Федор Годунов. Троецарствие

Глава 4

27 июня 1607 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Вот, значит, царь-батюшка, всё как ты повелел, — Поликарп Андреев засуетился у лежащей на чурках пушки, зачем-то заглянул в жерло, протёр рукавом чугунный бок. — Всё как обсказано было, так и исполнил. И форму под заливку строго по указанным размерам сделали, и саму заливку только через месяц после начала выплавки свершили.

Я важно кивнул, пряча довольную улыбку от взволнованного мастера. Всё же хорошо быть царём. В прошлую раз я старика еле уломал, когда гранаты для своих пушек просил сделать. Даже вспоминать, чего мне это стоило, не хочется. А тут, послав Подопригору Устюжну под свою рук приводит, заодно через него передал мастеру повеление ещё три домны построить да двадцати четырёх фунтовые пушки начинать из чугуна отливать. И даже намёка на дискуссию не возникло!

Вон даже моё требование начать отливку пушки только через месяц непрерывной работы доменных печей исполнили. И это при том, что свиное железо (пренебрежительное название чугуна в допетровской Руси) русские мастера не жаловали и ничего подобного раньше не делали.

И пусть сами домны пока невысоки и несовершенны (отливку одной пушки производили сразу из двух печей) и пушку к моему приезду успели отлить только одну (отливочная яма возле двух других печей ещё не была готова), начало было положено. Ещё и гранат для этих пушек за месяц изрядно приготовили!

Но в будущем всё же нужно литьё чугуна на поток ставить. Эх, мне бы парочку мастеров из Англии сюда переманить. Бентон, собака сутулая, заявил, что никого не сумел уговорить. Брешет, наверное. Нужно будет в будущем кого-то послать к английскому королю ЯковуI для налаживания отношений и с тайной миссией подыскать мастеров. У англичан есть чему поучиться. Они именно сейчас в 17 веке закладывают основу промышленного могущества своей страны.

Да и у голландцев есть что позаимствовать. У них сейчас самый расцвет кораблестроения и мореходства, что они и продемонстрируют чуть позже в ходе трёх англо-голландских войн. Есть что перенять. А лучше опять же к себе мастеров переманить.

Мечты, мечты. Как же всё же хреново без собственного флота! И это мы ещё выход к Прибалтике не просрали! Я в первую очередь и этот поход на Новгород затеял, чтобы этот выход к рукам прибрать. Ну, и заодно, дорогу в Швецию послам Василия Шуйского перережу. И, соответственно, шведское посольство в Москву не пропущу. Пускай через Турцию, если у кого желание есть, тащатся!

— Неплохо, Поликарп Матвеевич. Я доволен.

Я хотел было наградить мастера за старание, но передумал. Не велика заслуга одну единственную пушку из чугуна отлить. Вот наладит производство, тогда и посмотрим. А, пока, хватит с него того, что царь по отчеству назвал. Вон как плечи сразу распрямил. Того и гляди взлетит! Не каждый боярин такой чести удостаивается. А мне и так всё это удовольствие недёшево обошлось. Особенно теперь, после того как я почти всю свою казну на англицкий заказ и закупку в Речи Посполитой лошадей для двух кирасирских полков Порохни спустил. И, учитывая так и не прибывших с обозами пушнины воевод из Сибири, существенно пополнить казну, пока, было нечем.

— Но ты с сооружением ямы для другой отливки не мешкай. Мне для начала два десятка таких пушек надо, — похлопал я по гладкому стволу. — И ядер с гранатами к ним изрядно.

— Куда тебе столько, Фёдор Борисович, — хмыкнул притащившийся вместе со мной на приёмку Порохня. Его конница уходила к Тихвину лишь завтра, вот запорожец и маялся от безделья, горячо уверяя, что в его полках к походу всё готово.

Хотя, скорее всего так и есть. В чём, в чём, а в безответственном отношении к порученному делу запорожец замечен не был. Тут я в нём уверен. И вообще, теперь полностью доверяю. Ведь распространяемый мною слух о грядущем походе на Москву ещё и проверкой был.

О том, что моё войско в итоге не на Москву, а в совсем в другую сторону двинется, только Порохня, Подопригора и князь Куракин знали. Ну, может, ещё отец Иаков, чей служка послужил курьером в нашей с новгородским воеводой переписке, о чём-то догадывался. И всё. Больше никто до тех пор, пока полки из Ярославля на Запад выдвигаться не начали, о моих планах не догадывался, а значит, и Шуйскому о том сообщить не мог. И не сообщил, судя по обрушившейся на мою голову анафеме. Как итог, обоих казаков я из списка подозреваемых с чистым сердцем исключил, сократив его до пяти имён: Мизинца, Кердыбы, Пудовки, Кривоноса и Севастьяна Шило. Следующими в очередь на проверку пушкарский голова и командиры стрелков стоят. И тогда список до двух-трёх имён сократится.

— За артиллерией будущее, — усмехнулся я своему соратнику, вновь возведённому в ранг воеводы. — Ту же польскую гусарию, если достаточно плотный огнём из гранат встретить, никакие засеки и козлы не понадобятся. Они до них просто не доскачут. А нам Поликарп Матвеевич ещё и зажигательные гранаты сделает. Только пушки для них калибром побольше отлить нужно будет.

— Так это, царь-батюшка, — явно растерялся мастеровой. — Для отливки больших пушек и домны больших размеров нужны. С этими не управится.

— Бог даст, изготовишь, — рассмеялся я. Уж больно забавно у старого мастера лицо вытянулось. — Тут, по-хорошему, небольшой заводик построить нужно будет, — ещё больше обрадовал я его, садясь на коня. — Когда я ещё до Урала доберусь?

— А зачем тебе Урал, царь-батюшка? — изумился Никифор, один из трёх, выживших в недавнем бое с запорожцами рынд. Я их уже в Галиче в жильцы возвёл. Всё же должность рынды — место статусное, в неё новики из старых боярских родов свою службу при государе начинают. — Ты только прикажи; мы и до Сибири доскачем.

— А зачем ты мне в Сибири такой красивый нужен? — съязвил я в ответ. — Разве что в наказание туда сослать, — сделал я вид, что призадумался.

— За что, надёжа⁈

— А кто меня в снег спихнул, когда мы на выручку к отряду Глеба спешили? Думаешь, забыл? Э нет, Никишка! Я всё помню! Твоё счастье, что Семён никак от раны не оправится. Вот выздоровеет и я тебя во главе ватажки Амур открывать отправлю.

— А это где? — живо заинтересовался Порохня.

— Рядом с Китаем, — погрустнел я, разом потеряв охоту шутить.

Это сколько же мне всего сделать успеть нужно? Никакой жизни не хватит, хоть до ста лет живи. А я вон даже в Устюжне нормальное производство развернуть никак не могу. Потому что ничего в достатке нет: ни оборудования нормального, ни людей знающих, ни ресурсов. Потому, не вытерпев, и поскакал я вдогонку войску, передумав возвращаться в Кострому. Мне в Новгород нужно, с местными купцами переговорить.

С одними англичанами торговлю вести, быстро с сумой по миру пойдёшь. И пусть привезённого Белтоном оружия и амуниции мне ещё на пару полков хватит, переплатил я ему за эти поставки знатно. Но, на тот момент, просто выхода другого не было: либо я быстро войско соберу, либо сомнут. Мне ещё сильно повезло, что в поход против меня Шуйский своего брата послал. Был бы на его месте Скопин, и я бы до самой Сибири во все четыре копыта удирал. Чего на тот момент моё войско стоило, внезапный удар князя Ушатого наглядно показал. Было бы у него людей побольше и всё…

К тому же, мне важно самолично с князем Андреем Куракиным побеседовать. Всё-таки он первый представитель старинного боярского рода, решивший перейти на мою сторону да ещё и такой подарок при этом сделать. У меня даже нормальной осадной артиллерии пока нет. Без помощи от воеводы, я у стен Новгорода до следующего тысячелетия простою. Впрочем, удивляться тут особо нечему. Куракин при моём батюшке в ближний круг входил и в Смутное время нигде не насвинячил. Такой сторонник лишним не будет.

Возле «арендованного» у городского головы дома меня ждали. Выскочила из толпы зевак слегка скособоченная фигура, кинулась на колени, едва не угодив под копыта.

— Васька! Живой! — я, соскочил с коня, опередив ринувшуюся было к юноше охрану, рывком поднял с колен друга, обнял. — Я уже и не надеяться почти перестал!

— Государь, — Чемоданов задрожал, искривившись лицом, часто заморгал, с трудом сдерживая слёзы.

— А где… — я запнулся, осознавая, что московский дворянин пришёл один, похолодел, боясь услышать ответ: — Где батюшка твой? И Мохина?

— Нет больше батюшки, — покачал головой Василий. — Уже под Астраханью, когда с Кавказа возвращались, с ногайским отрядом столкнулись. В той сече и отец, и присланный тобой казак сгибли. А я чудом ушёл. Вон бок стрелой пробили, супостаты.

— Вот оно, значит, как, — протянул я, всматриваясь в искажённое страданием лицо друга. — Не ожидал.

— Чего не ожидал, Фёдор Борисович?

— Что всё так обернётся, не ожидал, — я умолк, загоняя глубоко внутрь поднявшуюся горечь утраты. — Ладно. Что мы посреди улицы стоим? Пойдём, Василий. Помянем, Ивана Семёновича Чемоданова и Петро Мохину. А заодно и поговорим, как мы с тобой дальше жить будем. Никишка, не отставай.

В свою временную резиденцию я вошёл мрачнее тучи. Быстро прошагал мимо втянувших головы в плечи стрелков, стоящих у дверей, протопал по опустевшим сеням и переходам в повалушу, порывисто сел за стол,уперевшись руками в расписное покрывало.

— Вина!

Никифор, кивнув, скрылся за дверью. Стольниками и прочей дворцовой челядью я так, пока, и не обзавёлся. Хотя нет, есть один, но и тот сейчас в Ярославле на воеводстве сидит. Впрочем, и особого желания с этим торопится, не имею. В походе я! Вот и приходится моим рындам по совместительству обязанности стольников и чашников выполнять, предварительно скармливая всю снедь и выпивку местным поварам.

— Садись, Василий Иванович, — указал я Чемоданову место возле себя. — Раз батюшка твой погиб, ты теперь для меня ближний человек, — поднял я на юношу тяжёлый взгляд. — Кому теперь и доверять, если не тебе?

— Как ты догадался, государь? — посмурнел ещё больше Чемоданов, правильно интерпретировав неприкрытый сарказм в сочащимся ядом вопросе.

Рынды, замершие у меня за спиной, переглянулись, выступили вперёд, отгораживая от изменника.

— А это Ваське Шуйскому нужно спасибо сказать. Упредил, — я усмехнулся, глядя на появившееся в глазах бывшего друга детства недоумение. — Если бы этот торопыга не поспешил с предъявлением царского венца народу, я бы тебя даже в мыслях ни в чём не заподозрил. А так, — Я сделал над собой усилие, разжимая кулаки, грустно улыбнулся несостоявшемуся убийце: — Просто никто кроме твоего отца то место, где шапка Мономаха была спрятана, указать не мог. Правда, о нём ещё Тараско знал, но если бы его по дороге в Сибирь поймали, Васька венец на себя ещё осенью надел бы. Вот и выходит, что знание это из твоего батюшки под пытками вытянули. А ты мне про ногаев твердишь!

— Государь! — рухнул на колени Василий.

Вернувшийся Никифор, окинув взглядом открывшуюся картину, быстро поставил на стол пузатый кувшин, встав за его спиной.

— Что, государь? Мы же с тобой с детства вместе были, Вася! Я тебя даже не за товарища, за друга своего держал! А ты меня убивать пришёл? Что хоть пообещали за то?

— Батюшке жизнь сохранить. Шуйский сказал, что лишь опалу наложит и навечно его либо в Туруханск, либо в Пелым воеводой сошлёт. Даже вотчину обещал не отбирать.

— И ты ему поверил? Он и батюшке моему верно служить обещал, и самозванцу в том клялся, — я, проигнорировав движение одного из рынд, сам налил себе вина из кувшина, чуть помедлив, наполнил ещё один кубок, кивнул на него Чемоданову. — Пей. Нет уже Ивана Семёновича больше в живых. Не нужен он теперь Ваське. Помянем.

Василий припал к кубку, держа его дрожащими руками, выпил залпом, наверняка не почувствовав вкуса.

— Как хоть убить то меня должен был? Неужто ножом пырнул бы?

— Яд дали.

— Понятно, — кивнул я сам себе. — Оружие подлецов и трусов. Ладно. Чего уж теперь. Рассказывай, что на самом деле с вами случилось.

— Мы в Астрахань приехали. Батюшка решил по Волге до Нижнего добраться, а там уже и Кострома недалеко. Там нас Ломоть и встретил.

— Ломоть⁈ Опять⁈ — я грязно выругался, со всей силы треснув кулаком по столу. Рынды состроили морды кирпичом, сделав вид, что ничего не заметили. — Он то там каким образом очутился⁈

Всё, достал меня этот проходимец! За каждой второй каверзой его рожа выглядывает. Он что, вечный⁈ Сегодня же Грязнову отпишу; хватит тому без дела в штаны просиживать.

— Нас ждал. Сказал, что это ты его нам навстречу послал. Батюшка шибко обрадовался. Уже вместе доскакали до Царицына. Сговорились с купцом и на струге до самого Нижнего добрались. А там нас уже ждали. Ломоть поселил в доме у своего знакомца, а сам про обоз на Кострому пошёл узнать. А вернулся уже с холопами князя Шуйского. Петра сразу зарубили, а на нас навалились дружно толпой, связали да на Москву и увезли. С тех пор я батюшку не видел.

— Значит, так и запишем: Шуйские и Ломоть. Ну, Шуйских я так и так не помилую. Дай только срок. А вот Ломоть.

— Он теперь московский дворянин. В ближниках у самого царя ходит.

— Стольником ему уже не стать, — отрубил я. — Тут вопрос другой. Ивана Семёновича я не виню. На дыбе повисишь и не такое расскажешь. А вот с тобой, дело иное. Ты ведь меня предал, Васятка.

— На всё твоя воля, государь. Казни, как пожелаешь.

— Казни. Кого другого обязательно бы казнил. Да и тебя, если бы не отец твой, не пощадил. Должен я Ивану Семёновичу. Сильно должен. Не хочу, чтобы род его прервался. В общем так, — припечатал я ладонью стол. — Завтра в Мангазею на воеводство поедешь. Доберёшься, Жеребцова с походом сюда поторопи. И сиди там до тех пор, пока обратно не позову. Уберите его с глаз моих. Посадите до завтра под замок, чтобы не умыслил чего.

Я отвернулся, вычёркивая бывшего товарища из своей жизни, немного выпил, в бесплодной надежде смыть заморским вином поселившуюся в душе горечь, задумался, незаметно для себя выпав из реальности.

— Государь.

— Чего тебе? — оглядываюсь я на нерешительно топчущегося в дверях Никиту Сысоя. — Ступай. Ты мне сегодня не понадобишься.

— Та матушка Дария к тебе просится, государь. Сказывает, весть для тебя, царь-батюшка шибко важная. А Никифор не пускает.

— Матушка Дария? — уставился я на писаря. — Монахиня?

— Игуменья Тихвинского Введенского монастыря.

— Тихвинского? — в недоумении переспросил я. — Она что специально сюда приехала. Дария. Дария. Тихвинский монастырь. Погоди!

В мозгу что-то щёлкнуло, выдав информацию. Так это же Анна Колтовская! Четвёртая полузаконная жена Ивана Грозного. Ей-то от меня что понадобиться могло?

Светало. Горизонт еле заметно посветлел, начав выделятся контурами еловых макушек на фоне тёмной стены леса. Деревня уже не спала. В отсветах десятка костров и густо чадящих дымом факелов суетились люди, фыркали лошади, бряцало железом оружие. Где-то на околице сиротливо прокукарекал петух и тут же смолк, словно испугавшись собственной смелости.

Надо же! Не всей животине вчера шеи посворачивали. И где только спрятаться умудрился?

Чаплинский недобро усмехнулся, наблюдая за царившим вокруг оживлением.

От загребущих рук околичной шляхты (мелкопоместная литовская шляхта) так просто не скроешься; в каждую пристройку заглянут. Да и казаки, что треть набранного капитаном отряда составляют, от них не отстают. Потому и хлопает не закрытыми ставнями каждая попавшаяся на пути деревенька; ни псу залаять, ни корове замычать.

— Пан ротмистр, лошади осёдланы. Хлопцы готовы выступить.

— Добре, — кивнул Чаплинский Янушу.

Старого казака он приблизил к себе год назад, после неудачного похищения Годунова. Вместе тогда с Запорожской Сечи удирали. Вот и сд… Хотя нет. Какая может быть дружба между благородным шляхтичем и бывшим посполитым (лично свободный крестьянин), перебравшимся на Сечь? Правильно, не может. Просто привык он к старому запорожцу. Сумел Януш стать для него незаменимым, взвалив на свои плечи большую часть бытовых проблем.

— Пойду, доложу капитану, — кивнул Станислав своему слуге. — И проследи, чтобы опять лошадей всякой рухлядью не навьючили! Сам знаешь, как он этого не любит. Только припасы на день и то, что в заплечные сумки уместиться сможет.

Януш тяжело вздохнул. Не любит — это слишком слабо сказано! Двум литвинам в самом начале похода это жизни стоило. И шляхетский гонор не помог! Пан Александр, после отказа выбросить награбленный скарб, просто разрядил в смутьянов свои пистоли, а за спиной сотня головорезов, что с ним который год в Литве разбойничала, плотоядно ухмыляется. Остальные сразу всё лишнее на землю побросали.

Так и скачут с тех пор налегке, словно волки по лесам петляя. Прирежут очередного проводника, переночуют в глухой деревеньке и на рассвете вновь на коня садись.

Януш, невольно поморщившись, (опять кости ломить по утрам ломит. Стар он уже для этаких походов стал), подошёл к одному из костров, попутно перешагнув через труп женщины в разорванной в клочья одежде.

— К капитану пошёл? — кивнул на спину уходящего в сумерки Чаплинского Щербина. — На, выпей перед дорогой, — протянул бывший запорожец баклажку с местной медовухой. — Немного можно.

Вот именно, что немного! Пан Александр само употребление хмельного в походе не запрещал, но исправно сажал на кол каждого, кто в злоупотреблении этими напитками был замечен. Глоток вина перед предстоящим походом, кружка медовухи после остановки на постой (Если ты не в дозоре. Тем и в такой малости было отказано) и всё. Выпьешь больше; сиди себе с отрезанным языком на колу да летним солнышком над головой любуйся. Впрочем, этакие непонятливые быстро вывелись, оставшись где-то там, позади.

— Всё петляем по этому лесу и петляем, — продолжил между тем Шербина, всматриваясь в алые лепестки огня. — И конца этому походу не видно. Знать бы хоть куда путь держим.

— А ты у капитана спроси, — с усмешкой предложил один из казаков.

— Куда бы мы не шли, добыча впереди богатая ждёт, — веско заметил Януш. — Иначе зачем бы пану Александру всё бросать и изо дня в день по этим лесам мотаться?

— Это всё тот монах, что пришёл в лагерь, — зло буркнул Шербина. — После их беседы мы в поход сорвались.

— А мне и так хорошо. Жрём каждый день свежатину, сколько влезет, баб по ночам валяем. Чем не жизнь? Ещё бы выпивка под запретом не была и совсем хорошо бы было!

Януш покачал головой. Что — да, то — да. Скотину они резали без меры, вырезая всё, что находили в очередной деревушке. Всем шести сотням, что вёл за собой пан Александр досыта хватало! Да и бабам, что зазря пропадать? Всё равно за собой в живых никого оставлять не велено. А им развлечение!

— Ну, что расселись? По коням, — вернулся от капитана Чаплинский. — Недалече теперь осталось.

— Пан капитан сообщил, куда мы скачем? — поднялся от костра Януш.

Казаки замерли, не сводя внимательных взглядов с ротмистра.

— Сказал, — весело хмыкнул тот и сделав внушительную паузу, выдал: — Монастырь будем брать, — Чаплинский вновь на мгновение смолк и хохотнув, добавил: — Женский!

— Иди ты! Вот это поход! Монашек я ещё не валял! — Радостно загомонили воины, окружив принесшего весть ротмистра.

— А что за монастырь? — Януш был единственным, кто разделять веселье своих собратьев по оружию не спешил. — В каком городе стоит?

— В Тихвине. К вечеру там будем, — Чаплинский оскалился, поняв, что тревожит старика. — Не журись, Януш. Городишко небольшой совсем. Больше двух-трёх сотен воинов на стены, московиты собрать не смогут. А нам его и брать не нужно. Монастырь захватим, ночь с монашками переночуем и обратно уйдём. Только запомните накрепко, — в голосе ротмистра проскользнул металл: — Как в монастырь ворвёмся, сразу баб не трогать. Одна из них целой и невредимой нужна. Пан Лисовский так и сказал: Хоть волос с её головы упадёт, он тому мерзавцу лично кишки выпустит и на шею намотает. Найдём нужную монашку, остальные ваши будут.