Федор Годунов. Троецарствие

Глава 12

11 июня 1608 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Благословляю тебя, государь, на подвиг ратный, — торжественно перекрестил меня отец Феофил. — Да изгонишь ты, с помощью Божьей, всех ворогов с земли русской.

— Да будет так, владыка, — поцеловал я руку новоиспечённого епископа Ярославского и Углицкого. — Да будет стоять Русь православная вовеки веков.

Это я так себя поборником православной веры перед людьми выставляю. Народу на заутреню в Успенском соборе собралось много, вот пусть и видят, что их царь в вере крепок. Ещё один камешек в сторону Гермогена бросить, лишним не будет. Особенно теперь, когда период относительного затишья в русском государстве подошёл к концу.

И, кстати, новую епархию в Ярославле организовать, моя идея была. Раньше Ярославль в Ростовскую митрополию входил. Вот и получалось, что доходы с церковных земель сидящий в Ростове отец Филарет получает. Зачем мне такой коленкор? Я лучше поддержавшего меня настоятеля Спасо-Преображенского монастыря продвину, получив тем самым ещё одного сторонника среди церковных иерархов. А Филарет пускай, сколько хочет, бесится. Мы и так с ним заклятые враги, так что хуже уже не будет!

С той поры, как я вернулся из Нижнего Новгорода в Кострому, прошло больше полгода. На удивление довольно спокойных полгода, с небольшим количеством по настоящему значимых событий. Все основные игроки, замерли, ревниво наблюдая друг за другом и накапливая силы перед решающим столкновением.

Провалив поход на Тулу и не сумев захватить Брянск, ЛжеДмитрий II отступил в Орёл, где и зазимовал. На обещания и посулы самозванец не скупился и, в итоге, сумел объединить под своей рукой весь Юг, привлечь под знамёна множество сбежавших, после разгрома Сигизмундом рокоша, польских и литовских авантюристов, пополнить армию отрядами донских и запорожских казаков. Даже мой лютым недруг, всё же выжившим Илейко, чуть было туда не сунулся, но, узнав о судьбе своего «брата», царевича Фёдора по прибытии повешенного «дядей Димой», вовремя развернулся и свалил куда-то в сторону Дона. Впрочем, не факт, что это было сделано по приказу самого самозванца. Как и в прошлой истории, к этому времени ЛжеДмитрия с его окружением подмял под себя князь Роман Ружинский, превратив царика в свою марионетку.

Собирал силы и Шуйский. Зажатый между двух могущественных противниками, Василий, наплевав на оборону других городов, стягивал всё что можно к Москве, не побоявшись даже ослабить смоленский гарнизон. Но главным его успехом было возвращение из волжского похода армии Шереметева. В этой реальности Шуйскому было уже не до Волги с взбунтовавшейся Астраханью и он послал своему воеводе приказ о возвращении почти на год раньше, чем в прошлый раз. Вернувшееся войско значительно укрепило положение Шуйского и он, на радостях, даже женился на княжне Екатерине Буйносовой-Ростовской.

Но тут, как говорится, совет да любовь. Я ему даже подарок к свадьбе послал. Всё же, своим отзывом Шереметева с Волги, Василий и мне здорово помог. Во-первых; он своего воеводу с пути моего, спускающего по реке войска, убрал, тем самым позволив избежать абсолютно ненужного сражения. В результате, Матвей Годунов и к Астрахани сумел пробиться, и Казань, по пути, под мою руку привести. А во-вторых; всё же была у меня опаска, что лишённый поддержки, захваченных мной городов, Шуйский не сможет отразить удар армии Ружинского и удержать Москву. Теперь же сил у царя было достаточно даже для победы. Вот только вновь поставить во главе армии своего одарённого полководческими талантами братца, было явно не лучшим решением.

— Государь.

Один из рынд подвёл ко мне коня, склонил голову, поддерживая стремя. Я, конечно, и сам могу, но ещё одну традицию отменять, пока, не спешу. И так уже на кардинальную реформу, рушащую местные устои, решился.

Я отменил местничество. Вот так вот просто; взял и одним росчерком пера отменил.

Опасно? Очень! Об этаком подарке тот же Шуйский, мог только мечтать. Теперь в мою сторону из старинных боярских родов почти и не смотрит никто. Злобятся. Но злобятся на расстоянии, не имея возможности хоть как-то надавить.

Я именно по этому и решил зимой с корнем эту застарелую язву вырвать. Сейчас проще; нет за спиной боярской оппозиции. Сейчас я правила диктую. Не нравится, сиди себе в Москве или, вон, к самозванцу на поклон иди. Мне такого слуги не надобно. И это пока есть куда идти!

А вот куда им, в случае моей победы, потом деваться? Я ведь обратно изменников, что ворам служили, только на своих условиях принимать буду. Не нравится, так ступай себе, убогий, хочешь к ляхам, хочешь к свеям и там с ними своей родословной меряйся. Ну, а твои вотчины и прочее добро в царскую казну отойдут. Надо же мне на что-то своё войско содержать? А то его численность за зиму значительно увеличилась.

Пришедший в апреле из Архангельска караван (всё же очень жадны эти купцы англицкие. Этак никаких мехов не напасёшься! Нужно для начала голландских и французских купцов приветить, чтобы хоть какую-то конкуренцию англичанам создать, а в будущем свою торговлю налаживать) позволил мне довооружить набранные отряды, доведя полки нового строя до десяти по тысяче человек в каждом. Соответственно, увеличилась и полевая артиллерия. Соблазнённые обещанным гонораром два английких мастера развили в Устюжне бурную деятельность, обещая в будущем поставить выплавку чугунных пушек и ядер на поток. Ну, а пока, мне пришлось довольствоваться наличием в своей армии пятнадцати лёгких шести фунтовых и одиннадцать более тяжёлых двенадцати фунтовых пушек. За артиллерией будущее, тут уж сомнений нет. Ту же польскую крылатую гусарию в её современном виде, во многом как раз она и похоронила.

Но от собственной кавалерии, я при этом, разумеется, не отказался. Увеличил до четырёх тысяч тяжёлую конницу кирасиров, довёл до трёх тысяч лёгкую конницу Подопригоры, вооружил дополнительным пистолем рейтар Ефима. И, уже весной на мой зов значительно охотнее откликнулось дворянство, привлечённое перспективами карьерного госта после отмены местничества, сформировав шеститысячную поместную конницу.

И вот сейчас вся эта силища, огибая Ростов, неспешно продвигалась на юг, в сторону Суздаля и Переяславля Залесского. Этот поход можно было начать и раньше. Довооружившись, моя армия была готова к выступлению уже в мае и, учитывая дошедшие к середине месяца вести о Болховской катастрофе, серьёзного противодействия со стороны сторонников царя Василия, можно было не ждать.

Вот ничему Шуйского жизнь не учит! Уже дважды его братец князь Дмитрий своё умение полки в бой водить продемонстрировал. Сначала Болотникову под Коломной дал себя разбить, потом из Ярославля сбежал, даже не доведя со мной дела до сражения. Казалось, куда больше? Ясно с ним всё. Так нет же! Василий во главе с таким трудом собранного войска, вновь брата поставил. А тот благополучно это самое войско угробил, проиграв под Болховым значительно меньшей по численности армии гетмана Ружинского. И что самое смешное, даже это ничему Василия не научит и в будущем через два года он вновь в самый ответственный момент доверит командование полками брату, что обернётся на этот раз уже катастрофой под Клушиным.

Так что уже в мае Василию Шуйскому было не до обороны других городов; в Москву бы воров не пустить! И всё же я с началом похода не спешил. Никуда от меня ни Суздаль с Переяславлем, ни Ростов с Владимиром не денутся. По доброй воле или нет, а ворота откроют. Очень уж хотелось попутно одну крупную рыбёшку в свои сети заманить.

Лисовский! Вот цель ради которой и с началом похода можно повременить. Очень уж я опасался, что если раньше времени захват городов начну, литвин насторожится и какой-то другой дорогой решит до Тушино добираться. И, пока, всё шло по плану. 30 марта Лисовский разбил под Зарайском моего хорошего знакомца, Захарку Ляпунова, быстрым ударом захватив затем Коломну.

А значит, сохраняется надежда, что и следующая битва у Медвежьего брода, что под Коломной, тоже состоится. И куда, потерпев поражение, двинется пан Александр? Решится ли, как в прошлый раз, на дерзкий рейд по вражеской территории? Тогда он, обогнув с остатками своего войска по широкой дуге Владимир, Суздаль и Троицко-Сергиев монастырь, пришёл в Тушино с востока, пройдя там, где его никто не ждал.

Но теперь его там буду ждать я.

— С Богом, — перекрестился я, вскочив на коня. — Князь, — киваю Барятинскому. — На тебя да владыку Ярославль оставляю. Гляди в оба. Больно уж ворог непростой недалече от города пройти может.

— Я всегда на стороже, государь, — пробасил мне вслед воевода. — В том не сомневайся.

Отец Феофил лишь снова перекрестил, ничего не сказав в ответ.

Тронулись. Провожать я себя запретил, оставив всех лишних «махать платочками» у Успенского собора, так что вокруг привычно расположился отряд моей охраны во главе с Семёном и Никифором. Дальше, уже за городскими воротами, нас ожидает одна из тысяч Подопригоры, во главе с моим другом Тараской. Я, в отличие от Шуйского, на своих ошибках учусь, и с меньшими силами теперь в поход не выступаю. Вот только выехать из города мы не успели.

— Государь! — взревел во всё горло Семён и бросил коня вперёд, перегородив мне дорогу. — Луч… — рында захрипел, так и не договорив, потянулся руками к шее.

Вокруг закружили воины, потянув из седельных чехлов пистоли. Кто-то подхватил начавшего оседать с коня командира, прижал к себе, потянув к краю дороги.

— Вон он! — несколько всадников огрели нагайками коней, сорвавшись с места в сторону двухэтажных хором. Из-за забора злобно забрехал пёс. — Из окна бил, иуда!

— Семён! Да как же так! — дёрнулся было и я к своему ближнику, но не добрался, уткнувшись в Никифора. — Уйди с дороги, холоп! В этот раз не прощу!

— Да не поможешь ты ему, государь! — чуть не плача, возразил рында, продолжая загораживать дорогу. — Прямо в глаз вор стрелу метнул. Только сгинешь понапрасну! Вдруг вор ещё раз за лук возьмётся⁈

— Да нет его уже там, — с горечью посмотрел я на распахнутые ставни на втором этаже. — Сбежал уже поди, ирод окаянный! Пусти, говорю!

Никифор повернул коня, уступая дорогу, спешился следом за мной, встал за спиной.

— Как же так, Семён, — опустился я рядом с рындой. — Уже второй раз ты меня спасаешь, — я внезапно понял, что почти ничего и не знаю о командире моей охраны. Вроде прибился где-то по пути из Путивля в Елец в десяток Тараски, а потом, вместе с тем десятком, под мою команду перешёл. И всё. Молчаливый был воин, не любил о себе лишнего рассказывать. Да и я, чего греха таить, не сильно его прошлым интересовался. Как данность, что он всегда рядом, принимал. — У него родня осталась? — оглянулся я на Никифора.

— Нет, Фёдор Борисович, — сокрушённо покачал головой тот. — Все в голодные годы сгинули.

Вот так. Выходит, мне даже отблагодарить за своё спасение некого. Только с честью похоронить и остаётся.

— Царь-батюшка! Фёдор Борисович! Живой! Слава тебе, Господи! — спешился рядом со мной Барятинский. Вокруг сразу стало тесно от столпившихся воинов. — Не ранил тебя случаем, этот аспид окаянный⁈

— Чей дом⁈

— Так боярина Ивана то хоромы, — поёжился под моим взглядом воевода. — Романовы во многих городах свои подворья держат.

— Романовы, значит, — заскрипел я от злости зубами. — Что же ты, отец Филарет, даже след от себя отвести не удосужился? Неужели так в стрелке, что не промахнётся, уверен был?

— Ушли, воры, — вывалились из подворья мои телохранители. — Там калитка, что в переулок ведёт, есть. И кони наготове стояли. Вот он над дворовой челядью начальный человек, — швырнули мне под ноги одетого в богатый охабень старика.

— Кто ты таков, мне дела нет, — процедил я, с трудом сдерживая накатывающий волнами гнев. — Без твоего ведома, те злодеи в дом попасть не могли. А значит, ты и сам вор, раз ворам помогал. Мне нужны их имена. Назовёшь, без пыток казнь свершим, будешь упрямиться, на князя тебя оставлю. Он до правды уже в пыточной дознается.

— Борис Долматов-Карпов то был, государь, — чуть слышно прошептал дворецкий, не понимая головы. Он уже не в первый раз здесь гостит. На то мне от господина указание дано.

— А второй?

— А другого я, государь, раньше не встречал. А только слышал, как Долматов его князем Василием величал и батюшку его, что в Кожеозёрском монастыре монашествует, поминал.

Неужто, Васька Сицкий? Это же у него отец в том монастыре моим батюшкой насильно в монахи пострижен был.

— Васька Сицкий из лука знатно стрелял, — похоже, я свои мысли, сам того не заметив, озвучил вслух. Вот мне Барятинский и ответил. — Он ещё отроком был, когда его отец тем умением сына хвалился. Мол, без промаха Васятка бьёт.

— Только в этот раз он промахнулся, — кровожадно оскалился я. — Старика повесить, но без глумления. Всё же подневольный человек, хоть и вор. А Семёна ты, Федя, ты с почестями похорони. Пусть, владыка, о его душе самолично помолится и в храмах Божьих молебны свершат. Недосуг мне сейчас, но позже вернусь и хороший заклад на помин души во все храмы Ярославля положу.

— Всё исполню, государь. В том даже не сомневайся.

— Ну, а с Бориской Долматовым и Васькой Сицким, если будет на то воля Божья, я уже сам со временем посчитаюсь, — заключил я. — Как и с тем, кто их сюда воровать прислал.

— Что пригорюнился, Юрий Никитич? — Иван Троекуров приобнял князя и на правах хозяина дружески ему попенял: — Али угощение моё не по нраву пришлось? Так ты скажи. Я кухонных челядинцев за небрежение накажу.

— Да Господь с тобой, Иван Фёдорович! — встрепенулся Трубецкой. — Каждый скажет, что хлебосольней тебя на Москве хозяина ещё поискать. А пригорюнился от того, что думы тяжкие одолевают.

— Ты на себя напраслину не возводи, — поддержал Юрия второй гость, князь Иван Котырёв-Ростовский, с видимым удовольствием приложившись к чаше. — И вино заморское кровь горячит, и от снеди разной стол ломится. Этак и на царском пиру уже давно не кормят!

— А с каких средств государю гостей потчевать? — ехидно оскалился Троекуров. — Шуйский столько на то, чтобы сторонников за собой удержать, потратил, что впору с сумой у церкви стоять. А только толку с того не вышло. После разгрома, что ему Ружинский под Болховым учинил, на троне удержатся сложно.

Юрий насторожился. После разгрома князя Дмитрия Шуйского под Болховым, в Думе брожение началось. Бояре, метались, словно встревоженные наседки по курятнику, лихорадочно оглядываясь в сторону Костромы или Орла; споры, тайные союзы, заговоры. В сторону Василия уже почти и не смотрит никто.

Вот и с ним, похоже, этот разговор не спроста завели. Вон и вся челядь, что вертелась возле стола, уловив кивок хозяина, куда-то подевалась, оставив царских стольников наедине. Без послухов дальше беседа пойдёт.

— Ты бы поосторожнее говорил, Иван Фёдорович, — всё же решил проявить бдительность Трубецкой. — Донесёт кто до царя, беда будет.

— Да кому доносить? — демонстративно оглянулся по сторонам Котырёв, нависнув над князем с другой стороны. — Одни мы тут. Да и если даже узнает царь, то казнить нас не посмеет. Слишком непрочно на троне сидит. А Дума на то согласия не даст. У бояр сейчас о другом думы; как дальше быть?

— Вот и я о том же думаю, — со значением заявил Трубецкой, намекая на своё согласие «поговорить».

— И что надумал? — хитро прищурился хозяин.

— А что тут думать? — ответил за князя Котырёв. — И дальше руку Шуйского держать, в немилость к будущему царю попасть. Понятно же, что ему на Москве не удержаться. Тут либо на сторону Дмитрия переходить, либо к Фёдору на поклон идти. Выбор не велик!

— То-то и оно, что выбора нет, — покачал головой Юрий. — К Годунову идти, честь родовую под ноги худородным кинуть. Совсем видно, Фёдор ополоумел, раз местничество решил отменить. На чести боярской царство и держится! А тут велят тебе под руку чуть ли не бывшего псаря идти, а ты и возразить не смей! Фёдор, вон, уже простого казака в бояре вывел! Негоже так!

— Тогда к царю Дмитрию уходи, — подначил князя Котырёв. Он честь боярскую блюдёт.

— Да какой он царь⁈ — уже всерьёз разозлился князь. — Годуновы хоть и худородного, но боярского роду будут. А тут жидовская отрыжка царскую шапку на себя напялить норовит! Дмитрия Гришка Валуев пристрелил да и тот самозванцем был. Нам ли не знать? И что же, мне, князю Трубецкому, перед каким то шишом голову склонить? Опять же донец Заруцкий не лучше черкаса Подопригоры будет. А боярску шапку на него вор одел. Вот и выходит, Иван Фёдорович, — подытожил свою речь Трубецкой, — что и податься нам некуда. Разве что Фёдору Ивановичу царский венец предложить.

— Слух дошёл, предлагали уже, — скривил губы в улыбке Котырёв. — Да только Мстиславский не дурной, добровольно голову под топор класть. Понятно же, что ни он и никто другой власть на Москве не удержит. Москва сейчас как орех, что между молотом и наковальней лежит. Хлопнут молотом, кожура во все стороны и посыпется.

Три стольника помолчали, осмысливая сказанное, выпили хмельного мёда, похрустели чем Бог на боярский стол послал.

— Так-то оно так, — неожиданно улыбнулся Троекуров. — А только долго голову клонить перед самозванцем не придётся. Как только в Шуйского с царства скинет да в москву войдёт, тут ему и конец.

— О чём ты, Иван Фёдорович?

— О том, что самозванцы долго не живут, — в голосе хозяина лязгнула сталь. — Вон Гришку с малолетства к тому готовили; Годунова с трона сковырнуть. А потом самого вслед за Борисом отравить собирались. Да тут гонения на Романовых начались, вот всё наперекосяк и вышло. И Гришка на престол без нашей помощи сел, и плодами нашей затеи Шуйские воспользовались. Да что я тебе рассказываю, — горестно махнул рукой Троекуров. — Ты у батюшки своего, Никиты Романовича поспрашивай. Он в том деле не последний человек был.

— Батюшка плох совсем стал, — покачал головой Юрий. — С ложа не встаёт и не узнаёт никого.

— Всё в руках Божьих, — даже не попытавшись изобразить на лице скорбь, перекрестился Троекуров. — Так вот, — продолжил он. — В тот раз не вышло. Только теперь уже другой самозванец к Москве с войском идёт. Соображаешь?

— Так за ним выходит, тоже Романовы стоят? — прищурил глаза Трубецкой.

— Филарет за ним стоит, — веско уточнил Котырёв. — Брат его, Иван, после пережитой ссылки шибко осторожным стал. Наших дел сторонится. Но мы и без него, Бог даст, управимся. Новый самозванец на прежнего «Дмитрия» ликом совсем не похож. Как только скинет Ваську, мы в нём вора и опознаем.

— И кто же станет царём? Филарету рясу не скинуть.

— У Филарета сын есть, — пожал плечами Троекуров. — А сам он вместо Гермогена патриархом станет.

— Михайла? — удивился Юрий. — Так он же малец совсем!

— Вот Филарет при нём и станет государством управлять. А мы боярские шапки оденем да рядом с ним встанем.

— Вас, может, и оденете, — не согласился Трубецкой. — Ты, Иван Фёдорович, на покойной сестре Филарета женат был, а Иван Михайлович, — покосился он на Котырёва. — на дочери. Такое сродство не забывается.

— И ты в накладе не останешься, — заверил князя хозяин. — В том, отец Филарет своё слово дал. И мы с Иваном Михайловичем за то поруку держим.

— И что нужно делать?

— А тут просто всё, — расплылся в улыбке Троекуров. — Шуйский ещё одно войско навстречу вору во главе с князем Михаилом Скопином-Шуйским посылает. И нам с ним идти повелел. Вот мы то войско взбунтуем и им самозванцу и поклонимся. Хватит Ваське на троне сидеть. Первый самозванец не казнил, так второй на голову укоротит.