Винделор. Книга вторая

Глава 6 И 7

Глава 6

Буря бушевала весь день. Снег сыпал за окном густыми хлопьями, ветер завывал, бросая ледяные вихри в стёкла башни Аласадов, что дрожали, будто живые. В комнате, где остановились Винделор и Илай, очаг грел воздух, но холод снаружи проникал сквозь щели, заставляя пламя мигать, как дыхание умирающего зверя. На столе лежала карта Чёрного моря, прижатая ножом и кружкой, её края шевелились от сквозняка. Винделор изучал маршруты, пальцы скользили по перевалам, а Илай складывал вещи в рюкзак — тёплый плащ, консервы, патроны, каждый звук которых отдавался в тишине. Послезавтра их ждал караван, и оба молчали, погружённые в мысли о пути, что ждал впереди, как тень за горизонтом.

Стук в дверь разорвал тишину, резкий, как треск льда. Илай поднял взгляд, Винделор кивнул открыть. На пороге стояла Нэн, плащ покрыт снегом, волосы растрепались, выбившись из-под капюшона. Она стряхнула снег движением плеч и шагнула внутрь, принеся запах мороза — острый, живой.

— Как дела? — спросила она, голос мягкий, но с хрипотцой напряжения.

Илай посмотрел на неё, разочарование кольнуло в груди, как холодный шип. Её торговля с Маркусом стояла перед глазами — сделка, укравшая искру, что он когда-то видел. Но он не отвернулся.

— Нормально, — коротко ответил он, возвращаясь к рюкзаку, пальцы сжали патроны крепче.

Винделор поднял взгляд от карты, глаза блеснули в свете очага.

— Уезжаем послезавтра, — сказал он, кивнув на два билета для каравана и мешок с монетами Аласадов у стены, лежавший, как молчаливое обещание. — К Чёрному морю.

Нэн кивнула, сбросив плащ на стул, ткань шуршала, как сухая трава. Она подошла к столу, глаза горели — не от усталости, а от огня, тлевшего в ней, как угли под пеплом.

— Я тоже уезжаю, — начала она, голос ускорился, как ветер за окном. — К отцу. Хочу союз между Аласад и Терколами. Перспективы невероятные. Представьте: объединённые города, «Тридцать первый» и новый, под одной властью. Торговля, связники, станки — всё в наших руках. Мы станем сильнее всех.

Она говорила быстро, руки рисовали в воздухе мир, полный золота и башен. Илай слушал, но слова о деньгах и власти резали слух, как нож старую рану. Нэн увлеклась, расписывая торговые пути, склады, богатство, словно забыв, зачем пришла. Винделор точил нож, лезвие тихо пело под пальцами, взгляд не поднимался. Илай стоял у окна, глядя, как снег засыпает город, белый и безжалостный, будто саван.

Нэн остановилась, выдохнула, посмотрела на них, глаза сверкнули ожиданием.

— Хочу, чтобы вы были со мной, — сказала увереннее, голос твёрже, как сталь. — Контракт. Станьте моими помощниками — правой и левой рукой. После брака с сыном Маркуса я свергну Аласадов, заберу всё. Мы возьмём города себе.

Тишина повисла, тяжёлая, как лёд на мостовой. За окном ветер гнал снег, но в комнате буря была иной — из слов, что манили и оставляли горечь. Её взгляд сверлил их, полный уверенности, что они согласятся. Кто отказывается от власти? Илай замер, слова ударили, как морозный ветер. Она предлагала предательство — игру, разрушившую «Тридцать первый», только крупнее. Винделор отложил нож, посмотрел на неё спокойно, как на друга, которого не спасти.

— Нэн, у нас свои планы, — сказал он мягче, чем обычно, голос хриплый, но тёплый. — Послезавтра караван. Не можем остаться.

Нэн перевела взгляд на Илая, ожидая ответа. Он молчал, в горле застрял ком, острый и холодный. Её амбиции были безумны, огромны, и он видел в них жадность — ту, что пожрала город. Хотел ответить, но шок держал язык.

— И ты? — тихо спросила она, голос дрогнул.

Илай кивнул, опуская взгляд в пол. Нэн выдохнула, губы сжались в тонкую линию. Она подошла, сжала его руку — пальцы холодные от снега, но хватка тёплая, почти живая.

— Спасибо, — сказала она, и в глазах блеснуло что-то искреннее, как звезда в метели. — Вы дали мне больше, чем город. Не успею вернуться к вашему отъезду.

Илай кивнул, пальцы дрогнули в её руках. Когда-то, в руинах, он думал остаться с ней, найти в её семье замену своим потерям. Теперь видел: она дитя «Тридцать первого», её ждут власть и башни, а ему, чужаку, там нет места. Он отпустил её руку, Нэн ушла, не оглядываясь, растворившись в вое бури за дверью, как тень в снегу.

Винделор поднялся, свернул карту, движения точные, как всегда.

— Всё рушится, а она строит, — пробурчал он, голос низкий, как гул земли. — Тщета.

— Как она изменилась, — прошептал Илай, сжимая кулаки. Её слова о власти тонули в вое бури, и он знал: она ушла за тем, что погубило город, а он не мог её спасти.

— Деньги портят, мой друг, — добавил Винделор, укладывая карту в сумку, пальцы скользнули по ткани.

Он подкинул нож, тот описал дугу и лёг в ладонь, как старый товарищ. Взглянул на Илая, но тот смотрел в окно, где снег скрывал город, что их больше не держал.

Тишину разорвали голоса за стеной — резкие, гулкие, как эхо в пустоте. Илай шагнул к двери, приоткрыл её, и они услышали спор. Инженер — худой, в запылённой куртке, с растрёпанными волосами — стоял перед Маркусом, чья фигура возвышалась в свете факелов, тёмная и тяжёлая.

— Материалы никуда не годятся! — голос инженера дрожал от злости, острый, как треск льда. — Камень крошится, балки гнилые, рабочие лепят тяп-ляп. Ещё три этажа — и опоры рухнут, говорю!

Маркус скрестил руки, борода топорщилась от дыхания, взгляд холоден, как сталь.

— Делай что хочешь, — отрезал он, голос тяжёлый, как молот. — К концу зимы — ещё десять этажей. Выше Вайсов, выше всех.

Инженер стиснул кулаки, но за окном раздался грохот — башня Вайсов качнулась, сбрасывая снег и рабочих, крики резанули метель. Из коридора донёсся вопль, Маркус выругался, шаги гудели по мрамору. Инженер остался, глядя на стену, где трещина поползла вверх, тонкая, но живая. Снег кружился в свете фонарей, казался саваном, оседавшим на городе, скрывая его гниль. Башни росли, как грибы, но внутри тлела смерть.

Пол дрогнул, кружка качнулась, пыль осыпалась с потолка, как пепел. Илай закрыл дверь, встретившись взглядом с Винделором.

— Надеюсь, уедем, пока всё не развалилось, — сказал Винделор, шагнув к окну. Снег засыпал трещины в основании башни Аласадов, её силуэт дрожал в метели, как призрак.

Илай задержался у окна, взгляд блуждал в снежной пелене. Фонари дрожали в морозном воздухе, размытые, будто пламя за пыльным стеклом. На границе света и тьмы, где улочки уходили к воротам, почудился силуэт — тёмный, с развевающимся плащом. Нэн покидала город. Сердце пропустило удар. Он моргнул, но фигура исчезла, растворившись в метели, как сон. Остался снег, ложившийся на город, скрывая следы безразлично и тихо.

Вдалеке треск Вайсовой башни стих, но эта, под ногами, казалась шаткой. Пол дрогнул сильнее, Винделор схватил рюкзак.

— Завтра уходим, — бросил он, голос резкий, как треск ветки.

Илай кивнул, чувствуя, как холод «Тридцать первого» смыкается, как капкан. Связь с Нэн оборвалась, её планы, как башни, были обречены, а впереди ждал побег — в неизвестность, к морю, где, быть может, был шанс найти что-то настоящее.

Глава 7

Утро пришло с тревожным гулом, низким и тяжёлым, как дыхание земли. Винделор и Илай покидали башню Аласадов в спешке — рюкзаки бились о спины, билеты на караван торчали из кармана, дыхание вырывалось паром в морозный воздух, острый и живой. Пол дрожал под ногами, стены трещали, будто башня прощалась стонами умирающего зверя. Они бежали по лестнице, перепрыгивая ступени, скрипевшие и грозившие рухнуть, как старые кости. Слуги кричали в коридорах, кто-то звал стражу, но голоса тонули в нарастающем шуме снаружи, резком и беспощадном. Выскочив на улицу, они замерли — снег хрустел под сапогами, ветер нёс запах гари и железа, едкий, как память о смерти.

Город гудел войной. По пути к воротам доносились обрывки разговоров — прохожие шептались, торговцы орали, стражники выкрикивали приказы, голоса сливались в хаос. Конфликт Вайсов и Аласадов разгорелся с новой силой, и «Тридцать первый» захлебнулся в этом месиве. «Аласады давят их у рынка!» — крикнул кто-то, пробегая с узлом в руках, лицо белое от страха. «Вайсы огрызаются, подожгли склады!» — отозвался другой, кашляя от дыма, поднимавшегося над крышами, густого и чёрного. Вдалеке ухнул взрыв, снег окрасился хлопьями пепла, падавшими медленно, будто мёртвые птицы. Винделор ускорил шаг, бросив через плечо:

— Шевелись, Илай. Это не наша битва.

Илай кивнул, пальцы сжали ремень рюкзака, взгляд цеплялся за дымные столбы над центром и тени людей, бегущих в панике. Война душила город, Аласады теснили Вайсов, но те держались — их сопротивление гремело в каждом треске и крике, резавшем воздух.

Они пробивались сквозь толпу, шаги заглушались выкриками и стуком сапог о промёрзшую землю. У ворот, где ждал караван, царил хаос. Повозки стояли неподвижно, лошади фыркали, пар от их дыхания висел в воздухе, караванщики с красными от мороза лицами орали, размахивая руками. Билеты в кармане Винделора стали бесполезными клочками бумаги — караваны отменили. Война перерезала пути снабжения, как нож горло, и город задыхался.

— Что значит «отменены»⁈ — вопил торговец с густой бородой, тыча пальцем в грудь тощего стражника. — У меня шерсть на три рынка, кому её сбуду? Вайсам на поджог⁈

Стражник оттолкнул его, буркнув про приказ, но голос утонул в ропоте толпы. Женщина в потёртом платке причитала, обнимая корзину с травами, покрытыми инеем:

— Где сырьё брать? Лекари ждут, дети мрут, а вы стоите, как пни!

Снег под ногами превратился в грязную кашу, растоптанную десятками ног. Винделор остановился, взгляд скользнул по суматохе. Караванщики пытались развернуть повозки, но те застревали в толчее, ветер разносил гарь. Глухой гул — то ли взрыв, то ли рухнуло здание — резанул слух. Илай потянул его за рукав:

— Надо пешком. Если застрянем, нас либо Аласады прирежут, либо Вайсы подожгут.

Винделор кивнул, но взгляд задержался на толпе. Люди, вчера торговавшие и смеявшиеся, кричали от отчаяния, голоса ломались, как сухие ветки. Старик, сгорбленный под мешком, бормотал:

— «Тридцать первый» держался на караванах… Если пути мертвы, город задохнётся.

Кто-то выкрикнул, что Аласады взяли рынок, другие — что Вайсы жгут всё, что не унести. Паника росла, как пожар в сухой траве. Винделор стиснул зубы, зашагал прочь от ворот, пробираясь между людьми и повозками. Илай следовал, бросая взгляды назад — туда, где дым поднимался выше, а крики громче. Война не была их битвой, но загнала их в ловушку, как всех.

Они оставили гомон у ворот, но улицы «Тридцать первого» стали полем боя — не только для Аласадов и Вайсов, но и для тех, кто поживился на хаосе. Рынок утопал в смраде горелого тряпья и криках. Лавки стояли развороченными: прилавки перевёрнуты, мешки с зерном вспороты, остатки товаров растаскивали тени, мелькавшие в дыму, быстрые и жадные.

— Держись ближе, — процедил Винделор, рука легла на нож. Илай кивнул, пальцы сжали ремень рюкзака, будто он мог защитить их припасы.

Не прошли и десятка шагов, как из-за угла вылетели оборванцы — трое, с грязными лицами и блестящими глазами. Один сжимал обломок доски, другой размахивал кривым ножом.

— Рюкзаки давай! — рявкнул третий, подскакивая к Илаю. Тот отпрянул, но споткнулся о камни. Винделор шагнул вперёд, выставив ладонь:

— У нас пусто. Идите дальше, пока целы.

Слов было мало. Тот, с доской, замахнулся, но Винделор увернулся, врезав кулаком в челюсть. Грабитель рухнул в снег, как мешок. Двое других бросились в драку — Илай пнул одного в колено, тот взвыл, выронив нож. Третий рванул прочь, унося горсть картошки с разбитого лотка.

Дыхание вырывалось паром, пока они отходили. Но рынок не дал передышки. Впереди затрещало — толпа валила телеги, кто-то орал про уголь, из переулка вылетела женщина, прижимая окровавленный платок.

— Ограбили! — кричала она, голос ломался. — Всё забрали, мужа зарубили!

Её слова утонули в шуме: двое в саже молотили друг друга посреди улицы. Один выхватил кошель, второй повалил его, выдирая добычу, снег окрасился кровью и грязью. Винделор потянул Илая за плечо:

— Прочь. Это не рынок, а бойня.

Они свернули в проулок, но и там не было покоя. Тощий парнишка выскользнул из тени, попытался срезать лямку рюкзака Илая. Винделор поймал его за запястье, встряхнул, отпустил:

— Ищи добычу полегче.

Парень исчез в дыму, а они двинулись дальше. Война разбудила худшее: разбой и отчаяние текли по улицам, как чёрная жижа, заполняя каждый угол. Рынок, сердце «Тридцать первого», бился в агонии, и каждый дрался за свой кусок.

Неподалёку раздался визг — девушка лет шестнадцати, в оборванном платье, прижимала сумку. Трое мужчин окружили её: один с дубинкой, второй скалился, третий надвигался медленно, как зверь.

— Просто отдай, останешься целой, — бросил один, шагнув ближе.

Девушка замерла, пальцы вцепились в лямки, в глазах тлел страх. Винделор остановился, вытащил монету, бросил к ногам разбойников:

— Берите и катитесь. Девчонку не трогать.

Один усмехнулся, подобрал монету, провернул в пальцах, кивнул:

— Ну, если так… — Он махнул рукой, и троица растаяла в толпе.

Девушка, дрожа, взглянула на Винделора, развернулась и исчезла в переулке. Илай покачал головой:

— Ты ей не помог. Она не выживет.

— Дал ей шанс, — отрезал Винделор, голос хриплый, как ветер. — Что она с ним сделает, не моё дело.

Они ускорили шаг, пробираясь к окраине. Проулки сменились широкими улицами, но у ворот ждало столпотворение. Люди теснились, как река, забитая льдом: семьи с детьми, торговцы с товаром, старики, цеплявшиеся за палки. Снег стал чёрной жижей, смешанной с мусором и кровью. Крики, плач и ругань сливались в гул, резавший уши.

— Пропустите! У меня дети! — надрывалась женщина, прижимая малышей, чьи лица посинели от холода.

— Куда пропустите, дура? Все бегут! — огрызнулся мужик с телегой, застрявшей в толпе.

Стражники, измотанные и злые, орали приказы, но их не слушали. Кто-то лез через головы, в стороне завязалась драка — двое тащили друг друга за воротники, вырывая узлы с пожитками. Ветер нёс дым и пепел, взрыв вдали заставил толпу вздрогнуть и закричать громче.

Винделор с Илаем проталкивались вперёд, плечом раздвигая поток. В сутолоке они едва не пропустили инженера — того, что предупреждал Маркуса о башне. Он стоял в стороне, прижимая жену и дочь. Лицо, обычно спокойное, стало серым от страха. Он шептал семье, и Винделор расслышал:

— … башня не выдержит… трещины до основания… рухнет скоро…

Жена всхлипнула, девочка вцепилась в его руку, глядя на дым над городом. Винделор переглянулся с Илаем. Башня, гудевшая утром, была надгробием, готовым обрушиться.

— Если он прав, надо убираться, — буркнул Илай, стиснув зубы.

— Если ворота не откроют, убираться некуда, — отрезал Винделор, взгляд скользнул по толпе.

Люди напирали. Кто-то крикнул, что Аласады у окраин, другие — что Вайсы подожгли мост через реку. Паника росла, как пламя. Инженер заметил Винделора, в глазах мелькнуло узнавание, но он отвернулся, шепча — молитву или план.

Стражник заорал:

— Назад! Никого не выпустим без приказа!

Толпа взревела, несколько человек бросились на стражу, размахивая кулаками и палками. Хаос стал полным, а над городом раздался треск — глубокий, зловещий, будто земля раскалывалась. Башня, война, разбой сжимали «Тридцать первый» в тисках, и время истекало.

Винделор вытащил смятый пропуск с печатью Аласадов — потёртый, с красным гербом. Протолкавшись к стражнику, ткнул листком в лицо:

— Аласады. Открывай, быстро.

Стражник глянул на печать, губы скривились, но он не спорил — война оставила страх перед Аласад. Буркнув, махнул рукой, ворота скрипнули, открывая узкий проход. Толпа загудела, люди напирали, но стража оттеснила их копьями.

— Шевелись, Илай, — бросил Винделор, шагнув вперёд.

Илай последовал, не оглядываясь. Они выскользнули из города, морозный воздух ударил в лёгкие, снег хрустел под сапогами, чистый и нетронутый. Винделор глянул через плечо: толпа билась, как зверь в клетке, матери поднимали детей, старики падали в грязь, стражники орали. Глухой удар — башня Аласадов оседала, облако пыли поднялось над крышами. Он ждал, что Илай вздохнёт о тех, кто остался, но тот шёл вперёд, лицо каменное, дыхание ровное.

— Даже не посмотришь назад? — спросил Винделор, прищурившись.

Илай пожал плечами, поправляя рюкзак:

— Зачем? Они сами выбрали такую жизнь. Мы выбрали уйти.

Губы Винделора дрогнули в усмешке, но он промолчал. Он ждал от Илая тоски, но в его глазах была пустота — холодная, как ветер, гнавший снежные вихри по равнине. Ему было плевать. И, может, в этом была правда: война не щадит тех, кто оглядывается.

Они двинулись дальше, шум боя затихал, заглушаемый воем ветра. Впереди расстилалась белая пустошь, а за спиной «Тридцать первый» пожирал себя, оставляя пепел и кости.

Внезапно раздался оглушительный грохот. Они замерли, обернулись. Башня Аласадов рухнула, цепляя соседние строения. Каменные глыбы падали с треском, ломая стены и крыши, как карточный домик. Облако пыли и снега поднялось, густое и серое, заволакивая город. Сквозь шум доносились крики — слабые, последние.

Илай смотрел молча, лицо непроницаемое. Винделор прищурился, вглядываясь в дымный горизонт. Сквозь пелену он видел, как толпы — вырвавшиеся из ворот и выжившие в бойне — устремились к руинам, где отец Нэн строил новый город. Среди бегущих Илай заметил женщину с корзиной, укутанную в мех — её голос всплыл в памяти: «Где сырьё брать?» Теперь она бежала, не споря, не крича.

— Беженцы бегут в руины, — сказал Винделор, голос хриплый от ветра. — Там, где город Нэн станет новым «Тридцать первым».

Илай слегка повернул голову, но промолчал. Винделор продолжил, словно размышляя вслух:

— Руины разграбят, всё перенесут в новый город. Примут изгнанных, построят башни. А потом всё повторится — войны, пожары, бегство. Неизвестно, сколько веков это тянется.

Он сплюнул в снег, глядя, как пыль оседает. Перед глазами вставала картина: люди копаются в обломках, выдирают куски хлеба или доски, чтобы через годы город Нэн, поднявшись на костях «Тридцать первого», стал таким же — жадным, обречённым. Цикл не разорвать, как цепь, выкованную временем.

Илай нарушил молчание:

— Пусть роются. Нам там делать нечего.

Винделор кивнул. Они повернулись спиной к руинам и пошли дальше. Грохот затихал, пыль оседала, впереди расстилалась белая равнина, холодная и равнодушная. «Тридцать первый» умер, но его тень уже тянулась к следующему городу, готовому повторить ту же судьбу.