Титановый бардак

Где какая рыба и почём…

Товарищ Аунап жил жизнью размеренной и спокойной. Вот правда с начальником, товарищем Бредисом, он периодически не ладил, но он вообще ко всем «латышским стрелкам» относился весьма неприязненно. Вдобавок давняя нелюбовь эстонца ко всем латышам подпитывалась тем, что Карл Юльевич периодически его вытаскивал в поездки по деревням в поисках «контрреволюционных элементов». Ему что, не хватало баб в городе? Опять же, проще пристрелить взбешенного мужа очередной бабы, чем гоняться за мужиками по лесу. Да и бабы, и даже девки сами придут, стоит только арестовать кого-то из мужиков в семье…

Жалко лишь, что не у всех красивых баб родня в городе имеется. Александр Карлович стал думать над тем, как половчее «склонить к сожительству» новую врачиху до того, как это проделает латыш, но размышления его прервал даже не стук, а пинок в дверь — и в кабинете появился какой-то vene tibla.

— Пошел вон! — помощник уполномоченного не хотел, чтобы кто-то мешал приятным размышлениям.

— Ты, чухна сраная, на кого пасть разеваешь? — и перед ним раскрылось удостоверение особоуполномоченного самого Председателя. — Сейчас сам вон пойдешь, причем под конвоем! А пока не пошел, быстро сделай мне два билета первого класса на сегодня до Москвы. На меня и на товарища комиссара. Так, поезд ближайший через полтора часа, мы на нем поедем.

— Но за это время в Угловку не доехать…

— Отвезешь нас в Окуловку, у вас же машина в уездном управлении есть?

— Машина есть, шофера сейчас нет и до завтра не будет.

— Сам поведу, а обратно машину ты пригонишь.

Так утром шестого июля глядя на удаляющийся поезд и думая, как перегнать автомобиль, которым он управлять не умел, обратно в Боровичи, товарищ Аунап осознал, что жизнь перестает быть томной…

Чуть не обделавшийся от страха замначальника Боровичского ОГПУ совершил «почти невозможное»: в первом же поезде на Москву Петя и Света получили отдельное двухместное купе. Очень им необходимое, ведь дорога до Москвы заняла чуть больше шести часов. А через несколько минут после того, как куранты пробили шесть вечера, они зашли во всем известное здание на Лубянке и Петр, бывший там неоднократно, уверенной походкой отправился в комендатуру. Хорошо еще, что какой-то чекист поинтересовался у молодого парня в гимнастерке с орденом на груди, куда это он так спешит: и пришлось идти уже не спеша, в сопровождении этого чекиста, вызвавшегося «помочь кадру с периферии», совсем в другую сторону. Света при этом лишь тихонько хихикала над тем, что Пете даже в голову не пришло, что расположение служб и кабинетов за очень много лет может поменяться.

Однако убеждение Петра, что ОГПУ представляет собой бурную смесь из бардака и некомпетентности, изрядно приправленную хамством пополам с холуйством, полностью подтвердилось. Когда Петя, положив на стол дежурному по комендатуре удостоверение, сообщил, что им нужны номера в гостинице сроком на месяц, тот, пожав плечами, сообщил, что «есть прекрасные койки в казарме охраны Кремля». Но когда Петр взял дежурного за шиворот и заставил его прочитать написанное в удостоверении, то немедленно появился номер в Метрополе:

— Извините, товарищ особоуполномоченный, но номер только один. Зато в нем три комнаты, две спальни с прекрасными кроватями, вы там прекрасно и вдвоем разместитесь… Я сейчас еще и талоны на питание в ресторане вам выдам…

Расположение служб поменялось, а вот бюрократия — не очень. Поэтому когда дежурный приготовился записывать в журнал данные «поселенцев», Петр строгим голосом уточнил:

— Указывать только должность и фамилию, остальное секретное.

— Знаю я, — отозвался тот, — а фамилию из удостоверения писать или?

— Мою из удостоверения, а комиссара… пишите «комиссар Света», этого достаточно.

— Ясно… — дежурный вздохнул: — вот талоны, только тут на неделю, за остальными в понедельник зайдите. Вот тут распишитесь…

В Метрополе жилось хорошо: выдрессированная обслуга старалась исполнить любую прихоть постояльцев. Впрочем, большинство прихотей ограничивались призывами «еще водки!», поэтому исполнять их было несложно. Большей частью несложно…

Начиная с десятого июля Петр каждое утро заходил на Лубянку как на работу. За два дня он ознакомился не только с расположением всех служб, но и уточнил, как в нужных ему работают сотрудники — впрочем, его надежды на разгильдяйство оправдались не в должной степени: все было гораздо хуже, чем он мог себе это представить. Так что в час дня двенадцатого июля он спокойно вошел в комнату, где сидели машинистки, и с порога заявил:

— Мне нужно срочно подготовить секретную справку!

В комнате, в связи с обеденным временем, сидели лишь одна пожилая дама и молодая девица, которая — по молчаливому кивку старухи — просто показала ему стол с машинкой, огороженный с трех сторон шкафами:

— Пишбарышни сейчас все на обеде, так что если срочно, то сами печатайте или ждите.

Старенький «Ундервуд» оказался в прекрасном состоянии, а в ящике стола, как ему показала девица, лежала бумага и, что особенно порадовало Петра, «фирменные бланки». Конечно, работа на пишущей машинке потяжелее будет, чем набор текста на клавиатуре компа, но на печать нужного Петру документа у него ушло минут пятнадцать — и потому, что и на «старой работе» опыт в подготовке документов «на бумажном носителе» у него был немалый, и потому что основную часть он уже напечатал на машинке, доставленной в номер «Метрополя» тамошними халдеями.

А на следующий день около десяти утра он ошивался в коридоре, поджидая начальника конторы. И когда тот вышел из кабинета и быстро направился по коридору, Петр ловко пристроился сзади, а затем, подходя уже к лестнице, тихо произнес:

— Я из Боровичей, у меня к вам рапорт от начальника уездного управления, сказано было «лично вам в руки» — на что получил ожидаемый ответ:

— Пусть в канцелярии зарегистрируют.

— У меня скоро поезд, а надо номер записать, чтобы начальнику его передать…

— Пусть срочно зарегистрируют, мне сейчас некогда!

Петр громко поблагодарил «лучшего друга беспризорников» и, поймав за рукав стоящего у выходных дверей чекиста, попросил:

— Товарищ, проводите меня до канцелярии, Феликс Эдмундович сказал «срочно», а я здесь не очень хорошо понимаю что где.

Тот было дернулся, но слова «человека с бородкой» он же прекрасно слышал, так что, кивнув второму охраннику, проводил Петра в канцелярию. И подтвердил, что Феликс приказал «срочно»…

— Так, Светлана, — сообщил Петя девушке после того, как вернулся в номер. — Приказ о нашем управлении уже зарегистрирован. Насколько я помню из истории конторы, Феликс больше на Лубянку не вернется, а все остальное ты уже сделала. Так что сейчас едем на вокзал, ты сегодня же возвращаешься в Боровичи, орден Гуле вернешь. И ждите моей телеграммы. Если все пройдет нормально, то напишу, что по четвертый пункт все утверждено. Если Менжинский заартачится, то напишу, что четвертый пункт требует доработки.

— А если телеграммы не будет?

— Тогда считай меня коммунистом, — усмехнулся Петя. — Но телеграмма будет в любом случае, и Валя знает, что когда делать. Эти чекисты — они только с мужиками воевать умеют, против спеца из двадцать первого века у них шансов нет, так что я уйду даже если придется пристрелить Менжинского в его кабинете прямо на заседании коллегии.

— Еще целую неделю ждать… Знаешь, орден я отвезу конечно, но ведь номер у нас до конца месяца? Я вернусь.

— Свет, тебя матом послать или как?

— Петь, я росла в городе, где кирпичный завод — центр культуры, науки и промышленности, так что я твой посыл просто не замечу. Не трать калории напрасно… я вернусь, если Валя и Гуля решат, что это имеет смысл.

Света вернулась двадцатого утром, и Пете осталось лишь догадываться, как она убедила Валентина и Гульнару в необходимости новой поездки в Москву. А вечером между ними произошла небольшая перепалка, лишь сблизившая молодых людей, так как они вдруг выяснили, что смотрят на мир одинаково:

— Все, сдох железный, — прокомментировал новость о смерти Дзержинского Петя.

— Так нельзя говорить о Железном Феликсе, — резко возразила девушка, — ведь «сдох» — это означает что жил, а потом перестал жить. Правильно говорить о нем «околел», то есть не жил, а теперь затвердел, окоченел то есть. А как человек он сдох еще в восемнадцатом… Ну что смотришь, я же историю по архивным документам учила!

— Знаешь, Свет, я вот что подумал: когда с этим цирком закончим, то нам стоит пожениться. Другой девушки, с которой я могу открыто разговаривать и мыслями делиться, тут всяко не найти, да и тебе из нынешних подходящего мужика не подобрать…

— Интересное предложение. Я, конечно, еще подумаю, а соглашусь уже после завершения нашего цирка, — рассмеялась Светлана. — Ты прав в одном: нам еще много чего предстоит вместе делать, и возможность обсудить что-то со знающим человеком для нас будет, пожалуй, самым важным. К тому же ты не будешь бояться моего страшного звания… кстати, давно хотела спросить: а комиссар управления — это в переводе на наши деньги кто будет?

— Ну если не совсем на наши, то майор госбезопасности, а если совсем, то комбриг — повыше полковника, пониже генерал-майора.

— А ты тогда в переводе кем будешь?

— А я уже как генерал-лейтенант. Ну, примерно, а вот в тридцать пятом, когда звания введут, узнаем точно.

— Ну ты наглец! Хлестаков бы обзавидовался…

— Да, я такой. А вот ты… я вообще не пойму, нафига ты сюда снова приехала? Я, когда Феликс утром двадцатого на Лубянку приехал, чуть вагон кирпичей не отложил, а потом и ты прискакала — я подумал что и в Боровичах что-то случилось…

Но от приезда Светланы все же определенная польза была: она зарегистрировала на Лубянке подготовленное в Боровичах командировочное удостоверение, так что утром двадцать третьего Петр со Светланой предстали пред светлы очи пока еще первого заместителя председателя.

— Вячеслав Рудольфович, мы все скорбим, но дело есть дело, так что придется вам утверждать подготовленные по запросу Феликса Эдмундовича документы. Он просил к двадцатому, как раз комиссар девятого управления их привезла, нам встреча на вечер назначена была, но… А время, сами понимаете, не ждет, нам еще в Ленинграде очень много до сентября сделать нужно.

— Какого девятого управления? — удивился чекист.

— Девятое Особое управление ОГПУ, сформировано приказом Феликса Эдмундовича от двенадцатого июля…

— Не слышал о таком.

— Зарегистрирован в канцелярии, если я не путаю, тринадцатого в десять утра.

— Номер не помните? — Менжинский потянулся к телефону.

— Товарищ комиссар? — Егор повернулся к Светлане и та, раскрыв папку, продиктовала требуемое. Через несколько минут Менжинскому принесли приказ и он начал его быстро просматривать:

— Так… отчитывается непосредственно перед Председателем ОГПУ… это понятно. А вот это: все отделы беспрекословно выделяют людей по запросу представителей девятого управления — это зачем?

— Там дальше написано.

— А по составу, это тот самый Сухов?

— Возможно, но утверждать не берусь, — ушел от ответа Петя, а Света добавила: — А я вообще с ним только третьего июня познакомилась, — и такой ответ, похоже, Менжинского удовлетворил. Он быстро пролистал документ до конца, особо даже не вникая в содержание:

— Ага, понятно. Непонятно только зачем все это?

— Особое научно-техническое управление будет заниматься… уже занимается секретными разработками. У нас в стране довольно много великолепных специалистов, но не все горят желанием сотрудничать с советской властью — а в провинции они будут думать, что власть о них и не знает. Поэтому и выбраны Боровичи: и до Москвы, и до Ленинграда в целом недалеко, но все же на отшибе, так что с точки зрения какого-нибудь ученого выглядит «подальше от Советов». Мы попробовали, результаты получили резко положительные. Сейчас уже практически готово все для целого ряда важных промышленных разработок, опережающих на годы разработки буржуазных специалистов. Но Феликс Эдмундович особо указывал на то, что если эта информация попадет в руки буржуазии, то нам это нанесет буквально непоправимый ущерб. Да и если сами эти ученые… Поэтому-то и полная секретность всех работ.

— Пример таких разработок?

— Гм… отчитывается исключительно перед… впрочем, сейчас по факту вы за него, так что… самую, скажем, несекретную работу в пример приведу: изготовление вольфрамовой проволоки толщиной до двадцати микрон.

— Этим же уже занимаются…

— На заводе Osram в Берлине самую тонкую делают сорок пять микрон, там работает восемьсот человек, у нас ту же работу будет выполнять двенадцать специалистов, причем из такого же количества металла делая продукции впятеро больше. На ленинградской «Светлане» сейчас трудится больше двух сотен рабочих, и они выпускают меньше тридцати тысяч лампочек в месяц, причем собирают их из германских деталей. По предлагаемой технологии сто человек будут производить до двухсот тысяч ламп в месяц — и даже больше, когда поднаберутся опыта, причем лампы будут целиком отечественными.

— Я понял… а от меня-то что вы сейчас хотите?

— Нужны распоряжения об изготовлении бланков девятого отдела, печатей, удостоверений… Феликс Эдмундович приказал нам их подготовить и ему на подпись принести.

— Тьфу, сразу сказать не могли? Где тут подписывать?

По пути в гостиницу Светлана задумчиво произнесла:

— Не пойму, почему в чекисты идут или дебилы, или подонки?

— Это ты нас дебилами считаешь?

— Этот Вацлав… он же тупой как валенок. За два месяца смог развалить финансовую систему Советской России, здесь бардак развел полный…

— Ну, допустим, бардак здесь еще Железный Феликс развел, Вячеслав его лишь поддерживать будет, да и то без фанатизма. Знаешь, кто-то известный сказал, что революцию задумывают романтики, исполняют фанатики, а плодами ее пользуются отпетые негодяи. Так что нам предстоит стать отпетыми негодяями, удавить негодяев-конкурентов и по возможности помешать фанатикам все испортить. План у нас уже есть, да и начало негодяйству мы с тобой положили. Работаем дальше, товарищ секретный комбриг?

Петр отправил в Валентину телеграмму, но со Светой на день задержался в Москве: ребята решили проверить, насколько верно описывали разные писатели реалии двадцатых годов. Верно описывали: на заключение брака они потратили чуть больше получаса, причем учитывая дорогу от гостиницы к ЗАГСу. А затем Света получила новое удостоверение на Лубянке «в связи со сменой фамилии». Как сказал Петя, «по крайней мере у одной из всех нас будет подлинный документ»…

И с этим «подлинным документом» утром двадцать пятого июля они отправились в Боровичи. Где тихая провинциальная жизнь уже потихоньку начала закипать.

Карл Юльевич Бредис тихо радовался, что его многолетняя работа наконец-то хоть кому-то пригодилась. Поэтому он с огромным удовольствием рассказывал неожиданному гостю обо всем, что успел узнать — и удовольствие было еще большим из-за того, что спрашивающий явно понимал, о чем спрашивать. Несмотря на звание понимал:

— На заводе «Новь» имеются три станка: два токарных и один сверлильный, все в состоянии удовлетворительном. И паровая машина там практически на ходу, разве что самый мелкий ремонт потребоваться может. Глиномяльня тоже в хорошей сохранности, но там с машиной все не так хорошо: еще до моего приезда все трубы с котла мужики своровали. Я по этому поводу говорил с рабочими со станции, они говорили, что трубы можно было бы и с паровозных котлов поставить, но на станции у нас только один мертвый паровоз и там котел тоже…

— А на других заводах как?

— На двух других заводах огнеупоров станков можно сказать, и нет, да и не было никогда, слесарные верстаки не в счёт: если им что сделать или починить требовалось, то уже механический имелся. А на нем станков уже четыре: три токарных, тоже бельгийские, и один фрезерный.

— Вертикальный или горизонтальный?

— Вертикальный. И машина на механическом мощная, в сто двадцать почти лошадиных сил, и в полной сохранности. Сами же мужики ее от разграбления защитили, потому как от неё и пилорама в деревяшечном цеху, и два станка токарных по дереву от нее же работали. Её, конечно, хорошо если в неделю раз пускают, но людям-то доски всяко нужны, так что с пилорамы в основном там рабочие и кормятся.

— Это всё? Больше в городе станков никаких нет?

— Валентин Николаевич, вы же спросили что в городе простаивает без работы из станочного парка, и это из простаивающего всё. Но на Вельгийской бумажной фабрике имеется еще несколько станков, однако они чаще в работе используются. Большой токарный есть с базой на девять футов… довольно старый и расшатанный, на нем валы бумажной машины правят. Заполировать деталь на нем еще можно, а вот что-то выточить… я даже не уверен, что там суппорт сохранился.

— Понятно, а на кирпичных заводах возле города?

— Какие там уж заводы? Простые печи кирпичные, там глину испокон вручную мешали и руками же кирпич лепили. И сейчас то же самое: привезет мужик глину, так ему кирпич по двенадцати рублей за тысячу отдадут. А ежели не привезет, то уже по восемнадцати рублей… Да из тех заводов только на одном сейчас кирпич и жгут иногда: на старом заводе печь на шесть тысяч всего, ее и на три-четыре тысячи пускать чаще приходится так как мало люди кирпича купить могут. А на новом — три печи на восемнадцать тысяч, ну кому сейчас хоть одну укладку купить денег хватит?

— Со станками ясно. А с рабочими в городе как?

— Да никак, все давно уже по деревням разбежались. Но если вы заводы снова запускать надумали… дома-то у них остались, если работа будет, то и люди обратно в город придут. Даже сейчас уже потихоньку народ возвращаться стал, как доктор в город приехал. Люди-то как рассуждают? Если доктора прислали, значит власть людей лечить собирается. А если людей лечить будут, значит люди в городе нужны — и зачем власти люди в городе если не для работы? Тогда кто уже здесь будет, тот первым на работу и пойдет…

— В принципе логично… Вы, я гляжу, с городом хорошо знакомы. Как думаете, на механическом если станочный парк увеличить…

— Да там разве что один еще станок поставить можно будет, да и то… Места, боюсь, новым станкам там просто не найти. Если для ремонта какого мелкого, то можно и в торговых рядах мастерские со станками устроить, все равно никакой торговли там давно уже нет. На огнеупорных заводах места точно нет, на «Нови» рабочие тоже все станки разом не пускают чтобы плечами не толкаться…

— То есть по-хорошему придется новые цеха строить?

— Это уж совсем по-хорошему будет, но опять же место для завода такого где лучше подобрать? Разве что на заводе Корсакова…

— А это что такое?

— Завод по очистке спирта. Цех, конечно, весь котлами заставлен, но если их убрать… Однако должен предупредить, что у товарищей из Ленинграда на этот завод свои виды были, мне особенно указано следить, чтобы его не разворовали. Но если вы всерьез хотите металлическую промышленность в городе…

— Спиртозавод отдадим химикам, от химии тоже много пользы бывает — так что пока его оставим. А то, что в самом городе для завода места нет, так тут и до околицы недалеко.

— Место есть возле торговых рядов, но там да, места все же немного, разве что на один цех. Можно на пустыре между бумажной фабрикой и заводом «Новь»… но там все же до моста довольно далеко, почти пять верст.

— Огнеупоры же возят? В смысле, возили? И бумагу тоже возят, так что пять верст — это не самое страшное. Тогда последний вопрос: а со строителями в городе как?

— В городе последнее здание выстроено в шестнадцатом году, вроде из Новгорода подрядчик был, но я не уверен. А так мужики сами строят как бог на душу положит… то есть…

— Понимаю, это просто форма речи такая. Ладно, со строителями понятно… Когда ближайший поезд до Угловки?

— Поезд… — улыбнулся Карл Юльевич, — если это можно назвать поездом, то паровоз вагон с бумагой обычно отвозит в воскресенье в полдень. Обычно к нему еще и пассажирский вагон цепляют. То есть иногда цепляют, так что до Угловки лучше всего на дрезине ехать. В любой день кроме воскресенья, всего час с небольшим — и вы уже в Угловке. Только…

— Что?

— У наших железнодорожников оклады по двадцать два рубля. За поездку на дрезине они обычно просят рубль… со всех пассажиров. Помощник мой, конечно, бесплатно катается… но если вас не затруднит… я квитанцию об оплате вам напишу!

— Да я и так отчитаюсь, не беспокойтесь. И вы правы: за работу, приносящую людям пользу, платить обязательно нужно. Значит так договоримся: я сейчас ненадолго в Ленинград, а вы постарайтесь найти рабочих, которые по деревням разъехались. Просто найти, чтобы в нужный момент мне знать где их искать…