Федор Годунов. Троецарствие

Глава 15

4 августа 1608 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

Выдвинув из петель массивный запор, дюжий стражник потянул на себя дубовую дверь в узилище. Оттуда пахнуло кровью, потом, застарелой сыростью, намертво впитавшейся в затхлый воздух. Звякнул цепями в углу узник; заскулил, словно угодивший в ловушку пёс, вжался всем телом в стену.

Служки шустро внесли в каменный каземат два факела, закрепили в торчащие в стене скобы, осветив неприглядную картину. Следом внесли небольшой столец (табурет), ткнули, повинуясь моему жесту, толстыми резными ножками прямо в мешанину из остатков прогнившей соломы.

— Оставьте нас.

— Государь!

— Да что он мне сможет сделать, Никифор? В кандалах да цепью к стене прикованный? За дверью подожди.

Главный рында мои доводы не оценил, но спорить дальше не решился. Хлопнула за спиной дверь, наглухо отсекая каменный мешок от внешнего мира.

— Государь! Я не знал! Господом нашим Иисусом Христом клянусь, что не знал!

— Вестимо не знал, — мрачно согласился я, пристально разглядывая своего собеседника. — Если бы знал; со всех ног как можно дальше из Ярославля убегал, а не в своих хоромах пьянствовал. Вон Понкратку, что тебе книгу всучил, до сих пор найти не могут. Да, скорее всего, уже и не найдут.

Мда. Быстро заморского принца мои молодцы сломали. Вон всем телом словно студень трясётся, лицо словно набок перекосило, в вытаращенных глазах неописуемый ужас плещется. Неприятное зрелище. Даже непрошенные ростки жалости к этому недотёпе в душе подниматься стали.

А зачем я тогда сюда пришёл, если даже покуражится над моим несостоявшимся убийцей, желания нет? Расспросить о деталях покушения? Так мне и так уже всё об этом в подробностях известно. Как мне Барятинский доложил, Густава и пытать то толком ещё не начали, как он обо всём, что знал, взахлёб начал рассказывать. Князю даже вопросы задавать не пришлось.

Хотя, не мне в этом случае шведа судить. Ещё неизвестно, как бы я себя, окажись на его месте, повёл. Может быть, даже в том, что я не настоящий Годунов, сознался бы. Другое дело, что вот так, по-глупому, я бы не подставился.

— Вот только вины с тебя это незнание не снимает. Ты в покушении на жизнь царственной особы напрямую замешан. Здесь за такое воровство лёгкой смертью не умирают.

— Это всё письмо, — звякнул цепью принц. — Он мне от самого Сигизмунда письмо принёс, этот пушкарь.

— Не пушкарь, а пушкарский полуголова, — скривился я будто от зубной боли.

Ещё один предатель, хоть и не входящий в число ближников, как Шило, но идущий вместе со мной почти с самого начала. Этого Понкрата Мизинец в Ельце в моё войско переманил. А позже, он же, для получившего увечье в схватке с отрядом князя Ушатого пушкаря, место начального человека над пушечным нарядом в Ярославле выпросил.

И сколько вот таких засланных «казачков» ещё в моём окружении окопалось? Думай теперь. Нет, пора уже что-то среднее между тайной канцелярией и контрразведкой создавать. Своих «кротов» и недоброжелателей выкорчёвывать, к соседям тайных агентов засылать. Знать бы ещё как. Я даже с какого конца к этому делу подступиться, ещё не решил. Отправил Грязнова к Ваське Шуйскому в Москву и на этом успокоился.

— Простил тебя, значит, кузен. Ещё и герцогскую корону в Финляндии пообещал. Легко обещать то, чем не владеешь.

Хотя, Сигизмунд обещал Густаву эту корону только после заключения союза со мной. Мол, против объединённых сил Речи Посполитой и Московии Карлу IX не устоять, а прогнав дядю со шведского престола, благодарный «союзничек» и Густава в герцоги возведёт, и мне Шуйского с самозванцем одолеть поможет.

Полный бред, в общем. Только при одной мысли об благодарности Сигизмунда меня в дрожь бросает. Хорошо ещё, что карманы в этом времени ещё не изобрели, а то бы пришлось их срочно зашивать! (Кстати мысль. Давно пора себе карманы в одежде наделать. За мной, правда, и так всё нужное следом таскают, но всё равно — удобно).

Но Густав поверил, с болезненным энтузиазмом начав напрашиваться ко мне на приём, в полной уверенности, что сможет уговорить Федьку на этот союз. Ещё и, как признался принц на дыбе Барятинскому, мечтал, как во главе моей армии шведские полки громить начнёт.

Ну, не идиот ли?

Вот только встретится со мной будущему великому полководцу никак не удавалось. Как не сунется; занят, государь, и хоть ты тресни! И здесь опять напомнил о себе иуда Понкрат, вынув жестом фокусника пресловутую книгу. В самый последний момент вынул, когда в городе уже слухи о моём скором отъезде пошли. Ещё и проводить незадачливого шведа до моих хором вызвался. А этот придурок книгу Сысою и передал…

— А ты не подумал, Густав, отчего брат мой, Сигизмунд, мне это предложение о союзе, со своим послом не передал? Такие договоры вот так окольными путями не заключаются. В таких случаях целый ряд вопросов обсудить нужно, позиции будущих союзников согласовать, обязанности, план будущих действий, примерные сроки их выполнения. Там много чего сделать нужно, — махнул я рукой. — А тут приходишь ты ко мне с этим письмом и я тут же под твоё начало войско выделяю и платочком вслед машу. Не, так не бывает!

— И что теперь⁈ — в голосе принца прорезалась паника. — Опять в пыточную⁈

— Зачем? — искренне удивился я. — Я же не садист какой, чтобы от чужих страданий удовольствие получать. Всё что знал, ты уже рассказал. На том точку и поставим. И с казнью лютовать не буду. Ни к чему это варварство. Так что ни четвертование, ни кол, — я непроизвольно передёрнул плечами, гоня прочь неприятное воспоминание, — тебе не грозят. Казнь завтра, сразу после похорон Никиты. Так, зачем же я приходил то? — сморщил я лоб, вставая. — А! Последняя просьба есть?

— Вина. И пусть меня вытащат из этого хлева, — неожиданно твёрдо взглянул мне в глаза Густав.

— Будет тебе вино, Густав. Прощай.

— Фёдор Борисович, — уже ждал меня на выходе из темницы князь Барятинский. — Там у городских ворот Давидка Жеребцов с малым отрядом стоит. Впустить его в город просит.

— Жеребцов⁈ — я даже не попытался скрыть от князя свою радость. Наконец-то! Нашлась пропажа! Я уже думал, что он и не объявится никогда. — И почему ты его не впускаешь?

— Так откуда мне ведомо, чью он руку держит? Не было бы тебя в городе, Фёдор Борисович; впустил бы да дознание провёл. А так, на всё твоя воля.

— Тогда поскакали к воротам, — вскочил я на коня. — Давно уже от Жеребцова весточку жду, — объяснил я князю уже на скаку. — Да и обоз с мехами Давид привезти с собой должен был. Я ему о том в своей грамотке особо отписал.

Привезённой пушнине я был, наверное, рад чуть ли не больше воинской силе, что пришла вместе с Жеребцовым. Армию я и без того неплохую успел собрать, а вот казна опять дно показала. С этими иноземными купцами я скоро с протянутой рукой пойду. Мда. В какой век не сунься; и там Запад за счёт России жирует. Симптоматично, однако.

Жеребцова я заметил сразу. Да и довольно трудно не заметить этакого гиганта, почти на полголовы возвышающегося над остальными воинами своего отряда. Лицо грубое, заросшее густой, лопатообразной бородой, глаза колючие, недобрые, так и буравят взглядом собеседника, грозя на куски порвать. И держится настороже. Вроде и недалеко от ворот со своим отрядом расположился, а случись что, мигом в один из проулков, что в слободу кожевников ведёт, свернёт.

— Ну, здравствуй, Давид Васильевич, — решительно тронул я коня в сторону застывшего гиганта. — Заждался я тебя. Всё зову тебя, зову да всё бестолку.

— И вправду, Фёдор Борисович! Живой! — свирепое лицо бородача неожиданно расплылось в широкой улыбке. — Не соврал, выходит, Василий. А я ведь поначалу его чуть в поруб не сунул.

— А как же моя грамота с царёвой печатью? — заулыбался я в ответ, чувствуя как разжимаются на сердце тиски сдавившей его печали. Радость этого здоровяка была почти осязаемой, наполняя душу теплом. — Или Васька её по дороге потерял?

— Не, государь, — тряхнул гривой волос воевода. — Грамотка была. Иначе я бы его вместо себя воеводой в Мангазее не оставил. Но грамотку и подделать можно. Вдруг меня очередной самозванец вместе с пушным обозом сюда выманить решил? Не обессудь, государь, но слишком много их на Руси развелось. Слух дошёл, что уже пытались воровские отряды до наших мест добраться да не вышло у них ничего. Поэтому, хоть и поверил я Чемоданову, а всё же опаска до тех пор была, пока тебя, государь, своими глазами не увидел. А что не скоро явился, то прости. С весны к тебе добираемся. Временами думалось; не дойдём. Там и сгинем в тундре этой проклятой.

— Главное дошёл, — неожиданно для себя самого, я соскочил с коня и обнял этого бесстрашного человека, решившегося на беспримерный переход, чтобы прийти мне на выручку. — Рад тебя видеть, Давид Васильевич. А за то что и сам не сгинул, и людишек воинских в целости довёл, жалую тебя в стольники.

— Благодарствую, государь, — грохнулся здоровяк на колени. — Я холоп твой верный. Нужда придёт и живота не пожалею.

— По заслугам и награда, — поднял я воеводу с колен. — Фёдор Петрович, — обернулся я к князю Барятинскому. — Не угостишь ли ты нас с Давидом мёдом хмельным? О том, что дальше делать будем, поговорим. Никиту, опять же, помянем.

— Так сколько ты, Давид, с собой людей привёл,? — спросил я, когда мы втроём расположились в хоромах князя Барятинского.

— Тысячу двести воинов с собой из Сибири и ещё шесть сотен стрельцов в Архангельске, Холмогорах и окрестных острожках и городках набрал, — пробасил в ответ Жеребцов. — Нечего им там без дела сидеть, когда царь к себе на подмогу зовёт. Дня через три сюда подойдут. В том, надёжа, не сомневайся.

— И обоз с ними?

— Обоз я в Костроме оставил, — покачал головой воевода. — Чего его всюду за собой таскать. По повелению патриарха Иакова всё сдали в Ипатьевский монастырь на хранение отцу Феодосию.

— Тот сохранит! — задорно фыркнул Барятинский. — Тут можно не сомневаться. Только забрать назад сохранённое добро, даже Фёдору Борисовичу непросто будет.

— Пожалуюсь отцу Иакову, — усмехнулся я. — Тот его пастырским словом усовестит. Мне другое интересно. Как ты, Давид, с этаким грузом по тундре пройти смог?

— Так я местных нанял, — опрокинул в себя кубок с медовухой Жеребцов. — У них по тем местам с оленями шагать, ловко получается.

— Мда. Олени — хорошо. Это тебе не самолёт.

— Прости, государь, что молвил ты, не разобрал.

— Молодец, говорю, — отмахнулся я и замер, вспомнив одну деталь из прошлого Жеребцова — Слушай, Давид, а ты не со Ржева родом?

— Со Ржева.

— Всё, тогда собирайся со мной в дорогу. Хотел я тебя с твоим войском в Переяславль отправить. Осенью на Москву пойдём, — пояснил я воеводе. — Но твои люди и без тебя до города дойдут. А мы с тобой вдогонку войска, что к Вязьме идёт, поскачем. Ну, и по дороге, в Ржев заглянем. Может, хоть ты им объяснишь, что негоже перед своим государем ворота закрывать.

— Идут, Иван Александрович! Как есть идут!

— Да вижу, что идут, — мрачно процедил в ответ Колтовский. — Значит, будем встречать. Жаль только, что гостинцев для дорогих гостей приготовить не успели.

Сетовать на отсутствие времени, каширский дворянин имел полное право. Ещё и двух дней не прошло, когда он, неожиданно назначенный государем воеводой в Вязьму, прискакал в город. Чего стоило ему проскользнуть мимо разъездов тушинского вора, один Бог ведает! Нет теперь из Москвы безопасной дороги на Запад. Хотя, если здраво рассудить, а в какую сторону она есть? На Юге всё те же отряды самозванца хозяйничают, с Севера Фёдор Годунов со своими полками над столицей нависает. Разве только на Восток, через Троице-Сергиев монастырь или Коломну ещё проехать можно. И то недалече. Сразу за Владимиром опять города подконтрольные Годунову лежат, чуть дальше Рязани, людишки руку Тушинского вора держат. Эти две силищи так Москву с двух сторон сжали, не продохнуть. А тут ещё, государь, с князем Михаилом Скопином-Шуйским рассорился да в тюрьму своего четвероюродного племянника заключил.

Князя Михаила новоявленный вяземский воевода уважал. Молод ещё совсем, а своё умение полки в бой водить, уже успел показать. Великим полководцем может стать, если на то Божья воля будет.

И вот сейчас, смотря на вытянувшуюся вдалеке длинную колонну всадников, двигающуюся в сторону города, воевода понимал, что теперь его черёд пришёл, воинскую доблесть проявить. Только вместо славы и милости царской, смерть ему за то единственной наградой будет.

— Эва их скока! — зычно протянул молодой детина из посадских людишек, зачем-то крепко прижав топор к груди. — Силища!

Народ вокруг встревоженно загудел, со всех сторон всё чаще начали раздаваться встревоженные вскрики, грозя обернуться паникой. Колтовский начал уже жалеть, что позволил всему этому мужичью взобраться на стену. А только был ли у него выбор? Шестью холопами с коими он вчера в город въехал да неполной сотней городовых стрельцов с казаками, врага на стене не остановить. Да и стены те обветшали совсем, от крепостного рва лишь одно название осталось, пушки чуть ли не мхом покрылись! Утратила Вязьма боевой задор за ту сотню лет, что Смоленск его от угрозы с Запада закрывал, остепенилась. Вот теперь за то собственной кровушкой платить и придётся.

— Не выстоять нам, воевода, — вновь мрачно пробасил стрелецкий десятник. — Сомнут они нас.

— Сомнут, — буркнул в ответ Колтовский, небрежно смахнув пот со лба. День уже начал клонится к вечеру, но летний зной замешанный на гари сожжённого вчера посада, ещё не спал. — А только выхода, кроме как сражаться, у вас нет. Раз сразу вору, как он к Москве подошёл, не поклонились, добра не ждите.

Вражеское войско, между тем, подошло к Вязьме, брызнуло конными отрядами в стороны, с явным намерением перекрыть все выходы из города, встало сразу за ещё дымящимся пепелищем выгоревшего посада, на глазах обрастая шатрами. Тут и там запылали костры, засуетились холопы, на небольшом холме почти напротив главных ворот начали устанавливать несколько пушек.

— Напоказ лагерь разбиваюсь, — мрачно прокомментировал Степан, старший из холопов Ивана Колтовского, успевший изрядно повоевать ещё с его отцом. — Хотят показать, что не уйдут никуда, покуда город не возьмут.

«Вестимо напоказ», — мыслено согласился с ним воевода. — «Запугать хотят. Ночевать они в городе собираются. Нам и первого приступа не отбить».

Вскоре, ожидаемо, к воротам подъехал парламентёр и предъявил ультиматум, требуя именем царя Дмитрия немедленной сдачи города его гетману, пану Яну Петру Сапеге, грозя в противном случае предать Вязьму огню и разорению.

Мужики на стенах заволновались, испуганно поглядывая в сторону воеводы, собравшиеся у ворот под стеной бабы запричитали, сдвинулись плотнее, словно ища защиты друг в друге. Где-то в толпе, очевидно уловив витающее в воздухе напряжение, густо замешанное на страхе и безнадёге, громко заревел малыш.

— Господин, — сунулся к Колтовскому пожилой мастеровой с насаженной на палку косой. — Может, и вправду, ворота откроем? Побьют ведь всех нехристи. Как есть побьют!

— Можно и открыть, — жестом остановил воевода, сунувшегося было к мужику Степана. Тут кулаками делу не поможешь. Видно же, что большая часть посадских с предложением согласна. У всех семьи. Никто умирать не хочет. Тут и до бунта недалеко. — Ты кто таков будешь, мил человек.

— Андрюшка я, сын Михайлов. По гончарному делу промысел веду.

— А семья у тебя есть?

— А как же, боярин. Жена, сын, две дочери. Всё как у людей.

— Ну, тогда можно и ворота открывать, — повысил голос Колтовский, роняя слова в звенящую тишину. Люди вокруг замерли, напряжённо вслушиваясь в завязавшийся диалог. Даже ревущего внизу ребёнка как-то по-быстрому успокоить успели. — Будет с кем воинским людишкам потешится!

— Чего⁈ — опешил бородач.

— Вот тебе и чего! — взорвался воевода, сбросив маску напускного спокойствия. — Ты что не слышал, что этот литвин сдачи города потребовал⁈ Сдачи, — с нажимом выделил слово Колтовский, — а не просто городские ворота перед ними открыть. Они сюда грабить, насиловать и убивать пришли. Они же не лучше татарвы будут!

— Не позволю я, — начал было Андрюшка.

— Так вот ты лучше сейчас не позволяй, — перебил его воевода. — Пока они там, за стеной стоят, — ткнул он пальцем в сторону вражеского лагеря. — А когда они к тебе в дом войдут; поздно, не позволять, будет. Ткнут железом в живот и дальше тешиться продолжат.

Народ вокруг загудел, заворчал разбуженным зверем. Если кто и помышлял вслед за Андрюшкой о сдачи города, то притих, боясь попасть под горячую руку. Наскоро развели костры, подвесив над ними котлы с водой, подпёрли ворота телегами, потянули на стены камни. Горожане решили сражаться, вступая в безнадёжный бой.

— Вот и всё, Семён. По всему видать, помирать пора настала.

— Может, всё же попробуешь прорваться, Иван Александрович? — без какой-либо надежды в голосе спросил холоп. — Один ты в роду остался. Тяжко Степаниде Игнатьевне одной с тремя дочерьми придётся. Конь у тебя добрый. Вместе с холопами и казаками десятка два конных наберётся. Ляхи сейчас опять на приступ пойдут, а вы через другие ворота и прорывайтесь. Может, сподобит Господь, прорваться. Лес недалече.

Воевода поморщился, машинально поглаживая левый бок. Вражеская стрела доспех не пробила, по синяк под поддоспешником наверняка образовался изрядный. Да и его холопу хорошо досталось. Вон, правая рука безвольной плетью висит.

Первый приступ они всё же отбили. С трудом, большой кровью, опрокинув обратно в ров поднявшихся было на стену врагов. Встречать вторую волну было попросту некому. Слишком большую цену пришлось заплатить за эту победу. Те, кто остался на ногах, могут лишь умереть, пытаясь подороже продать свою жизнь.

— Нет, Семён. Теперь не уйду. Если бы посадские решили ворота Сапеге открыть, тогда попытался бы из города вырваться. Теперь нет. Не вместно мне теперь из города бежать.

Семён кивнул, принимая решение господина, выглянул в башенную бойницу, разглядывая приближающуюся к стенам города литвинов.

Много. Слишком много, чтобы надеяться хотя бы ненадолго их остановить.

— Идут, окаянные! Поднимайся, Иван Александрович. Пора ворога встре… — Семён запнулся на полуслове, высунулся из бойницы, напрочь забыв о свистящих стрелах, выдохнул, давясь словами. — Подмога. Иван Александрович! Никак подмога пришла!

— Какая ещё подмога⁈ — не поверил Колтовский. Просто неоткуда им было ждать помощи. — Откуда?

Воевода вскочил на ноги и сунулся к бойнице вслед за холопом.

Со стороны леса на не ожидавшего нападения врага стремительно надвигалась многотысячная стена конной лавы.

— Подмога! Люди, помощь пришла! — раздались крики со всех сторон.

— Помощь пришла, — гулко зазвенел над городом колокол.