Федор Годунов. Троецарствие

Глава 16

2 сентября 1608 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Значит, выступаем на Москву?

— Выступаем, друже, — не сумел удержать я вздоха. — Завтра выезжаем. Если всё как задумано было выйдет, аккурат на подступах к городу полки Шило и Кривоноса догоним.

Если честно, идти в этот поход, мне откровенно не хотелось. Будь на то моя воля, я бы это мероприятие с пребольшим удовольствием до следующего года отложил. Потому как, несмотря на предварительную подготовку к этому походу, некоторые моменты вызывали обоснованное беспокойство. И главным пунктом здесь было то, как воспримут появление моей армии под стенами города сами москвичи?

А отношение ко мне среди жителей столицы, несмотря на все старания Грязнова с сыном, оставалось неоднозначным. Кто-то до сих пор не мог простить «голодные годы», продолжая винить в этом батюшку, наказанного по их мнению самим Господом за грехи. Кто-то боялся мести и репрессий за случившуюся три года назад измену. Кто-то выступал против отмены местничества или верил в справедливость анафемы, выкликнутой с амвона патриархом Гермогеном.

В общем, многим я в Москве не нравлюсь, а значит, и надежда на то, что горожане мне ворота добровольно откроют, а Шуйских вязать начнут, вилами по воде писана.

И что мне в этом случае прикажите делать? У Москвы стены высокие, с наскока не возьмёшь. Можно, конечно, осадный наряд со всех городов к Москве подтащить, чтобы затем начать планомерный штурм города. Только на это сколько времени уйдёт? И заметить не успеешь, как сентябрь пролетит. А там придут дожди со слякотью и разбухшими от грязи дорогами, вспыхнут болезни (до этого, благодаря элементарным правилам по соблюдению санитарии, эпидемий удавалось избегать, но всё когда-нибудь случается в первый раз), начнётся моральное разложение привыкшего к быстрым победам войска.

И при этом ещё и о самозванце забывать не стоит. Вряд ли тушинский вор и поляки с литвинами, что стоят за его спиной, спокойно отнесутся к тому, что кто-то другой город, который они уже считают своим, решил к рукам прибрать. Я и так им здорово крылья подрезал, взяв под свою руку Север и Восток страны. Разгром отрядов Лисовского и Сапеги наглядно показал, что с разгулом воровских отрядов по просторам русского государства, я мириться не намерен и такие отряды будут безжалостно вырезаться. Так что, наверняка, начнутся многочисленные стычки и сшибки, грозящие перерасти в полномасштабное сражение. То есть, если до этого я со стороны на схватку Шуйского с войсками самозванца поглядывал и руки потирал, то теперь уже мне с ЛжеДмитрием на радость Шуйскому сражаться придётся.

Но, и дальше откладывать поход, было тоже нельзя. И так изо всех сил время тянул. Всё же аукнулось мне отмена местничества. Василий Шуйский стремительно терял власть и сторонников. В Москве всё активнее циркулировали слухи о переговорах бояр с самозванцем. Участились переходы дворян из Москвы в Тушинский лагерь, на службу самозванцу.

Этак, если я поход ещё на полгода отложу, меня уже в Москве не Шуйский встречать будет, а какой-нибудь Романов или Голицин (в то, что ЛжеДмитрию удастся удержаться на троне, я не верю), ну, или та же семибоярщина с польскими отрядами за спиной. А там и до призыва на трон Владислава и последующей за этим польской интервенцией недалеко. Особенно теперь, когда Ходкевич, всё же получив от сейма деньги на армию, переломил ход войны со Швецией.

Второй причиной было ожидавшееся к лету следующего года крупное вторжение крымских татар. Отряды сына и наследника крымского хана Джанибека дойдут до Коломны и Серпухова, принеся много бедствий и страданий. Сидя в Костроме или Ярославле, я этот набег отразить не смогу. Мне к этому времени, нужно не только в Москве окончательно закрепиться, но и войска тушинского вора как можно дальше от столицы отбросить. Иначе, выйдя навстречу крымчакам, всё время удара в спину ждать придётся.

Ну, и третьей причиной моей спешки, была как я уже сказал, явно движущаяся к завершению война между Речью Посполитой и Швецией. Ходкевич, успев за лето дважды разгромить шведов, вышвырнул их из Ливонии, вернул обратно контроль над Дерптом и прижал врага к морю, взяв в осаду Раппель и Виттенштейн. Мне уже от Власьева пришло донесение о царящей в Стокгольме панике и настойчивых просьбах Карла IX о военном союзе против общего врага. Дьяку даже о возможности передачи мне Нарвы за помощь в войне с Польшей намекнули.

Встревать в эту войну я, разумеется, ни за какие Нарвы не собирался. Вот только, к сожалению, понятно, что шведы скоро запросят мира и война закончится. И к этому времени мне лучше бы уже в Москве сидеть. Глядишь, и прожекты с приглашением на трон иностранных царевичей, в этом случае так и не появятся.

— Ты как будто не рад, Фёдор Борисович, — удивлённо посмотрел на меня Тараско. — Помнишь, как мы ещё в Сечи мечтали о том, как ты отчий престол вернёшь? Вот время и пришло!

— Москву ещё взять нужно, — усмехнулся я горячности своего друга. — Забыл, как мы у её стен с армией Болотникова стояли? А теперь вон и самозванец в эти стены лбом упёрся. С чего ты взял, что нам легче будет?

Я погладил по холке коня, ожидая ответа, с наслаждением втянул в себя свежий, пахнущий цветами воздух. Всё же хорошо, что я сюда вырваться смог. Плюнул на все дела, взвалив подготовку к походу на Жеребцова с Колтовским и вырвался. И пусть Тверь совсем недалеко, а в окрестностях Ефим внеплановые учения для своей тысячи затеял, всё равно за эту пару часов свободным себя почувствовал.

Эх, Ксению бы сюда! Совсем я её забросил. Мечусь как угорелый во все стороны вслед за войском. Чего мечусь? Только под ногами у своих воевод мешаюсь. Они прекрасно и без меня справиться смогут. Вон, весточка из Астрахани пришла. Князь Иван Хворостинин о начале строительства крепости с верфью на берегу Каспийского моря докладывает. И Матвей Годунов с большей частью войска там остался. Приглядеть, чтобы кочевники не шибко озоровали. Если никаких неожиданностей не произойдёт, в следующем году сразу два флейта и один фрегат заложат. И мне тут даже не сам факт появления флота и взятие под контроль Каспийского моря важен. Это море своеобразной школой для обучения собственных корабельных мастеров, а затем и экипажей, будет. В будущем можно будет их уже на Балтику или Чёрное море перебросить. И ничего выдумывать не придётся. Я уже и охотников среди поморов повелел, начать искать. Хорошее жалованье будущим морякам положил.

Вот только не могу я не метаться. Сиднем в Костроме сидеть, вестей от своих воевод ожидая, никакого терпения не хватит. Всё равно потом сорвусь.

А сестрой сразу после взятия Москвы вплотную займусь. Пора её замуж отдавать. Давно пора. Всё же двадцать шесть лет, по нынешним временам — это практически приговор. Но не для любимой же сестры царя? Ну, и ещё одну, что в сестрёнкиной свите состоит, под венец пристрою. А то слух дошёл — совсем девка возгордилась. Уже два сватовства отклонила, мотивируя это тем, что де сам царь обещал ей жениха сыскать. Вот и сыщу, чтобы царя никто пустобрёхом не выставлял. Так сыщу, что не обрадуется!

— Эх, Иван Исаевич, — тут же опечалился бывший запорожец. — Сгинул большой воевода понапрасну. Узнал бы, что за царь сейчас в Тушинском лагере сидит, исплевался бы.

— Он сам свою судьбу выбрал. Мы пытались тогда, в Коломенском, с Василием Григорьевичем глаза ему на правду открыть. Куда там. Осерчал только. Ну, а ты, Тараско с нами к самой Москве не пойдёшь, — решил я сменить тему разговора. — Возле Троице-Сергиевой лавры со своей тысячей покрутишься.

— Зачем, государь?

— Да дошли до меня сведения, что Сапега с Лисовским к монастырю сунуться могут, — не рассказывать же другу о знаменитой осаде из прошлой истории. — Оно, конечно, вряд ли. Нет за ними сейчас большой силы, но лучше перестраховаться. Вдруг с наскока взять попробуют. Я Подопригору послать хотел, но больно он на Лисовского зол. Как бы не начудил чего.

— А если объявятся, — кивнул, соглашаясь Тараско. О горячей нелюбви Якима к литвину, наверное, всё войско знало. — тогда как?

— Сам в бой не лезь. Пошли к Москве гонца, а сам к монастырю отступай. Мы недалече будем, быстро на выручку придём.

Немного помолчали, каждый думая о своём. Тропинка, вильнув от реки в кустарник, вывела к небольшой деревушке с прильнувшими к ней вспаханными полями.

— Смотри, Фёдор Иванович, картоха! — Тараско сразу повеселев, направил коня в полю.

— Бог в помощь, православные!

— Благодарствуем, царь-батюшка, — валятся на колени посошные.

— Встаньте, — соскочил я с коня. — Стоя на коленях, урожая не собрать. Хорошо ли картоха уродилась?

— Да с каждой картохи по пять клубней берём, царь-батюшка, — пробасил широкоплечий бугай, мня в руках треух. — Грех Бога гневить.

Пять. Мало совсем. Хотя, чего я хочу? Никакой селекции с картофелем ещё не проводили. И я не знаю, как это делать. А с другой стороны, для этого времени, урожайность хорошая. Если со всех полей в таком же объёме соберут, можно будет следующей весной картофель уже бесплатно в личное пользование раздать.

— Сами-то пробовали?

— Да как можно, государь! Нешто мы без понятия? Царский клубень!

— Пробовали! — задорно засмеялся за спиной Никифор. — Вон как глаза забегали!

«Вот и славно», — повеселел и я, садясь на коня. — «Хоть за это теперь можно не переживать. Похоже, всё же придётся мне Феодосия в епископы возводить»!

— Да замолчи ты, наконец! — зло пнула Лизка полураздетое тело, лежащее на полу возле кровати.

Очередной любовник как-то странно забулькал во сне, но храпеть не перестал, выдавая громогласные звуки с завидной регулярностью.

— Как же они все надоели, — повернулась она к Янису. — Так и хочется очередного ухажёра не сонным зельем, а смертным ядом напоить.

Литвин ничего не ответил, продолжая стоять у порога. Привык уже за этот год к жалобам царицы. Как-никак, не сказать, чтобы очень часто, но раз в месяц приходится по утрам помогать Марии Юрьевне её очередного «любовника» на кровать затаскивать. Вот только звала она его в таких случаях на рассвете, а сейчас едва за полночь перевалило. Вон со всех сторон крики пьянствующей шляхты доносятся; не ухрипелись ещё.

— Чего встал? — зыркнула в его сторону ЛжеМарина Мнишек. — Садись, вон, к столу. Хочешь, вина выпей. Не бойся, зелье я ему в кубок сыпанула.

Литвин осторожно присел на обитый бархатом столец (табурет), брезгливо убрал в сторону недопитый кубок, с сомнением поглядел на глиняную бутыль с остатками вина.

— Пожалуй, я тоже немного выпью, — иронично усмехнулась, заметив его колебания царица. ЛжеМаринка, присев на ещё один столец, ловко плеснула вина в другой кубок, жадно выпила, вытерев ладонью влажные губы. — Пей, чего смотришь? А то скоро, благодаря стараниям Ромика, только воду пить будем.

Ромиком Лизка называла Ружинского. Разумеется только тогда, когда грозного гетмана даже близко не было и только при Янисе. Очень уж страшен был в гневе князь. Мог и побить, невзирая на царское достоинство. Во всяком случае, царику, как презрительно называли между собой ЛжеДмитрия II шляхтичи, от вспыльчивого гетмана регулярно прилетало.

Янис всё же выпел, смакуя заморское вино. Травить ещё и его Елизавете никакого смысла не было. Кто тогда с этим тяжеленным боровом утром царице поможет? Только он один в её тайну вхож и только он ведает, что несмотря на скабрезные слухи, что гуляют по лагерю, любовник у ЛжеМарины только один. И он его хорошо знает. А те немногие, что, проявив настойчивость, добирались до её постели, проводили ночь на полу и, выслушав утром полный восторга рассказ царицы, уходили, вполне довольные, похваляясь своей «победой». Большинством же крутящихся возле царицы поклонников, Лизка умело вертела, сталкивая их лбами, не доводя до ночных визитов и попутно выманивая подарки и добывая информацию.

— Почему?

— А ты что не слышал? — удивилась Елизавета. — Этот негодяй решил, что мы слишком много тратим! — Царица встала из-за стола, прошлась по комнате, раздражённо размахивая рукавами длиннорукавной рубахи (верхняя горничная рубаха, одеваемая поверх обычной знатными женщинами на Руси). — Он создал комиссию, в которую вошли десять наиболее влиятельные командиры наёмников и теперь, без их ведома, я ни единой монеты потратить не могу! Подлая тварь! Если бы ты знал, как я ненавижу этого напыщенного негодяя!

Янис не знал, но примерные размеры этой ненависти всё же представить мог. Вон в углу небольшой сундучок стоит. Так главной страстью Елизаветы было его регулярное пополнение., выбитыми из «муженька» и любовников монетами и драгоценностями. Явно самозванная царица предусмотрительно себе финансовую страховку на будущее готовит. А теперь эти поступления Ружинский существенно ограничил. Тут поневоле возненавидишь!

Вот только не стала бы Лизка, только для того, чтобы пожаловаться на гетмана, его к себе среди ночи звать. Это и утром можно было сделать. Тогда зачем? Впрочем, если хочешь узнать ответ, почему бы не спросить напрямую?

— Зачем ты меня позвала?

— Знаешь его? — подойдя к кровати, пнула спящего ляха царица.

— Кажется видел где-то, — всмотрелся в усатое лицо литвин. — Но где, не припомню. Кто это?

— Пан Станислав Чаплинский. Тот, что в отряде Лисовского в ротмистрах служит. Хотя, что там осталось-то, от того отряда? — усмехнулась Лизка. — После того разгрома, что князь Куракин на пару с Годуновым учинили, к нему воины неохотно идут. Лисовский с Сапегой на Троице-Сергиев монастырь в поход идти хотят, — наябедничала царица. — Да всё с силами собраться не могут. Я думаю, что так и не соберутся, если Ружинский не поможет.

Янис машинально кивнул, не сводя глаз с ротмистра. Как Фёдор с Грязновым вытаскивали из моря галерного гребца, он не видел; на весле вместе с другими беглецами сидел. И потом до самого конца похода как-то встретиться со спасённым ляхом лицом к лицу не довелось. Видел несколько раз издалека да и то не всматривался. Зачем оно ему? Но имя, когда перед расставанием ему Фёдор рассказал о странной реакции поляка на своё спасение, запомнил.

— Не признал, — поднял он голову.

— А вот он тебя признал. Ты сиди, Янис, не вставай, — качнула пистолем Лизка. — Если я даже промахнусь, сюда быстро люди набегут. Только я не промахнусь.

— Вот, значит, как.

Янис замер, стараясь не делать резких движений. В том, что Лизка сможет выстрелить, литвин ни на секунду не сомневался. Так зачем провоцировать? Видно же, что царица побеседовать с ним хочет. Сначала посмотрим, к чему этот разговор приведёт, а там видно будет.

— Выходит, ты по приказу Годунова за мной следишь?

— Умом тронулась? — приподнял брови Янис. — Я уже год до того в Ростове жил. Откуда государю было заранее знать, что ты в Ростове объявишься?

— Это я, государыня!

— Мы оба знаем, какая ты государыня, — пожал плечами литвин. — Случайно-то вышло. А потом ещё и полюбил, дуру такую.

— Полюбил, — в глазах Елизавете набухли слёзы, но пистоль царица продолжала держать твёрдо. — Все мне в любви клянутся, а сами только попользоваться норовят! Сначала замуж за старика отдали, затем, после его смерти, в монахини постричь попытались. Филарет этот опять же! — Янис, затаив дыхание, слушал. Как-никак, уже полтора года при лжецарицы начальным человеком над охраной состоит, а о её прошлом так ничего и не выведал. — Хорошо хоть сонного зелья дал, когда я наотрез со своим будущим «муженьком» в постель ложиться отказалась! Да и то! Ясно же, что как только «муж» на московский трон залезет, митрополит его сковырнёт, а меня либо опять в монастырь, либо, скорее всего, тоже шею свернут!

— Ты была монахиней⁈ — вытаращил глаза Янис.

— Не была! — зло отрезала Лизка. — В послушницах почти полгода проходила. Задурила матушке-игуменье голову и сбежала, как только случай представился. Уж лучше в прорубь кинуться, чем за монастырскими стенами жить. Да только далеко уйти не дали. Вот только речь сейчас не обо мне, — оборвала сама себя царица. — С тобой что делать будем?

— Стреляй, — скрестил руки на груди, литвин.

— Стреляй, — недовольно фыркнула Лизка. — Выстрелить — дело не хитрое. Вот только дальше, что я делать буду? — рука с пистолем безвольно опустилась на кровать. — Куда не кинься, отовсюду смерть в глаза смотрит. Ты думаешь, я не понимаю, что обречена? Не важно кто победит; Годунов или Ружинский с Сапегой и Заруцким. Мне всё равно не жить. Это «царик», — назвала своего мужа презрительной кличкой царица, — ещё на что-то надеется. Я нет. С самого начала знала, что эта дорога в могилу ведёт.

— Почему же согласилась?

— А выбор небольшой, — недобро оскалилась ЛжеМарина. — Либо в царицы, либо в монастырь на строгое держание до самой кончины. Уж лучше смерть!

— И что же ты хочешь?

— Ряд с Годуновым заключить! Я всеми силами ему победу над «муженьком» одержать помогаю и после публично в нашем с ним воровстве каюсь. А он меня за то помилует, моё дворянство подтвердит и дозволит со всем моим имуществом в немецкие княжества отъехать.

— Зачем тебе к немчинам? — удивился Янис.

— Приму протестантство да жить буду, — пожала плечами царица в ответ. — Там женщинам вольнее живётся. Муж рассказывал. Настоящий муж, а не этот, — уточнила она. — С посольством в тех землях был. Так что, можешь мне царскую милость обещать?

— Умом тронулась⁈ — отшатнулся литвин. — Я Фёдора больше двух лет не видел. Не знаю даже, как он меня примет. Как я такое могу обещать?

— Так пошли к нему весточку обо мне да спроси, — пожала плечами Елизавета.

— Да с кем я ему весточку пошлю⁈ — начал злиться Янис. — Нет у меня здесь верного человека, чтобы с таким посланием к государю отослать.

— Я найду с кем отослать, — в раздумье закусила губу царица. — Ты, главное, напиши, — Елизавета, сунув пистоль обратно под подушку, склонилась над Чаплинским. — Помоги этого отсюда вытащить.

— А что будем делать, когда он проснётся?

— Не проснётся, — покачала головой Лизка в ответ. — Перепил видно ротмистр на пиру. Каждый день кого-нибудь хоронят.