруд снаружи. Его узловатые пальцы лежали на столешнице, покрытой царапинами, как шрамами.

— Я Агей, — сказал Винделор, голос хриплый от дороги. — Хочу оценить это. — Он кивнул на сумку, развязал узел и вывалил содержимое: потёртый нож с треснувшей рукоятью, пара позеленевших медных браслетов, свёрток грубой ткани, пахнущий дымом и степью.

Старик поднял взгляд, уголок губ дрогнул — не то улыбка, не то усмешка. Имя «Агей» позабавило его, но он промолчал, лишь выдохнул тихо. Наклонившись, он принялся разглядывать вещи: провёл пальцем по лезвию ножа, прищурился на браслеты, развернул ткань, шуршавшую, как сухие листья. Откашлялся и бросил:

— Двадцать монет. За всё.

Нэн, стоявшая поодаль, вскинула голову, глаза расширились, шагнула ближе, цепи звякнули. — Двадцать? — переспросила она, голос дрогнул от удивления. — За этот хлам?

Старик пожал плечами, не глядя на неё, и принялся складывать вещи, движения были ленивыми, но точными.

— Докину одну, за цепи девчушки, — усмехнулся он, голос осел, как дым.

— Снимешь? — спросил Винделор, прищурившись, взгляд стал острым.

Старик выдохнул, в глазах мелькнула искра — не то насмешка, не то тень былого. Он вытащил из кармана драного жилета тонкий крючок — кусок проволоки, оживший в его руках. Шагнув к Нэн, он подцепил замок на браслете, движение было быстрым — щелчок, и металл разжался, упав на пол с глухим стуком. Второй браслет последовал за первым, звякнув о плиту.

Нэн потёрла запястья, где краснели следы, и бросила на старика взгляд — насторожённый, но с тенью удивления. Винделор оценил его сноровку, но промолчал, лишь кивнул. Старик убрал отмычку и буркнул:

— Жизнь длинная, много чего повидал.

Илай, стоя у двери, кивнул, пальцы замерли на плаще, взгляд скользнул к Нэн, но тут же упал в пол. Тишина повисла, нарушаемая скрипом люстры на сквозняке.

— Почему это место так отличается от города? — спросил Илай тихо, в голосе дрожала нота любопытства. — Всё гудит, а тут… тишина.

Старик замер, пальцы остановились на свёртке, взгляд стал тяжёлым. — Скоро снесут, — сказал он, голос низкий, почти шёпот. — Построят башни, до неба. Эта земля была у богатой семьи — держали склады, торговали по побережью. Разорились, продали всё. Теперь их выкупили другие, а таких, как они, да и как я, гонят вон. Обанкротишься — и нет тебе места в «Тридцать первом». Скоро и меня тут не будет.

Он замолчал, опустив голову, и принялся возиться с вещами, будто слова выжали из него силы. Винделор кивнул, потирая подбородок, сгрёб монеты — двадцать кругляшей, потёртых, но тяжёлых. Илай стоял молча, теребя плащ, мысли блуждали далеко. Нэн смотрела на старика, затем на дверь, в её взгляде мелькнула искра — не то жалости, не то нового расчёта.

— Пошли, — бросил Винделор, закидывая сумку на плечо, голос хриплый от пыли. Дверь скрипнула, выпуская их в холодный воздух пустыря, пахнущий ржавчиной и водой. Он остановился у порога, оглядев пруд и торговцев, чьи тени дрожали на чёрной глади. — Есть забегаловка недалеко? Остановимся, передохнём.

Нэн кивнула и двинулась вперёд, шаги осторожные, Илай и Винделор последовали за ней, их тени легли на землю, рваные и длинные. Ломбард остался позади, тихий и увядающий, как старик, ждавший изгнания.

Забегаловка ютилась у пустыря, стены из потемневшего дерева скрипели под ветром, мутные окна едва пропускали свет. Запах прогорклого масла и похлёбки, булькавшей в жестяном котле, висел в воздухе, тяжёлый и едкий. Лавки из грубых досок теснились вдоль стен, столешница, исцарапанная ножами, хранила лист с ценами: миска супа — пять монет, ломоть хлеба — три, кружка бурой воды — две. Хозяин, толстяк с сальными руками, бросил на вошедших угрюмый взгляд.

Нэн, сев, ткнула пальцем в лист, голос резкий, как треск ветки: — Пять за суп? Серьёзно? Давай за две, и хлеб в придачу.

Толстяк фыркнул, но она выложила одну монету, что легла на стол с глухим стуком. — Больше не дам, — отрезала она, глаза сузились. — У тебя тут мяса нет.

Хозяин закряхтел, сгрёб монету и принёс еду — миски с жидким супом шлёпнулись на стол, ложки звякнули. Дверь скрипнула, впуская двоих в потёртых плащах — они громко потребовали воды, шаги загрохотали по доскам. Винделор выдохнул, глядя на Нэн, уголок губ дрогнул, Илай сжал кружку, поданную за грош, пальцы побелели.

— Откуда у рабыни деньги? — спросил Винделор, отхлебнув бурой воды, скривился, взгляд стал острым.

— Стащила у толстяка на рынке, — ответила Нэн, пожав плечами, и сунула ложку в суп, пахнущий дымом и солью.

— Рассказывай, Нэн. Как докатилась до такой жизни? — продолжил Винделор, отставив кружку, усмешка растянула губы.

— Жила у северных ворот, — начала Нэн, проглотив ложку супа, вытерла губы тыльной стороной ладони. — Дом был большой, с жёлтыми окнами. Отец торговал — Теркол, так нас звали. Караваны возил до Чёрного моря: соль, железо. Мать шила, я считала деньги.

— Теркол? Это имя что-то значило? — спросил Илай, сжав кружку, голос дрогнул, глаза замерли на ней.

— Да, пока не сгорело, — ответила Нэн, кивнув. Пальцы теребили запястье, где краснели следы от браслетов. — Однажды ночью дом загорелся. Услышала треск, жар — окна лопнули, дым полез внутрь. Мать кричала, чтобы отец брал бумаги, но он не успел. Она упала, огонь её схватил, я видела, как платье вспыхнуло.

— Что за огонь? — спросил Винделор, нахмурившись, пальцы замерли на столе, голос стал ниже.

— Не случайный, — сказала Нэн, сжав ложку, глаза сузились, тень гнева мелькнула. — Вайсы подожгли. Отец не продал им караваны, хотел своё имя держать. Они подкупили стражу, спалили склады, потом дом — чтобы от Теркол ничего не осталось. Утром я стояла в пепле, они считали наши монеты, смеялись.

— А отец где теперь? — спросил Илай, отставив кружку, взгляд не отрывался от неё.

— Сломался, — ответила Нэн, выдохнув. Ложка легла в миску с тихим стуком. — Продал, что уцелело, его выгнали в руины, за стены. Меня схватили позже — украла хлеб, хотела дойти до него. Потом помост, цепи, вы.

— Ты знаешь, кто это сделал? — спросил Винделор, прищурившись, откинувшись на лавку.

— Вайсы, — сказала Нэн, голос стал твёрже. — Видела их в ту ночь — ухмылки, голоса, пока всё горело. Они думают, я никто, но я помню. Отец в руинах, я найду его, вытащу. Или мы их сожжём.

— И что ты хочешь от нас? — спросил Илай, выпрямившись, голос тихий, но твёрдый.

— Выкупили меня — идите со мной, — ответила Нэн, сжав кулак, глаза блеснули. — Я знаю, что они прячут. Но их словам не верьте.

— Зачем нам тебе помогать? — спросил Винделор, голос холодный, как ветер за дверью. — Мы тебя выкупили, держать не собираемся. Иди куда хочешь.

— Деньги и власть, — ответила Нэн, кулак лёг на стол, голос твёрдый, как камень. — Отец знает людей, караваны водил. Я рынок учила с детства. Прогнём город, Вайсов на колени поставим. Вам — монеты, статус.

— Ха, — выдохнул Винделор хрипло, покачал головой. — Деньги и статус? Это нас не греет.

— Помоги просто так, — сказал Илай, подняв взгляд, голос твёрдый. — Ей некуда идти.

— Просто так, значит? — проговорил Винделор, скрипнув зубами, кулак сжался. — Ладно, в разумных пределах. Но не жди, что мы за тобой в огонь полезем.

— Мне хватит, — ответила Нэн, кивнув, уголок губ дрогнул в слабой улыбке. — Пока хватит.

Хозяин прошаркал мимо, буркнул про холодный суп, унёс кружку. За соседним столом двое звякнули монетами, требуя добавки, голоса загудели. Тишина повисла над столом, тяжёлая, как дым от котла. Нэн смотрела на Илая и Винделора, пальцы теребили рукав, где краснели следы от браслетов.

— Надо идти, — сказал Винделор, поднявшись, потёр подбородок, голос хриплый от дыма. — Ночь близко, спать на улице не вариант.

— Куда? — спросил Илай, встав следом, сжав кулак, взгляд скользнул к Нэн.

— Найдём угол, — ответила Нэн, шагнув к двери, глаза блеснули. — Знаю, где разместиться, чтобы нас не тронули.

Они вышли в холод, ветер ударил в лица, неся запах пруда и ржавчины. Улица пустела, фонари отбрасывали слабый свет, но шаги за спиной заставили Винделора обернуться. Двое в тёмных плащах шли следом, неспешно, но цепко, как тени за добычей. Один кивнул другому, и в свете фонаря мелькнул знак на рукаве — весы, вышитые серебром, резавшие глаз.

— Вайсы, — прошипела Нэн, сжав кулак, голос дрогнул, но стал острым. — Они уже знают.

— Кто знает? — спросил Винделор, рука легла на нож, пальцы сжались на рукояти.

— Те, кто нас сжёг, — ответила Нэн, шагнув ближе, глаза сузились, тень гнева мелькнула. — И теперь они идут за мной.

Фигуры остановились в тени, не приближаясь, но их взгляды резали сквозь мрак. Винделор стиснул зубы, Илай замер, глядя на Нэн, а ветер гнал клочья дыма по пустырю, будто стирая их тени в сгущавшейся ночи.