Федор Годунов. Троецарствие

Глава 1

7 июня 1607 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Государь, — приоткрыв дверь, в кабинет заглянул князь Михаил Тёмкин-Ростовский. — Там гонец к твоей царской милости просится. Рынды сказывают, что тот самый, что тебе в марте из Москвы весточку привозил. Впускать?

Матвей⁈

Я невольно вскочил с кресла, перестав диктовать послание очередному воеводе.

Неужели опять что-то стряслось? С тех пор как Грязной «переметнулся» на службу к Шуйскому, его ближний холоп уже дважды привозил мне известия от Василия Григорьевича. И оба раза боярин ничем хорошим меня порадовать не смог: сначала сообщил о начавшемся походе на Кострому Дмитрия Шуйского, потом уже в марте огорошил новостью об чудесном обретении Василием Шуйским царского венца.

И если первая новость в итоге пошла мне на пользу, обернувшись присоединением Ярославля, то вторая ударила очень болезненно, заметно укрепив авторитет моего оппонента и заставив мучиться в неведении; кого из близких мне людей, я потерял: Тараску или Чемоданова? Ни тот, ни другой так и не вернулись, сгинув где-то в дороге, а больше о местонахождении шапки Мономаха никто не знал.

И вот Матвей прискакал в третий раз…

— Государь? — поднялся вслед за мной из-за стола Никитка Сысой, осторожно убрав перо в сторону от недописанного документа.

— Сиди, — отмахнулся я от писаря. — Не до тебя покуда.

Если уж кому и можно доверять, то этому нескладному юноше в замызганном подряснике. Как-никак мне его сам отец Иаков рекомендовал. Приглянулся несколько лет назад ипатьевскому архимандриту смышлёный мальчишка-сирота, вот и пристроил он его к монастырю, рассчитывая, что со временем тот принесёт обители немало пользы. Но мне, как говорится, нужнее.

.- Зови.

— Государь, — ткнулся лбом в пол гонец, отбивая поклон. — Холоп твой, Матвейка.

— С чем прибыл, сказывай.

— Худые вести, царь-батюшка, — затряс головой Матвей. — Уж не знаю, как и слово молвить.

— Да говори ты, чёрт бородатый! Не доводи до греха!

— Патриарх Гермоген во время богослужения в Успенском соборе прилюдно тебя, государь, анафеме предал. Сказывает, будто бы ты в самом Риме побывал и с тамошним папой ряд заключил: он тебе вспоможение людишками воинскими, а ты за то веру латинскую на Руси введёшь. А потому в Костроме и других городах и весях, что тебе царь-батюшка поклонились, патриарх повелел все храмы божьи закрыть и церковных служб там не служить до тех пор, покуда их жители от воровства не отойдут.

— Господи, спаси и помилуй! — перо упало, вырвавшись из онемевших пальцев писаря.

— Где же те воинские людишки? — ошарашенно вопросил я в пустоту. — Да и католический священников я что-то рядом с собой не вижу. Он что там, в маразм впал или во вкус входить начал? Год назад с ЛжеДмитрием получилось и решил повторить?

Вот только самозванец на тот момент уже мёртв был. И проклинал его патриарх не как государя, а как вора Гришку Отрепьева обманом на царский престол взобравшегося.

Иное дело предать анафеме царя. Здесь не католический Запад. Здесь так не принято. В последний раз на этакий фортель три сотни лет назад киевский митрополит Феогност решился, Александра Тверского анафеме предав. Да и то Александр на тот момент был из Твери изгнан и действующим князем не являлся.

И всё же новость чрезвычайно неприятная. Особенно сейчас, накануне намеченного похода. Народ на Руси в большинстве своём искренне верующий. И при этом довольно легковерный. А тут глава православной церкви такими обвинениями бросается. Поэтому ещё неизвестно, как мне это всё аукнется. Особенно в недавно признавших мою власть Галиче и Вологде. Как бы бунта не было.

— Да встать ты уже! — раздражённо бросаю продолжавшему подпирать лбом пол холопу. — Никитка, скажи там, чтобы гонца на постой определили да покормили, — я поморщился, бросив взгляд на забрызганное чернилами письмо. — И сам ступай. Недосуг мне теперь.

И что теперь делать? Нет, понятно, что эта анафема — акт отчаяния со стороны Шуйского. После сокрушительного разгрома царской армии под Пчельней, Болотников с примкнувшим к нему ещё одним самозванцем царевичем Петром неумолимо продвигались к Москве. А тут ещё слухи о концентрации моих полков под Ярославлем наверняка до него дошли. Отбить один удар, Шуйский ещё может надеяться. Справиться сразу с двумя… Мягко говоря, сомнительно. Вот он и прибег к последнему средству, рассчитывая хотя бы на время вывести меня из игры.

И что самое интересное, идти к Москве в этом году я не собирался. Только вид сделал. Потому что уже завтра (если, конечно, история ещё не свернула полностью с наезженной колеи) в битве на Восьме произойдёт коренной перелом в войне и армия Болотникова окончательно утратит инициативу. Объявив в этой ситуации поход на Москву, я лишь оттяну на себя часть московских полков и тем самым невольно помогу большому воеводе царя Дмитрия. Этак он и до прихода к Туле второго ЛжеДмитрия продержаться сможет!

Но и поход к Новгороду теперь тоже придётся отложить. Сначала нужно любые намечающиеся волнения в подконтрольных мне городах пресечь, возможный саботаж со стороны отдельных церковных иерархов на корню задавить, ну и с самим отлучением что-то решать. Хотя с последним всё как раз понятно. По-быстрому церковный собор собрать да собственного патриарха на нём выбрать. Пусть уже он с меня это отлучение снимает.

Но как же всё-таки не вовремя! Ведь практически готово всё к походу на Новгород! Уже и обозы два дня как в сторону Устюжны выдвинулись, и полки в том же направлении движение начали.

Эти три месяца после взятия Ярославля, я времени даром не терял. Привезённые Джоном Белтоном оружие и амуниция позволили довести мою пехоту до шести полков по тысячи человек в каждом, одев всех воинов в прочные кирасы и морионы и вооружив стрелков, составляющих теперь половину полка, колесцовыми мушкетами. Пусть и не до конца обученная, но уже грозная сила.

В прямом столкновении те же гусары мои полки безусловно сомнут. Но я и не собираюсь их в чистом поле под удар вражеской конницы, надеясь на одни копья, бросать. На этот случай у каждой сотни свои испанские козлы имеются. Плюс к каждому полку причислено по сотне гренадеров, получивших кроме гранат и сабель ещё и по колесцовому пистолю, и по две шестифунтовые пушки с достаточным количеством картечных зарядов и гранат. Поражающий эффект от тех же гранат может и не велик будет, но не нужно забывать, что лошади в это время к артиллерийским разрывам ещё не приучены. Вот и пусть те же гусары джигитовкой под мушкетным обстрелом занимаются.

Ну и, соответственно, одел в доспехи и свою конницу, выдав по паре колесцовых пистолей и двухтысячному полку кирасиров Порохни, и лёгкой коннице Подопригоры. Добавим сюда ещё четыре тысячи поместной конницы из Костромы, Ярославля, Галича и Вологды и моё войско достигает тринадцати тысяч хорошо вооружённых воинов.

Это уже армия! У того же Жолкевского в битве при Клушино всего двенадцать тысяч было. Правда, и обошлось мне всё это совсем недёшево! Тот же Бентон наверняка озолотится, сбывая в Европе полученные от меня драгоценности. Ещё и на беспошлинную торговлю с Сибирью и Персией пришлось грамоты выправить. Ну, ничего. Одолею врагов, укреплюсь на троне; найду повод привилегии англицким купцам урезать. Но сейчас нужно что-то с этим отлучением, будь оно неладно, делать!

— Коня мне. В Ипатьевский монастырь поеду! — выхожу я из кабинета.

— Да как же так, надёжа! Не готово же ничего! — всплеснул руками седобородый старик, позвякивая связкой ключей привязанных к поясу. — Ни конь не оседлан, ни челядь не оповестили, ни отцу архимандриту весточку, что государь прибыть изволит, не послали!

Вокруг загалдели, поддерживая Безобразова, привычно напирая на поруху для царской чести.

Вот же! И оглянуться не успел, как толпой придворных обрастать начал. Скоро шагу шагнуть без их одобрения не смогу. И ведь это ещё не бояре!

Тимофей Безобразов получил чин стряпчего с ключом (дворцовый эконом), Михаил Тёмкин-Ростовский стряпчий с крюком (осуществлял контроль за допуском посетителей к царю), Фёдор Барятинский стал стольником. Но с этими хоть всё понятно. Они мне Вологдой, Галичем и Ярославлем поклонились. Не наградишь, другие воеводы морды воротить станут. А тот же Андрей Вельяминов, бросив на произвол судьбы небольшой городок Тетюши, что под Казанью стоит, ничего кроме отдалённого родства с Годуновыми предъявить не может, а тоже стольника для себя просит. И главное полностью положится на никого из них нельзя. Пока я в силе — они со мной, сложись всё неудачно, тут же к победителю перебегут. Ну, разве что за одним исключением.

Окольничий Иван Иванович Годунов. Ага, тот самый, что за отказ признать ЛжеДмитрия I, чудом избежав казни, был посажен в тюрьму, а позже, в той, другой истории за отказ подчиниться уже второму ЛжеДмитрию, был утоплен в Оке. Этот не предаст, хоть и женат на сестре Филарета. Его я и поставил на всей этой придворной камарильей, возведя в бояре и сделав дворецким (министр двора).

— А ну, тихо! — рявкнул я, не сбавляя шаг. Следом, оттесняя в сторону дворцовую челядь, пристроились мои охранники, возведённые в ранг рынд. — Государево дело! Недосуг мне тут с вами лаяться!

Через пять минут мы уже скакали по городу, миновав охраняемые стрелками ворота в детинец. На душе при виде справных, одетых в одинаковый доспех воинов, потеплело. С такими бойцами мне никакой бунт не страшен!

Эх, если бы ещё отряды из Сибири и Магназеи пришли! Где ты, Тараско⁈ Неужели всё же попал в руки к Шуйским?

Отец Иаков был не один. Навстречу мне вместе с ним вышел отец Арсений.

Ну, что же. Может, оно и к лучшему. Сразу с обоими духовными лидерами Костромы переговорю.

— С чем прибыл, государь?

— Благословение хочу получить, отец настоятель, — слегка поклонился я архимандриту. — вот только прежде хочу узнать; благословишь ли?

— О чём ты, Фёдор Борисович? — отец Иаков переглянулся с игуменом Богоявленского монастыря, насупился, сверля меня глазами. — Или свершил что непотребное?

— Свершил, — тут же признался я. — Грех на мне великий, отец Иаков. Отчий престол, что после смерти батюшки из-за козней врагов моих потерял, вернуть хочу.

— Про то мне ведомо, — растерялся архимандрит. — А греха то здесь в чём?

— А об этом у патриарха Гермогена спросить нужно, — наябедничал я. — Он меня анафеме, как отступника от православной веры, предал. И ещё повелел все храмы божьи в землях, что руку законного государя держат, закрыть и службы в них, покуда они мою власть не отринут, не проводить. И как мне теперь поступить?

Гробовая тишина послужила мне ответом. Два настоятеля замерли, разинув от изумления рты, не в силах осознать только что услышанное. Я даже какое-то странное удовольствие получил, наблюдая за ошарашенными лицами монахов.

— Как это возможно? — через силу выдавил из себя Арсений. — Для этого же нужно собрать церковный собор!

— Уж не смеёшься ли ты над стариком, государь? — немного пришёл в себя и отец Иаков.

— Да какое уж тут веселье, — развёл я руками, — если патриарх все церковные уставы поправ, без вины и церковного суда по собственной прихоти законного государя анафеме предаёт? А церковный собор собрать нужно. Тут ты прав, отец Арсений. Будем Гермогена за неправды его с патриаршества сводить да нового более достойного пастыря выбирать. Ты уж, отец Иаков озаботься грамотки всем церковным иерархам разослать.

— А приедут ли? — усомнился архимандрит. — Многие из них руку Шуйского держат.

— Из монастырей больше десятка настоятелей за меня стоят. Больше и не нужно, — пожал я плечами, чуть было не добавив, что ЛжеДмитрий II в своё время и вовсе без какого-либо собора обошёлся, самолично провозгласив патриархом Филарета. — Ну, а пока, людишек успокойте; церковные службы будут проходить, как и прежде. Тех священников, что вздумают отказаться, будем взашей гнать. Пусть им Гермоген новое место ищет.

Земля ощутимо дрожала под копытами тяжёлой конницы; тягучий, монотонный гул конной лавины, неумолимо нарастал, грозя одним ударом смести всё на своём пути. Вокруг царила паника. Тысячи пеших ратников, бросив на землю оружие, изо всех сил убегали в сторону видневшихся вдали распахнутых ворот; крики ужаса, отборный мат, мольбы раненых, молящих их не бросать.

Безумцы! Те кто ближе к слиянию Вороньей с Упой стояли, может ещё и успеют. А отсюда до Тулы с полверсты будет. Как не беги, всё едино стопчут.

— Пётр Фёдорович! — подскакав к ЛжеПерту, Фёдор Бодырин резко осадил коня. — Обошли нас с фланга супостаты! Битва проиграна! В город уходить нужно!

Илейко оскалился, показав атаману терских казаков крепкие зубы. А то он и сам не видит! Вот только того Бодырин не понимает, что это не битва проиграна, а вся их затея прахом пошла. И уходить нужно не в Тулу, а прочь от города. Не выстоять им в осаде, если воеводы Шуйского всей своей силой навалятся. Слишком мало их после разгрома на Восьме осталось. Вот только сделать это нужно было чуть раньше! А теперь куда? На севере за Вороньей полки Скопина-Шуйского стоят, с запада дворянская конница князя Голицына вот-вот в землю втопчет, на востоке Упа поперёк дороги течёт. Окромя Тулы и податься некуда!

— Уходим, — решился, наконец, самозванный царевич, разворачивая коня.

— Хлопцы, не коней! — крикнул во всё горло атаман, пристраиваясь рядом с Илейкой. — Не отставай! За городскими стенами укроемся!

Вокруг засвистели ногайки, бросая коней вскачь. Небольшой, хорошо сплочённый отряд ринулся прочь, чавкая копытами по раскисшему берегу, одним рывком вырвался на более сухую почву, обгоняя пеших беглецов.

— Православные, не бросайте! Возьмите меня с собой! Стойте!

Несколько ратников, не успевших убраться с дороги, смяли, попутно орудуя нагайками и саблями, остальные быстро отстали, продолжая что-то кричать, размахивая руками. Не жильцы. Лучше бы к Вороньей бежали, хотя и там надежды на спасение практически нет.

Возле ворот образовался затор. Плотно спрессованная мешанина из конных и пеших тел отчаянно бурлила, втаптывая в камень опрокинутых под ноги неудачников, бешено толкалась локтями, махала железом и нагайками. Начали сыпаться стрелы, которые пока ещё были не в силах нанести ощутимый урон, падая на излёте, но добавили паники. Крики отставших смолкли.

— Вперёд! — решительно мотнул головой Илейко, выдернув саблю из ножен. — Руби их, хлопцы! Иначе не прорвёмся!

— Бей! — подхватил клич ЛжеЛетра Бодырин.

Две сотни казаков врезались в толпу, сметая несчастных со своего пути, вклинились в широкий проход под нависшей над воротами аркой, вывалились, почти потеряв ход, на забитую воинами площадь.

— Опускай решётку! — тут же заорал Илейко, направив коня в сторону двух ратников, замерших у большого ворота с натянутой на него цепью.

— Так там же ещё людишек много, царевич!

— Там дворянская конница скачет! Хочешь, чтобы они сюда ворвались⁈ Опускай, кому сказано!

С громким лязгом решётка падает вниз, в последний момент, успев, преградить дорогу появившимся всадникам. Гулко рявкнули пушки из выдвинутых вперёд башен, стеганув вдоль стен картечью. Лошадиное ржание, крики и проклятия раненых. Конная лава поспешно откатилась прочь, так и не достигнув своей цели.

— Вроде отбились, — прохрипели у Илейки за спиной.

— Отбились покуда.

Илейка, скривившись, смачно сплюнул и тронул коня прочь. От предстоящей осады один из вождей повстанческого войска ничего хорошего не ожидал.

Спешно собранный Болотниковым совет, настроения царевичу не прибавил. Других предложений, кроме как садиться в осаду и держаться до прихода объявившегося в Стародубе царя Дмитрия, просто не было. Только когда он ещё появится, этот царь? Ему ещё войско собрать нужно. Да и соберёт ли? В том, что назвавшийся Дмитрием человек такой же истинный царь, как он царевич, бывший казак несколько не сомневался.

Подъехал к собственным хоромам, ЛжеПётрловко соскочил с коня, бросив узду подскочившему конюшему, перекрестился в сторону стоящего чуть в стороне храма, шагнул было в дверь…

— Дядька Илейко! Дядька Илейко!

Царевич оглянулся на голос, мысленно кляня прилюдно опознавшую его девушку. Хотя, терские казаки, и так прекрасно знают, кто скрывается под личиной Петра Фёдоровича; всем кругом его в царевичи выкликнули. А со стороны и не поймёшь, что молодуха именно его звала. Как-никак с ним с полсотни казаков прискакало; может в его свите у неё знакомец есть?

— Истома.

Из отряда, повинуясь приказу Бодырина, вывалился молодой казак, потянулся к сабле.

Илейко мысленно кивнул, соглашаясь с приказом атамана. Ему видоки ни к чему. Хотя жаль девку. Красивая. Понять бы ещё; где он её видел? Лжецаревич уже начал было отворачиваться, вычёркивая незадачливую знакомицу из своей жизни, как замер в полуобороте.

Настёна? Откуда здесь⁈ Она же в Туретчине сгинуть должна была!

— А ну-ка, погоди, Истома. Убить мы её завсегда успеем., — остановил он казака и поймав вопросительный взгляд атамана, объяснил: — Знакомица это моя. Расспросить хочу. А потом и потешиться можно, — мысль оказалось настолько соблазнительной, что самозванец понял: сегодня он девушку не убьёт. Это можно и поутру сделать.

— Ты как здесь оказалась, Настенька? — расспрашивать девушку Илейко начал уже в доме. — Тебя же в Азов к паше ногаи увезли.

— Не приглянулась я паше, дядька Илейко и меня купцу из Варны продали, — девушка явно оробела, заворожённая богатством горницы, покосилась на дорогую, украшенную золотом ферязь, по-видимому, только теперь осознав, что перед ней стоит не тот простой казак Илейко, что брёл вместе с ней по степи. — А оттуда уже дядька Фёдор вызволил, когда вместе с запорожцами город захватил.

— Фёдор⁈ Он выжил?

— Ещё как выжил, — щёки девушки налились румянцем. Илейко мысленно простонал, почувствовал сильное томление внизу живота. Хороша! Эти два года явно пошли девушке на пользу. Ну, ничего. Сейчас расспросит и в постельку тащить можно. Чай, привычная уже, раз у купца в наложницах жила — Он ещё и добычу богатую в Варне взял! Даже мне на преданное столько всего дал! А только пограбили всё моё добро злые люди. Сама чудом уцелела.

— Это кто же тебя посмел обидеть, Настя? — выдавил из себя царевич сладкую улыбку, любуясь ладной фигуркой девушки. — Ты укажи. Ужо я им!

— Поляки с казаками. Я на хутор у родителей Тараски жила. Тараско — запорожец, друг дядьки Фёдора, — пояснила девушка, не замечая масленого взгляда своего собеседника. — Всех порубили, рухлядь пограбили. А меня тётушка в печь затолкала. Слава Богу, не нашли. Вот и решила я обратно на Русь пробираться да дядьку Фёдора поискать. Он где-то здесь, в царском войске быть должен. Вот только не найду никак.

— А с чего ты взяла, что он здесь? — усмехнулся Илейко, поднимаясь с лавки. Судьба знакомца-послушника его не интересовала. Спасся, как-то сумев от ногаев уйти, ну и ладно; свезло, значит. Тут уже мочи нет терпеть. — Я вот его не встречал.

— Так слышала однажды, когда мы из Варны на Сечь возращались, как он с Василием Григорьевичем уговаривался о том, чтобы по весне к войску воеводы Боолотникова примкнуть, — девушка, что-то почувствовав, побледнела, сжалась, стараясь отодвинуться от нависшего над ней царевича. — Тот в ближниках опричником у самого Ивана Грозного служил! Не абы кто! И за меня заступиться обещал, вот!

— В ближниках? — царевич застыл, не смея верить своей догадке. Не так уж много ближником грозного царя до этого времени дожили. — Уж не Грязной ли?

— Грязной, — с трудом выдавила из себя Настя, страшась смотреть в налившиеся кровью глаза.

— Ну, надо же! — неожиданно весело рассмеялся Илейко, мгновенно сбросив с лица маску дикого зверя, что за мгновение до этого так напугала девушку. — Не врал, выходит, Косарь! И вправду, государь, тайно от самого Путивля с войском Болотникова шёл. А я так и поболе о том теперича ведаю. Знать бы о том под Азовом, по-другому бы дело повернул!

— О чём ты, дядька Илейко? — нашла в себе силы пискнуть девушка.

— Не бойся теперь ничего, — как можно ласковее улыбнулся ей самозванец. Известие о том, что он брёл по степи вместе с Годуновым, меняло всё. Не нужно было садиться в осаду в слабой надежде, что объявившийся в Стародубе самозванец всё же сможет собрать войско и успеет прийти на выручку, не нужно бежать обратно на Дон или Терек, страшась, что казаки выдадут его победившему Шуйскому. Зачем? Вместо этого он подастся на Север под руку к своему знакомцу и «двоюродному брату». Не должен его Годунов неласково встретить. Всё же он два года назад ему сбежать помог. Да и приедет он не с пустыми руками, а названую сестру государю вернёт. Эх, если бы раньше знать. — Я знаю, где искать Фёдора, — вновь улыбнулся Илейко девушке. — Я отвезу тебя к нему.