Федор Годунов. Троецарствие

Глава 21

6 ноября 1608 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Вот здесь мы, государь, воров и встретим, — Скопин-Шуйский с энтузиазмом ткнул ногой в кочковатое, заросшее густой травой поле, хлюпнув засочившейся из-под сапога влагой.

Я с коня слазить не стал, скептически поглядывая на комья грязи, вывороченные копытами. И так весь промок, продрог и извозюкался. Мне ещё в это недоболото для полного счастья залезть осталось! Не уж! Скорее бы в тепло, в сухость, что обещает мне, уже поставленный возле ближайшей деревеньки шатёр. Всего-то и нужно — пару вёрст проскакать. Хотя, знаю я эти вёрсты. Они здесь безразмерные!

— Ты думаешь, князь, что гетман Ружинский решится принять бой в этом болоте? Его конница здесь просто увязнет.

Резкий порыв ветра в очередной раз плюнул в лицо, хлестнув ледяными каплями. Я кручусь, пытаясь подставить спину, вжимаю голову в плечи. Тщетно. Ветер не отстаёт. Он везде.

Зябко ёжусь в ожидании ответа от князя. Вот зачем я за ним увязался? И нет. Это я не об сегодняшней инспекции места предстоящего сражения говорю. Хотя, и сейчас, не сверни я вслед за большим воеводой с этой полной тягучей грязи пародии на дорогу, уже бы в шатре горячий сбитень пил. Я вообще об своём участии в походе против тушинского войска рассуждаю. Всё равно от меня тут ничего не зависит. Я же ещё в Москве князю заявил, что главным будет именно он и в его решения, как вести эту войну, я вмешиваться не собираюсь. С тех самых пор и страдаю, мысленно проклиная дотошного воеводу.

И всё же за войском я увязался не из-за того, что у меня шило в одном месте. Пару причин привести могу.

И главной было желание окончательно утвердиться на московском троне. В своём воззвании к народу, я позиционировал себя как главного борца с латинянами и иноземцами, которых привёл на Русь подлый еврей-самозванец. И именно я должен возглавить зарождающееся народное движение, стать символом этой борьбы. А значит, разгром тушинского войска и снятие осады со столицы, тоже должны ассоциироваться именно с моим именем. И пусть, фактически, походом руководит князь Михаил, но раз я нахожусь в войске, то и одержанные победы народная молва именно мне припишет.

Оно и к лучшему. А то в прошлый раз огромная популярность в народе, ничего хорошего Скопину-Шуйскому не принесла. Зачем и в этот раз его в искушение вводить?

Ну, а во-вторых, без поддержки войска, не очень бы я себя в Москве уверенно чувствовал. Не закрепился я, пока, окончательно на троне. И среди стрельцов полной поддержки нет, и в прогнувшейся Думе, недоброжелателей хватает. А значит, и возможность попытки переворота полностью исключать нельзя. Другое дело, когда я победителем в зените славы вернусь. Тут только яда и удара исподтишка опасаться придётся.

— А куда ему деваться, Фёдор Борисович? — широко улыбнулся большой воевода. В отличие от меня, князь Скопин-Шуйский, казалось, тягот походной жизни и природных невзгод не замечал. — На западе Вязьма возле которой Колтовский со своими полками крутиться. С малым отрядом ещё можно попробовать проскользнуть, а с войском, — Михаил безнадёжно махнул рукой. — С востока Давыд Жеребцов с войском идёт да Подопригора со своей конницей наскакивает. Одна у Ружинского дорога осталась, к Можайску и дальше к южным городам пробиваться. А туда мимо меня не пройти. Сейчас мы тут всё острожками и засеками перегородим и будем ждать!

Я отвернулся. Никифор, не удержавшись, хмыкнул, заметив, как меня перекосило. Эти острожки и прочие деревянные сооружения у меня уже в печёнках сидят! Честно говоря, назначая князя Скопина-Шуйского большим воеводой, я думал, что он по-быстрому с супостатами расправится.

Кого там громить? Тушинский лагерь начал разваливаться прямо на глазах. Каждый день появлялись новые отряды перебежчиков: служилые, казаки, стрельцы. Даже от наёмников представитель приехал, намекнув об их готовности перейти на мою сторону, если я выплачу им долги тушинского вора. Нашли, идиота! Они второму Димке уже столько насчитали, что мне гораздо дешевле с ними железом расплатиться. А тут ещё известие о гибели Сапеги под Коломной пришло.

Как итог, Ружинский, не приняв боя, начал отступать на Запад, к Волоку Ламскому (прямой путь на Юг ему перегородили идущие от Серпухова Жеребцов с Колтовским), а князь Скопин-Шуйский двинулся следом, явно не спеша форсировать события. Гетман у Волока всё же повернул на Юг, а князь, продолжил двигаться следом, корректируя это отступление своими излюбленными острожками.

И всё бы ничего, но тут ещё и осень полностью в свои права вступила, затяжными дождями превратив дороги в жидкое месиво. В общем, стало совсем весело! Одно радует. Уверен, что Ружинский с Заруцким проклинают всю эту тягомотину ещё больше. Не удивлюсь, если тушинский гетман, заявившись сюда, даже вздохнёт с облегчением, радуясь предстоящей битве даже несмотря на все тактические неудобства. Главное, что, наконец, закончится эта пытка непроходимыми дорогами, мерзкой слякотью и бесконечными тыканьями в Богом проклятые деревянные «заборы» этих восточных варваров.

— Действуй, князь. — кивнул я воеводе, стирая с лица очередной привет от промозглого ветра. — Не буду тебе мешать.

До деревни доскакали быстро. Даже кони, по-видимому, как-то почувствовав скорый отдых, прибавили в резвости, бодро мешая копытами дорожную грязь. Свернули с дороги в поле, к жмущимся к лесу шатрам, двинулись, чавкая грязью, вдоль околицы. На встречу с плетнёвого забора свесилось несколько чумазых мордашек, с нескрываемым любопытством таращась на богато одетых всадников.

Вот ведь, и охота им было по доброй воле под дождём и ветром торчать! Да ещё и одёжка на «рыбьем меху». Она и сухая-то, наверное, не шибко греет, а уж мокрая… Вон, посинели уже все!

Не в силах проехать мимо, придерживаю коня.

— Здорово, огольцы! Вы чего здесь забыли? Шли бы лучше по домам, чем здесь мёрзнуть. Или ждёте чего?

— Здрав будь, боярин, — мальчишки, ошалевшие от того, что на них обратили внимание, заробели, оглядываясь друг на друга. — Сказывают, сам царь сюда приехать должен, — поделился со мной сведениями мосластый мальчуган лет двенадцати, по-видимому, бывший у местной детворы за старшего.

— Пряник хотите? — усмехнулся я. Царя, видишь ли, им, покажи. Нашли диковину зверюшку!

— А как же.

Забираю у Никифора уже приготовленный им пряник, протягиваю робко подошедшему ко мне старшему.

— Вашу деревню как называют? — спрашиваю без интереса, больше для того, чтобы завязать разговор.

— Так Клушино, боярин.

— Чего, — мальчишка едва успевает подхватить, выпавший из руки гостинец. — Только с остальными поделится не забудь, — машинально напоминаю я, ошарашенный новостью.

Вот это номер! Прямо мистика какая-то! Хорошо ещё, что я не сильно суеверный.

— Что я без понятия, боярин. Благодарствую.

— А скажи-ка мне, — протянул я, с трудом приходя в себя — Тут другая деревенька, Царёво-Займище, неподалёку есть?

— Есть, боярин, — махнул мальчик рукой в западном направлении. — Только она далеко.

Ну, да. Это для меня двадцать пять километров, не так уж и далеко, а для деревенского мальчишки, почти другой конец света.

Значит, всё сходится. Это та же самая деревня, под которой через полтора года в будущем Жолкевский русско-шведскую армию похоронил, а вместе с ней и последнюю надежду Василия Шуйского на троне удержаться. Теперь, выходит, у меня взять своеобразный реванш за тот несостоявшийся разгром, возможность появилась! Ружинский, конечно, не чета Жолкевскому, но всё равно символично. Дела…

— Боярин, — набрался между тем храбрости спросить мальчишка, — а когда, царь-батюшка, сюда прискачет? Посмотреть больно охота!

— Государь, — подъехав ко мне в этот момент, поклонился Тараско. — Обсушиться бы тебе. В шатре всё готово.

Теперь чуть не выронил пряник мальчишка. Дёрнулся было к околице, а только ноги к одному месту будто прилипли.

— Смотри, — потрепал я его рукой по мокрым волосам. Настроение, несмотря на не стихающий дождь, стало подниматься. — Я за просмотр деньгу не беру.

Войско самозванца появилось у Клушино через два дня. С полсотни всадников покрутились на окраине окончательно раскисшего поля, полюбовались на архитектурное творчество Скопина-Шуйского и ускакали прочь, доложить об увиденном Ружинскому. Поскакал гонец и в Клушино, продублировав весточку о подходе тушинского войска, полученную чуть раньше от Подопригоры.

— Время ещё есть, — небрежно махнув рукой, пророкотал Жеребцов. Его отряд воссоединился с основным войском ещё вчерашним утром. — То только вражеский дозор показался. Основные силы хорошо, если к вечеру сюда доползут.

Мда. Так и хочется заметить, что один раз нас во многом из-за такой вот беспечности под Клушино уже жестоко наказали. Не хотелось бы повторения. Всё же, нужно признать, что Жеребцов хорош как исполнитель, а на роль большого воеводы не подходит. Слишком много экспрессии, порыва, самонадеянности. Именно это его в прошлой жизни и погубило, когда Давыд прозевал неожиданный удар Лисовского на Калязино. Свою жизнь он тогда не за дёшево отдал, но самого факта ротозейства, это не отменяет.

Скопин-Шуйский до вечера ждать не стал, выдвинув войско на окраину леса, поближе к подготовленным позициям. Запылали многочисленные костры, дразня запахом наваристого кулеша загомонили оживлённо ратники. Замерзать и голодать в ожидании вражеских отрядов, никто не собирался.

А где-то после полудня к нам приехал парламентёр.

В шатёр вошёл высокий, широкоплечий казак, одетый в богатый польский жупан опоясанный кожаным поясом и обитой куньим мехом шапочке-рогатывке. Встал посреди шатра, горделиво вскинув голову, окинул меня насмешливым взглядом, кивнул небрежно.

— Здрав будь, Фёдор Борисович. Я воевода царского войска, боярин Иван Мартынович Заруцкий привёз тебе повеление государя Дмитрия Ивановича.

— Не государь, а тушинский вор, — сделал шаг вперёд Жеребцов, свирепо оскалившись. — Как ты смеешь…

— Погоди, Давыд, — остановил я рассвирепевшего воеводу. Дерзость тушинского посланника по-настоящему удивила. Мог бы хоть поклон изобразить. Не обломился бы. Армия у Ружинского измотана, от морального духа одно упоминание осталось, наёмники только из-за жадности ещё не взбунтовались (всё ещё надеются с царика долги встебовать), а перед ними вдвое большее по численности войско, хорошо укрепившееся за острожками и засеками, стоит. Тут в пору на коленях передо мной ползать, соглашаясь на любые условия, а они ещё и хамить надумали. С чего бы? — Шкуру спустить мы с него всегда успеем. Пусть этот казак сначала расскажет, что мне царик передать велел.

Заруцкий побагровел, наливаясь кровью, рука тушинского боярина машинально потянулась к поясу, нащупывая отнятую перед входом в шатёр саблю. Вперёд, лениво поведя плечами, выступил Никифор с двумя рындами. Обрадованно оскалился Жеребцов, в предвкушении сжав пудовые кулаки.

А Заруцкий-то гневлив чрезмерно! И не так умён, как о нём в истории писали. Не мог же он не понимать, что за свои дерзкие слова не только языком, но и головой поплатиться может? Тем более, что назвался он посланником не Ружинского, а тушинского вора. А от вора какие послы могут быть? А значит, и церемонится с ним тут никто не будет.

— Государь повелел тебе, боярин, в воровстве своём покаяться и с повинной к нему прийти. И тогда он, в милости своей, все вины твои простит и опалы на тебя класть не будет.

В шатре воцарилась тишина. Слишком дико звучали здесь слова загнанного в ловушку врага. Словно бы это не мы его, в он нас за горло держит!

— Выходит, каяться в своём воровстве царик не собирается, — сделал я вывод. — Тогда зачем ты сюда пришёл, казак?

— Я боярин.

— Да какой ты боярин, отрыжка безродная? Вору помогал воровать, вором и в чин возведён, — я понял, что продолжения не будет и Заруцкий приехал сюда лишь с целью самому взглянуть на моё войско. Ну и попутно нахамить. Так пусть тогда не обижается! — Не по Сеньке шапка! Ещё и в царский шатёр со свиным рылом лезть осмеливаешься! Ну, так по вору и честь! Гоните его отсюда плетьми до самого воровского войска.

— Вот это по мне! — радостно взревел Жеребцов, для начала двинув Заруцкого кулаком и лишь затем потянувшись к поясу за нагайкой. Казака буквально вынесли из шатра, осыпая тумаками.

— Не задались что-то у нас переговор, Михаил Васильевич, — с притворным сожалением обернулся я большому воеводе. Тот откровенно веселился, наблюдая за развернувшимся действом. — Да и не по чину мне их с вором вести. Ты уж ступай, князь. Доведи дело до конца.

— Как прикажешь, государь.

— Подожди. Я с тобой, — со вздохом поднялся я с импровизированного трона. Дождь-зануда снаружи так и не прекратился, но маркировать своими обязанностями всё же, не стоило. Да и любопытно было понаблюдать за действиями одного из самых талантливых русских полководцев. — Не думаю, что Ружинский, оскорблённый тем, как мы поступили с Заруцким, будет долго медлить. Всегда хотел посмотреть на плавающую в грязи гусарию.

— Господин.

— Чего тебе, Алёшка? — Прокопий Ляпунов, соскочив с коня, бросил повод конюху. — Случилось чего?

— Шуйский, — с трудом выдавил Пешков, пуча глаза.

— Да знаю я, — небрежно отмахнулся от холопа второй рязанский воевода. — На полпути сюда из Пронска московских торговых людишек встретил. Они и обсказали., — хмыкнул думный дворянин. — Туда Ивашке и дорога. И так свезло. Я думал, его Годунов, как и брата, на голову укоротит. Но, по всему видать, после победы над ворами под Клушино, решил милость проявить. Или может племянничек за дядю попросил. Скопин-Шуйским нынче в чести. Но ничего. Может, хоть в Сибири, Ивашка, какую пользу государству принесёт.

Шуйских Ляпунову было совсем не жаль. Не любил он эту семейку. Почти так же сильно, как Годуновых, не любил. Он ведь тогда под Москвой на сторону царя Василия от безысходности перешёл. Понял, что обманулся напрасной надеждой на спасение Дмитрия Ивановича. За вора воевать не захотел.

— Так не тот Шуйский, — отмер, наконец, Алёшка. — Не Иван, а брат его, князь Дмитрий! Он здесь.

— Чего⁈ — не поверил своим ушам Прокопий. — Он что умом рехнулся, сюда приехать⁈

— Того не ведаю, Прокопий Петрович, — развёл руками Пешков. — А только боярин сейчас в хоромах у Фёдора Юрьевича сидит. Как в город приехал, там сразу к Булгакову и отправился. Я уже думал гонца к тебе посылать, да ты, слава Богу, сам вернулся.

— К Булгакову, говоришь, — задумчиво протянул Ляпунов.

Первый воевода, царский стольник, Фёдор Юрьевич Булгаков-Денисьев происходил из старинного рода рязанских бояр. Поэтому, хотя его предки, при московских правителях никогда не состояли, в Переяславле-Рязанском вес имели не малый. Вот и Фёдор, значительно превосходя в родовитости худородного Ляпунова, был в городе первым воеводой. Что, впрочем, не мешало последнему сосредоточить в своих руках всю власть в уезде.

Ляпунов раздражённо посмотрел в сторону собственного дома, мысленно кляня свалившегося на его голову боярина. Он уже представлял было, подъезжая к городу, как попарится в баньке, выпьет чарку доброго вина, отдохнёт, выбросив хотя бы ненадолго из головы одолевающие его думы. А теперь нужно вновь садиться на коня, ехать к Булгакову, что-то делать с опальным боярином.

Вот что, князь Дмитрий, здесь мог забыть? Рязанские земли, сейчас, промеж двух сил словно в жерновах зажаты. Хорошо ещё, что основные силы тушинцев под Клушино разбиты и вор в Калугу сбежал. Не до Рязани ему сейчас, а небольшие отряды воров удаётся отбивать. Да и Годунов, пока, ещё в сторону рязанской земли не поглядывает. Пока.

Всё равно понятно, что приходит время сделать нелёгкий выбор. И выбор этот был очевиден.

Годуновых Прокопий не любил. Очень сильно не любил, до зубовного скрежета. Всё-таки не мало, за время царствования царя Бориса, Ляпуновы от него натерпелись. Захарий однажды даже под плети лёг. И вновь идти под руку его сына, было тяжко. Тем более, что молодой царь наверняка не забыл роль Ляпуновых в измене и переходе войска на сторону объявившегося царевича. Но не безродному же еврею в ноги кланяться? Уж лучше смерть на плахе, чем такое бесчестие!

— Сколько с князем воинских людишек прискакало?

— Трое всего, господин.

— Хорошо, — удовлетворённо кивнул воевода. — Ты Алёшка, собери людей поболее да к усадьбе воеводы их веди. Покличу, сразу в дом врывайтесь. Понял ли?

— Понял, Прокопий Петрович.

— То-то!

Дмитрий Шуйский был пьян. Когда Ляпунов вошёл в повалушу, бывший всесильный боярин как раз, допивал очередной кубок, жадно глотая заморское вино.

— Прокопий Петрович! — обрадовался появлению Ляпунова хозяин. Булгаков был явно растерян, не зная как себя вести с именитым, но очень неудобным гостем. Теперь можно было переложить решение проблемы на плечи второго воеводы.

— А, явился, Прокопий, — не ответив на приветствие, поднял голову над столом Шуйский. — Я уже думал, не дождёмся тебя.

— Отчего же не дождаться, князь? — деланно удивился Ляпунов. — Я только из Пронска вернулся и сразу сюда прискакал.

— Прискакал, — Дмитрия слегка качнуло. — Ты бы лучше, когда Федька к Москве пришёл, прискакал! Все вы только смотрели да ждали, чем дело обернётся; что Бутурлин во Владимире, что Шеин в Смоленске, что ты. Только прогадали вы! — Шуйский с трудом поднялся с лавки, затряс в гневе кулаком. — Думаете, Федька вверх взял⁈ А вот не дождётесь! Я теперь царь, раз Василий погиб. Я Годунова с Москвы и сковырну! А ты, Прокопий, мне в том поможешь! Не забывай, тебя, Федька, тоже не жалует.

— Да как же я тебе в том помогу, Дмитрий Иванович? — усмехнулся Ляпунов, садясь за стол. — Одними рязанскими полками Годунова не одолеешь.

— Не одолеешь, — вновь потянулся к кубку князь. — А мне твои людишки, воевода, для другого нужны. Пусть они мне до Крыма добраться помогут. Если хан со всем своим войском подсобит да ты рязанцев поднимешь, глядишь и одолеем супостата.

— Там они же всё на своём пути разорят! — охнул, побледнев, Булгаков.

— Вестимо разорят, — холодно заметил Ляпунов, играя желваками. — Вот только зачем бы хану со всей ордой тебе, князь, на помощь идти? Тут одними подарками его не соблазнишь.

— Астрахань отдам, — задорно хмыкнул Шуйский. — За Астрахань хан ещё и ногаев поднимет. Так что, Прокопий, дашь воинских людишек меня проводить? Вернусь на Москву, быть тебе боярином!

— Дам, Дмитрий Иванович. Как для такого дела не дать? И проводят с бережением, ты в том даже не сомневайся.

Ляпунов решительно поднялся из-за стола и, выйдя во двор, махнул рукой. К дому со всех сторон сразу ринулись вооружённые люди.

— Вяжите вора, — отрубил Ляпунов, найдя глазами Пешкова. — Завтра до Москвы проводите.