Федор Годунов. Троецарствие

Глава 8

27 августа 1607 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Что же они творят, нехристи? Чисто зверьё обезумевшtе!

Я не ответил, до боли в суставах сжимая уздечку. Не было у меня больше слов, чтобы хоть как-то выразить те чувства, что терзают второй день. Даже матерных нет! Только ненависть к этим нелюдям, что такое сотворить могли, сердце на части рвёт. Вот только не прав, Семён. Звери такое сотворить не могут. У них всё суровой целесообразности подчинено. Нужно для выживания убить — убьют, но лишь по необходимости, не куражась над беспомощной жертвой. Здесь же уже которую деревню проезжаем, а всё одна и та же повторяющая картина: исходящие удушливым дымом скелеты домов, изрубленные тела мужчин, трупы жестоко изнасилованных женщин, дети со вспоротыми животами перерезанным горлом. И тошнотворный, замешанный на крови, блевотине и горелой плоти смрад, въевшийся в знойный воздух.

— Видать сильно хмельные были, — бросил в никуда Порохня, невозмутимо покачиваясь в седле. — С перепою человек и не такое сотворить может. Особенно если силу и безнаказанность за собой чувствует.

А ведь он что-то и пострашнее, наверное, повидать успел. Всю жизнь в походах. А запорожцы особым милосердием к побеждённым тоже не страдают. Это я в Варне насмотрелся.

Неожиданно я почувствовал неприязнь к старому товарищу. Неужели, однажды и я стану таким? Неужели, вот так же буду скользить равнодушным взглядам по истерзанным, зверски замученным людям, валяющимся как попало вдоль домов, относиться к этим изуверствам, как к чему то обычному, не стоящему особого внимания? И чем тогда я буду лучше их? Сам же совсем недавно дьяка Богданова в пыточную отправил. Пусть за дело и под влиянием засевшем в подсознании реципиента, но отправил же! И потом спокойно спал в объятьях подсунутой мне Хрипуновым вдовы-дворянки.

Или взять, к примеру, поход Подопригоры. Слухи о его бесчинствах в Эстляндии уже и сюда дошли. Вернее о бесчинствах литовцев, посланных кровожадным Ходкевичем. Но я то правду знаю. И хотя Якиму моё отношение к убийствам женщин и детей хорошо известно, не думаю, что там совсем без перегибов обходится. Не бывает так на войне.

— Ты бы лучше к своим полкам поехал, воевода. Неприятель уже недалече. Деваться им некуда. Того и гляди, в атаку пойти время настанет, — я закусил губу, уже жалея, что сорвал свою злость на Порохне. В том, что здесь эти душегубы творят, его вины нет. — Данила, — крикнул я уже вслед отъезжающему запорожцу. — Передай воинам; того, кто мне голову этого самозванного царевича принесёт, лично золотым одарю.

— Людишек похоронить, государь?

Никифор. После выздоровления Семёна, он отошёл немного в тень, став сотоварищем главы моих рынд, но от привычки без зова влезать в государеву беседу, так и не избавился. Сейчас ладно. Я нормальным двором так и не обзавёлся и косится в сторону наглого безродного, нахрапом пролезшего в рынды, почти некому. Но скоро всё кардинально изменится. Всё чаще к моему дворецкому, Ивану Годунову, приезжают из Москвы людишки; передают поклоны от того или иного боярина, подносят моему ближнику гостинцы, осторожно интересуются, как государь к появлению их господина отнесётся.

Зашевелились, пауки. Видят, что Годунов силу набирает. Если бы Васька Шуйский Болотникова за горло под Тулой не взял, уже сейчас бы ко мне со всех ног толпою ломились. А так выжидают; смотрят, кто верх в итоге брать будет, и заодно, связи в моём окружении налаживают.

— Как обычно, — кивнул я рынде. — И проследи, чтобы всю деревню как следует обыскали. Никто без погребения остаться не должен. А брат Никита потом за них помолится.

Сысой, поймав мой взгляд, неуверенно кивнул, беззвучно шевеля губами. Эх, нужно нормальным войсковым священником обзаводиться. Никитка, конечно, всё как положено сделает, но он всего лишь монастырский послушник. Не по чину ему похоронные обряды вершить.

Медленно въезжаю в одно из подворий, спешиваюсь перед трупом изрубленного старика, лежащего рядом с одним из своих убийц. По всему видать, бывший воин. Саблю из рук так и не выпустил. Вот только дом свой защитить, всё равно не смог.

А ведь в том, что эти воры здесь зверствуют и моя вина есть. Пусть невольная, опосредственная, но есть. Потому как лжецаревич Пётр сейчас вместе с Болотниковым в Туле сидеть должен, а не в окрестностях Нижнего Новгорода разбойничать. Всё больше меняется история, уходя в сторону от известного мне сценария, и увы не всегда в лучшую сторону.

Отчаянный женские вопль, тут же сменившийся истошным детским визгом, заставил вздрогнуть, обернуться, лихорадочно крутя головой.

— Кажись баба с ребёнком ревёт, — выдал и без того очевидное, Семён, положив руку на эфес сабли.

— А мы посмотрим.

Кони быстро вынесли нас к окраине деревни. Я подъехал к дымящимся развалинам хозяйственной пристройки, жмущейся к чудом уцелевшей от огня избе, горько усмехнулся, покачав головой. Та ещё картина!

Вжавшись всем телом в стену, громко рыдала баба; испуганно, тоскливо, с какими-то едва уловимыми нотками обречённости в голосе. По чумазому от копоти лицу, обильно текут слёзы, оставляя на щеках грязные бороздки. В руках такой же закопчённый котелок. Не менее грязный платок сбился на плечи, обнажив спутавшиеся, давно нечёсаные волосы. Рядом, вцепившись изо всех сил ручонками в ногу матери, отчаянно ревёт трёхлетний мальчуган, испуганно лупая глазёнками в сторону обступивших их воинов. И Никифор, растерянно топчущийся возле них, в тщетной попытке хоть как-то остановить этот водопад из слёз.

— Да что ты воешь, дура! Сказано же тебе; мы царёвы людишки! Не тронет вас никто!

— А ну, тихо!

Не знаю; то ли мой грозный рык так подействовал, то ли вид (всё же, несмотря на отказ рядиться с десяток одёжек, простым воином я не выглядел), но женщина смолкла, ещё крепче прижав к себе ревущего ребёнка.

— Ты кто такая будешь?

— Стешка я, боярин. Гаврилки-скорняка вдова. Смилуйся, боярин!

— А чего голосишь, словно тебя тут режут. Сказано же тебе; не тронет вас никто.

— Так спужалась, боярин, — Степанида ещё крепче прижала к груди котелок. По всему видать, тем что внутри, всё это время они с мальчонкой и питались. — Думала, что тати обратно вернулись. И так в прошлый раз чудом спрятались.

— И как же ты от них спрятаться смогла?

— Схрон у них в хлеву, государь, — ответил вместо бабы Никифор. — Хороший схрон. По всему видать, мастер делал. Если бы малец не захныкал, нипочём бы не заметил. Я туда, а она выть начала.

— Ну, раз нашёл, так и пристрой к обозу, — пожал я плечами. — Здесь им всё равно не выжить. И проследи, чтобы накормили погорельцев. В Нижнем Новгороде придумаем что-нибудь.

Ага. Если я только попаду в этот Нижний Новгород. Всё дело в том, что не рады мне там. Так моему посланцу и сказали. Причём настолько не рады, что создали что-то вроде совета (воеводы на тот момент в городе не было), в который вошли представители духовенства, чиновников, дворянства, служилых и даже посадских людишек. Правда, если уж быть до конца объективным, оборонять город они собрались не только от меня, но и от окопавшегося в Арзамасе царевича Петра, сумевшего каким-то образом удрать из осаждённой Тулы. Но мне то от этого не легче. Для меня контроль над Нижним Новгородом жизненно необходим!

А ведь первый звоночек уже в Твери был. Если Старица и Кашин ворота открыли, то в Ржев моей отряд уже не впустили, предложив убираться от стен города куда подальше. Дальше больше. По пути к Нижнему Новгороду, мою власть признали в Угличе и Переясласль-Залесский, ещё ряде более мелких городков, но при этом отказались покорится Ростов и Юрьев-Польский, а затем и Суздаль с Владимиром.

Но это было не так уж и страшно. Жители этих городов в самом недалёком будущем сами ко мне на поклон придут. Рокош в Польше завершился победой Сигизмунда. Мятежная шляхта, спасаясь от преследований, устремилась в Стародуб, под знамёна второго самозванца. А значит, скоро второй ЛжеДимка выступит в поход и Русь наводнят польские и казачьи отряды, что ввергнут страну в кровавый хаос. Я в подконтрольные мне территории их не пущу, а вот защитить ренегатов, отвернувшихся от своего царя, будет некому. Ваське Шуйскому хотя бы в Москве силы найти удержаться. Где уж тут по сторонам смотреть?

А моей главной целью на этот год был по-прежнему Нижний Новгород. Вот к нему я двигался, не спеша, готовясь к основательной осаде и попутно собирая под руку менее строптивые города и усиливая своё войско. Дождался подхода отставшей пехоты (с этим что-то нужно делать. В это время и так скорости передвижения невелики, а с пехотой армия уподобляется беременной черепахе, затерявшейся в песках Сахары. Нужно попробовать хотя бы часть пехотинцев на лошадей посадить и драгунов из них сделать), встретил обоз с ядрами и новыми полевыми пушками из Устюжны, заглянул в Ярославль, оставив там на попечении князя Барятинского ушедшего в загул Густава и отправив в Кострому Ксению. К Балахне, небольшому городку-крепостце, что стоит на Волге чуть севернее Нижнего, я подошёл уже к концу августа, аккурат к тому моменту, когда по реке из Ярославля и Костромы осадные пушки на стругах подвезли. Городок взял без боя, выдавив из него сторонников самозванца, начал было переговоры с Нижним Новгородом. И тут новость о приближении к городу армии ЛжеПетра.

Мда. Как говорится: «мы не ждали, а он припёрся». Нет бы, как уготовано было судьбой, своей участи в Туле дожидаться. Так нет же, его под Нижний Новгород за каким-то лешим понесло! И ведь понятно, что сил у самозванца на то, чтобы один из самых крупных городов Руси взять, не хватит. Так зачем же под ногами путаться?

Вот и пришлось мне, приказав пехоте подойти к Нижнему с Севера, совершить с конницей двухдневный марш-бросок. Сделав изрядный крюк на юго-запад, добрались до села Чёрного, переправились, соорудив там паромы через Оку, повернули на Восток, заходя армии самозванного царевича в тыл.

И вот теперь крадёмся следом, выжидая, когда воры подойдут вплотную к городу и тем самым окажутся в ловушке. А куда им потом прикажите деваться? На Севере в городские стены и пушки Нижнего Новгорода упрёшься, на Западе Ока, на Востоке Волга, а с Юга мы подпираем. Никто не уйдёт.

Вот только разорённые ворами деревни на сердце тяжким грузом ложатся. Понимаю, что спугни я раньше времени этих разбойников, они разбегутся и намного больше бед наделают, а всё равно — муторно.

— Государь, — вырвал меня из плена мрачных мыслей Семён. — К тебе от большого воеводы гонец прискакал. Сказывает, что наша конница на позиции вышла.

— Вышли, так пусть атакуют, — пожал я плечами в недоумении. — Чего он медлит? Ждёт, пока воры к нашей атаке успеют подготовиться?

Договорились же заранее с Иваном Годуновым, что как только подойдём к городу, сразу с марша войско самозванца атаковать, не давая времени противнику выправить строй. Лобовой удар двухтысячной тяжёлой конницы кирасиров их просто сомнёт, прижав к стенам города, а там и дворянские отряды следом ударят, довершая разгром. Тысяча Ефима оставалась в резерве, попутно вырубая отдельные группы вырвавшихся из западни воров. Так чего тянуть?

— Заметили нас воры, Фёдор Борисович, — поклонился с коня сам гонец. — Посланца к большому воеводе прислали. Тот сказывает, что царевич Пётр с тобой, государь, переговорить хочет.

— Мало ли что он хочет! — презрительно фыркнул я. — Ещё не хватало мне с ворами переговоры вести! Пусть Иван Иванович атакует. Даже если они нас и заметили, против кирасиров ворам не устоять. У них лишь терские казаки неплохо вооружены и хоть какой-то отпор смогут дать. Остальные как трава полягут.

— Как повелишь, государь, — поклонился гонец. — А только воевода велел сказать, что де самозванец для тебя весточку от твоей названой сестры, Анастасии, передать хочет. Оттого и решил он тебя, царь-батюшка, о гонце воровском перед боем известить.

Настя⁈ Она то как здесь очутилась⁈ И откуда о ней этот душегуб знает⁈

— И ещё, Фёдор Борисович. — решил окончательно добить меня Семён. — Ефим ярыгу, что бурлаком по Волге ходит, у воров отбыл. Так тот сказывает, что самозванец, к стенам города подступив, твоим воеводой обозвался и сдачи Нижнего Новгорода под твою руку требует!

— Здрав будь, Фёдор Борисович. Многие лета тебе.

— Тебе того же, Илейко, не пожелаю. — усмехнулся я, останавливая коня. — Уж не обессудь.

— А почто так, государь? — хитро прищурился самозванец. — Я вроде супротив тебя не бунтовал. Царевичем объявился уже в ту пору, когда о твоей гибели слухи по Руси пошли и Гришка Отрепьев на московском троне восседал. Против него и бунт поднял.

— Ты ещё скажи, что за мою гибель самозванцу отомстить хотел.

Я погладил коня по шее, тем самым держа руку ближе к торчащему из чехла пистолю. Опасная эта штука — переговоры, когда перед тобой два вооружённых до зубов казака гарцуют, а у тебя за спиной только Порохня за этими головорезами бдит. Если до схватки дойдёт, они оба в меня метить будут. Хотел я было без оружия предложить встретится, но не стал; на слово я бы ЛжеПетру не поверил (с него станется что-нибудь под одеждой припрятать), а на односторонний обыск он вряд ли согласится. Позволить же обыскать себя — это такой урон царской чести будет, что меня потом самый распоследний воин в моём войске уважать перестанет. Вот и решили всё как есть оставить и по одному спутнику с собой взять.

Я позвал с собой Порохню. И дело даже не в том, что тот умелый воин. Сыщутся в моей армии и бойцы и получше. Просто разговор предстоял непростой. Раз неведомый мне самозванец о Насте и моих с ней взаимоотношениях знает, то может и другими сведениями о моём прошлом располагать. А мне некоторые детали моего загран путешествия хотелось бы в тайне сохранить. Вот пусть Порохня, если что, и слушает. Он и так почти всё о тех событиях знает.

— Нет, — весело засмеялся Илейко. — Врать не буду; погулять с хлопцами по Волге захотелось. Царевичем оно как-то сподручнее было! Да и потом, когда по призыву князя Шаховского на помощь Болотникову пришёл, тоже не за нового самозванца бился. Чем он лучше меня? Казак добычей славен. Вот я за тем к большому воеводе и пристал.

— И ты вот так, при нём, — кивнул я на спутника Илейко, — в том, что самозванец сознаёшься?

— Так-то, Фёдор Бодырин, государь, — вновь засмеялся ЛжеПётр. — Атаман тверских казаков. Они меня на круге царевичем и выкликнули.

— Твой верный сторонник, государь, — обозначил поклон атаман.

Сторонник, значит. Ни слуга, ни холоп, а почти союзник. Ну, ну. Таких сторонников иметь, врагов не нужно.

— А твой ближник… — Илейко сделал паузу, выразительно скосившись в сторону Порохни. — Он знает?

— Данила Порохня, — веско обронил я в ответ. — Куренной атаман запорожских казаков… Он знает.

— Я же говорил тебе, Фёдор, что Годунов казаков привечает, — новость о том, что у меня в доверенных людишках казак, Илейко явно воодушевила. — Глядишь и мы о службе сговоримся.

— О службе потом, — выдавил я на губах улыбку. — Сначала всё, что о Насте знаешь, сообщи. Или ты её именем воспользовался, чтобы меня сюда позвать?

— Что ты, государь, — возмущённо взмахнул рукой мой собеседник, неприятно оскалившись. Сквозь маску напускного добродушия тут же проступили черты жестокого, хладнокровного хищника. — Я её в Туле встретил. Тебя там искала, после того, как дом, где она у родителей какого-то Тараски жила, тати пограбили. Пришлось с собой взять. За ней теперь в Арзамасе мои людишки приглядывают.

— В Арзамасе, значит, — я убрал вспотевшую ладонь с рукояти пистоля. Очень уж мне эти Илейкины махания руками не понравились. Чуть зазеваешься, а в тебя уже нож летит. — А чего это ты о ней такую заботу проявить решил?

— Так не чужая она мне. Сколько вместе по Степи прошли! И не только с ней. Разве о таком забудешь? А помнишь, государь, как мы с тобой из плена ногайского сбежали. Вырвались! Не дали из себя басурманам рабов сделать.

— Сбежали… Каждый в свою сторону.

— Так там по-другому нельзя было, государь, — пожал плечами лжецаревич. — В одиночку больше надежды было на то, что уйти от погони получится.

— Пусть так, — мотнул я головой, решив не развивать эту тему. То, что было в прошлой, уже не важно. Важно то, что сейчас произойдёт. — Говори, зачем звал.

— Так под руку к тебе пришёл проситься, Фёдор Борисович. Покуда не было на Руси истинного царя, можно было и погулять. А вот как ты объявился — иное дело! Я как о том узнал, сразу к тебе мыслить стал. Вот и увёл из-под Тулы терских казаков да по пути сюда народишко собрал. А как услышал, что ты к Нижнему Новгороду с войском идёшь, тоже сюда заспешил. Скрывать не буду, — вновь по-звериному оскалился Илейко. — Сам хотел город взять да им тебе поклонится. Но видно не судьба. Вместе теперь его брать будем.

Вместе значит. Я с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться Илейке в лицо. Ишь, шустрый какой! Грабить и убивать под именем царевича стало слишком опасно. Поприжали тебя основательно. Под Тулой Шуйский стоит, на Севере я хозяйничаю, на Юге скоро Дмитрий, который, даром что сам такой, других самозванцев не жалует, скоро объявится. Вот и решил ты на мою сторону переметнутся и уже от моего имени продолжить грабить.

— И что ты хочешь в награду за службу?

— Так в бояре нас с Фёдором пожалуй да вотчинами награди, — алчно блеснули глаза у Илейки. — Ну, и казаков, что с Терека со мной пришли, деньгой да мехом надели. А мы сполна отслужим! Только прикажи, по тем уездам, что твою руку не держат, пройдём и к покорности приведём.

Ага. Видел я, как вы к покорности деревеньки приводите. Там после вас даже собаки не тявкают.

— Быть посему, — решительно киваю я, разворачивая коня. — И вас двоих по заслугам вознагражу, и остальных без царской милости не оставлю. Гостинцев у меня на всех хватит. Ждите.

— Зачем они тебе, Фёдор? — недовольно проворчал в спину Порохня, стоило нам немного отъехать. — Там добрых воинов сотни три наберётся, не больше. Остальные сброд, что по дорогам разбойничать бродит.

— Больше бродить не будут, — зло огрызнулся я в ответ, подъезжая к стройным рядам своего войска. — Иван, — поворачиваюсь к подъехавшему большому воеводе. — Труби атаку. И проследи, чтобы никто из этих воров не ушёл. Всех царскими гостинцами надели!

Вскоре всё было кончено. Разношёрстное, плохо вооружённое войско самозванца развалилось, практически не оказав сопротивления. Лишь небольшой отряд казаков, ловко уйдя из-под удара кирасиров, затем сумел пробиться сквозь ряды поместной конницы. Но лишь затем, чтобы полечь под выстрелами рейтар Ефима. В плен, вспомнив глаза Степаниды, я велел никого не брать.