Титановый бардак

Год прошел как день вчерашний…

Перед самым Новым годом в городе закончилось строительство Заводского микрорайона, и население города уже превысило тридцать тысяч человек. Правда Савелий Маслов «останавливаться на достигнутом» явно не собирался и уже приступил к постройке следующего микрорайона, который, после некоторых споров, был назван — для разнообразия — «Северным». Просто потому, что для финансируемого Семашко медико-фармацевтического института к югу от вокзала начал подниматься еще один микрорайон, называемый всеми горожанами (и безо всякого обсуждения) «Южным» (хотя нанятые медициной специалисты изначально назвали его «Институтским»).

Николай Александрович весьма эффективно играл на желании большевистских руководителей сохранять личное здоровье и иногда выдавливал из них больше, чем мог выдавить кто-либо еще. В качестве огромного бонуса он выбил для Боровичей ежесуточную поставку двухсот тонн каменного угля, а еще «открытой опцией» оставалась поставка такого же объема мазута. Последний был пока нафиг не нужен, но когда понадобится — начнет поставляться в тот же день.

В постройке Южного микрорайона принял «посильное участие» и Главхим под руководством Владимира Николаевича Ипатьева. Он тоже довольно умело играл на желании власти «защитить себя», и фактически единолично отвечал за производство порохов и взрывчатки, получая на это хоть какие-то средства из нищенского бюджета все еще разоряемой страны. Сохранять существующее производство ему удавалось с огромным трудом, так как денег не хватало даже на обеспечение текущих нужд многочисленных заводов, однако небольшую копеечку на Боровичи он все же изыскал. Потому что «не поддержать завод, выпускающий по двести тонн олеума в сутки» он счел огромной глупостью и «немножко переплачивал» за поставляемую с завода кислоту. То есть платил-то столько, сколько кислота с других заводов стоила, но точно зная, что в Боровичах она обходится почти вдвое дешевле. А уже через свои связи с Красной Армией он добился того, чтобы ветка железной дороги на Боровичи превратилась в двухпутную, к тому же солдатики, с рельсами работать закончившие, теперь «до лета» трудились на строках Южного микрорайона — за счет этой самой Армии трудились.

Последним (по степени участия) членом «кооператива» по постройке Южного микрорайона стал Киров. Света, когда-то историю (в том числе и ленинградского руководителя) изучавшая отнюдь не по учебникам, по этому поводу высказалась так:

— Костриков ради собственного прославления готов многое сделать, надо ему лишь намекнуть о грядущей славе за нужное нам деяние.

Собственно, именно она Кирова и привлекла к этой работенке: лично в Ленинград съездила, лично отвезла Сергею Мироновичу первую катушку изготовленной Валерой вольфрамовой проволоки и, как бы между прочим, сказала «верному ленинцу»:

— Сейчас наша лаборатория такой проволоки может делать как раз чтобы покрыть текущие потребности «Светланы». Но я слышала, как Валерий Федорович говорил, что если бы нам можно было набрать побольше рабочих квалифицированных, которым нужно и жилье соответствующее представить, то уже к концу весны «Светлана» могла бы на нашей проволоке делать по четверти миллиона ламп в месяц.

— А на «Светлане» не все еще рабочие даже комнату получить успели.

— Так они и на комнату в большинстве своем пока не заработали. А проволоку чтобы такую делать, тут и мастерство требуется, и опыт, и образование европейское. Мы нескольких человек из Европы сманить смогли, а еще больше почти уговорили в СССР перебраться — но у нас в Боровичах квартирный фонд уж больно невелик. А в комнату в коммуналке никто из европейских рабочих точно не поедет, тем более в небольшой провинциальный городишко.

— Но ведь у вас там сколько уже кирпичных заводов-то работает? Неужели не из чего дома строить?

— Строить не проблема, но вот где взять стекло, трубы стальные… там много чего по мелочи, но все вместе нам поднять не под силу.

— Ладно, попробую помочь… вы мне когда сможете список всего необходимого… остро необходимого принести?

— Да я хоть сейчас могу его огласить, он в две строчки уложится. Во-первых, нужно несколько толковых архитекторов, которые смогут небольшой городской район спроектировать. А во-вторых, нужна железная дорога…

— У вас же есть и, я слышал, Семашко уже второй путь с помощью армии…

— Железная дорога от Веймарна к деревушке Усть-Луга. Вы же знаете, у нас есть свои… источники финансирования за рубежом, нам проще там всякие мелочи купить — но вот тащить все это через Ленинградский порт было бы ошибкой. Сами знаете, люди Мессинга очень нервно реагируют на то, что кто-то живет лучше, чем они, а ничто, через порт здесь проходящее, от их внимания не ускользнет.

Сергей Миронович на этом предложении слегка задумался:

— Можно подумать, у нас рельсов девать некуда. Да и как людям объяснить, зачем к крошечной деревушке железную дорогу тянуть? Тем же коллегам вашим, Мессингу хотя бы?

— Рельсы… рельсы мы привезем из-за границы, с ними проблем не будет. А объяснить… Там, вокруг Усть-Луги, сразу несколько колхозов рыболовецких сейчас организуется, а морем возить в Ленинград оттуда кильку и салаку не получается: по дороге протухнет рыба. Но вот в вагонах-ледниках рыба испортиться не успеет. Я так думаю, что в сезон там тонн по сто рыбы в день ловить будут…

— Сколько?

— Вот именно, сами видите, что без железной дороги дать Ленинграду достаточно рыбы ну никак не выйдет. Но мы такую дорогу не выстроим: одними рельсами же на постройке не обойтись, а всякие шпалы, костыли — это ленинградские заводы изготовить смогут. Опять же, я трассы не знаю, а там возможно и мосты какие-нибудь потребуются…

— Не уверен, что… ведь, наверное, можно и на судах ледники поставить?

— Ну хорошо, тогда прямо скажу: база торпедных катеров ближе к границе…

— Вот все у вас в ОГПУ через задницу, нет чтобы сразу прямо сказать… спасибо, вы правы: без свежей рыбы Ленинграду будет… менее уютно. А это база… рыболовецкая, когда строительство предполагается?

— Рыболовецкие колхозы уже строятся. И, надеюсь, будут запущены уже в этом году…

С рыболовецкими колхозами Светлана решила проблему просто: в Боровичах, точнее во всем уезде Боровичском, было довольно много народу, который еще не забыл как строить деревянные барки. А так как будущим рыбакам кораблики нужны были не на две сотни тонн груза, то небольшие суденышки числом в полсотни были выстроены за лето. А для того, чтобы суденышки могли плавать куда экипажу хочется, а не куда ветер подует, то для них в Швеции были заказаны полсотни моторов, производимых компанией J CG Bolinders Mekaniska Verkstad AB. Формально моторы эти (известные еще в царской России под названием «Болиндер») считались «нефтяными», но прекрасно работали на любой жидкости, способной гореть. Например, на мазуте или даже на рыбьем жире и подсолнечном масле…

Полста суденышек — это было, конечно, круто — вот только в деревне Усть-Луга мужиков было меньше, так что пришлось население деревеньки изрядно увеличить. Что, в принципе, было делом не ахти каким трудным: в Ленинграде и окрестностях осело очень много разного рода бывших моряков, так что даже капитанов «рыболовов» получилось набрать из «экс-офицеров», правда, в основном из мичманов-краснокантников (то есть из флотских технарей). И Сергей Миронович получил очень веский «дополнительный довод» к постройке железной дороги к Усть-Луге: там к октябрю собралось полсотни готовых к рыбалке корабликов, для которых просто не было топлива…

А вот его участие в строительстве Южного микрорайона свелось по сути к тому, что он прислал трех «архитекторов» — молодых парней, только что закончивших обучение и почему-то считавших себя великими зодчими и к тому же ниспровергателями «старых порядков». И вот с ними работала уже Ирина, причем методами, очень далекими от политкорректности и толерастии. Ребята, получив от Мироныча краткое описание предстоящей работы, тут же придумали кучу зданий «очень передовой архитектуры», и с гордостью продемонстрировали Ире свои эскизы. И даже попытались ей рассказать, насколько все получится передовым и прогрессивным, но несостоявшийся искусствовед даже дослушивать их «презентацию» не стала:

— Так, ребята, я поняла что вы напридумывали. Фантазия у вас есть, тут не поспоришь, но придумали вы полное убожество. А чтобы вы снова говностроением не начали заниматься, поясню: Боровичи — это старинный купеческий город. И здесь мы все стараемся гармонию городскую убогими сараюшками не нарушать…

— Но ведь архитектура давно шагнула…

— Широко шагаете — штаны порвете. Еще раз: архитектура — это музыка, застывшая в камне, слышали такое выражение? А вы тут мне предлагаете изобразить соло на бубне. Я не знаю, какой урод вам давал уроки гармонии, но если вам действительно интересны именно современные тенденции в архитектуре, то для этого явно не стоит изучать казарменное домостроение Баухауса. Есть же Гауди, и если вам приспичило построить нечто, не напоминающее привокзальный сортир, хотя бы с его творениями ознакомьтесь.

— А это кто?

— Так, с вами все понятно. Тогда пойдем другим путем: здесь, в Боровичах, дома будут исключительно красивыми, причем в стиле «русский ампир». Ваша задача — спроектировать типовой жилой дом, причем такой, чтобы весь микрорайон имел единый гармоничный облик, но каждый дом — именно типовой — отличался от всех остальных мелкими архитектурными деталями и демонстрировал определенную индивидуальность. Как солдаты на параде: все вроде в одинаковой форме, но у каждого свое лицо и свой характер. Я понятно объяснила?

— Но ведь красота конструктивизма…

— Те, кто не понял, могут прямо сейчас отправляться на вокзал и возвращаться туда, откуда приехали. Здесь, в Боровичах, я, и только я определяю, что считать красивым, а что уродливым. На что имею полное право во-первых, как доктор искусствоведения, а во-вторых, как начальник архитектурно-строительного отдела Особого Девятого управления ОГПУ. Главное — вы будете строить не бараки, но жилое пространство для многих поколений советских людей, и строить будете на века. Поэтому прежде чем напрягать фантазию, зайдите в городскую библиотеку и возьмите там сборник строительных норм и правил. Вас этому не учили, но без знания СНИП вы ничего хорошего не построите. И да, в новом микрорайоне здания будут не выше четырех этажей…

Праздновать наступление Нового, тысяча девятьсот двадцать девятого года все собрались в квартире Суховых. И, понятное дело, в основном разговоры шли о том, что получилось за год сделать, а что и по каким причинам сделать не вышло. То есть большей частью разговоры касались «второй темы»:

— Я вот никак понять не могу, — пожаловался Вася, — Ленин писал, что в России было три миллиона рабочих, а куда они все делись? Я Бредису с трудом полсотни рабочих нашел, и для этого и Ленинград обобрал, и Москву, и все окрестности…

— А чего уж тут непонятного? — ответила ему Света. — Дедушка Ленин в своей писанине слегка, скажем, слукавил как Троцкий. Вся же статистика есть в публичном доступе, и на четырнадцатый год в стране было, если я не ошибаюсь, двести восемьдесят шесть тысяч промышленных рабочих. Причем тысяч семьдесят из них были немцами, французами и прочими бельгийцами. Сам смотри: на Путиловском в пушечном производстве было почти две с половиной тысячи рабочих, но русских рабочих было всего трое. Трое! А остальные поголовно иностранцами были. Ильич же в русские пролетарии и иностранцев тоже записал, а так же записал и всех поденщиков, грузчиков и даже извозчиков, которые возили всякое — а они к пролетариату относились примерно как я к ядерной физике.

— Поясни…

— Ну, крестьянин, когда пахать и косить уже не нужно, шел в город подработать. Знаний и умений у него — ноль, желание учиться — вообще отсутствует, ну какой из него пролетарий? Он же просто пережидает, пока зима закончится и он снова в деревню пахать и сеять уедет.

— Ну допустим. Но ведь с революции уже больше десяти лет прошло, неужели новых рабочих не появилось?

— А откуда? Заводы, почти все заводы и фабрики, не работают, им рабочие не нужны. На том же путиловском половину станков или сломали, или разворовали. Единственное, где хоть как-то рабочие вообще сохранились — это разного рода оружейные предприятия, но там и старых рабочих более чем хватает. Вот сейчас вроде приняли планы на первую пятилетку — но, как Оля говорила, её бездарно просрут — просто потому, что нет рабочих и взять их неоткуда. Построить заводы — это даже не полдела, это хорошо если десять процентов дела. А вот запустить их…

— Ну мы же запустили! Целых четыре завода запустили!

— Ага, у Бредиса, сам говоришь, полсотни рабочих, которые на станках работать хоть как-то умеют. А по планам — которые, между прочим, Оля готовила — там должно работать больше пятисот человек!

— Ну, если пацанов считать, то где-то так и выходит…

— Выходит у него… на заводе станков сколько? Штук тридцать? Мальчишки пока только учатся, и скажи спасибо Митрофану Даниловичу, что они эти станки еще не разломали! Ты помнишь, сколько времени работали в первую пятилетку импортные станки до полного износа?

— Не помню, потому что и не знал этого никогда. А сколько?

— Больше девяноста процентов импортных станков, закупленных в годы первой пятилетки, были приведены в полную негодность меньше чем за год! Рукожопы на марше, дрожи, проклятый буржуйский станок!

— Хорошо тогда, что Валя сам станки делать научился…

— У Вали на заводе как раз собрана элита отечественного рабочего класса. А если ты посмотришь в их сторону попристальнее, то не сможешь не увидеть того, что все они нынешних большевиков несколько недолюбливают, причем взаимно: из его двух сотен рабочих едва ли два десятка прибыли в Боровичи не под конвоем. Я со многими говорила — так почти все они при царе в месяц куда как больше сотни рублей получали! И, понятно, за три червонца в месяц горбатиться у них ни малейшего желания не имеется…

— Но у Вали у них…

— Не у них, а у нас они в квартирах прекрасных живут, медицина в городе как нигде в СССР, опять же досуг и дети не только учатся, но и воспитываются. Ты случайно не знаешь, где еще в стране и ясли, и детские сады, и кружки всякие бесплатные? И зарплата у них отнюдь не большевистская, кстати.

— Не знаю…

— Ну так знай: сейчас в гегемоны прут крестьяне, которые уже совсем до ручки доведены. Проще говоря, самые бедняки, а еще проще — сельские дармоеды. Этой зимой мы еще не увидим, а вот с лета… Если тебе делать нечего будет, то прокатись по стройкам коммунизма: так вокруг каждой такой стройки народ в землянках жить будет, причем жить впроголодь и изнывать от болезней. И мужик это терпит, потому что в деревне такому мужику жизни вообще нет, а в городе жить негде и не на что: он же ничего делать не умеет!

— Печальные ты картины рисуешь…

— Я рисую? Я еще и не начала их рисовать!

— Свет, угомонись, — в разговор вступила Оля, — а то молоко пропадет.

— Не пропадет, потому что это не я психую, а Вася.

— И ты, Вася, успокойся. Да, в стране если еще не полная жопа, то что-то очень близкое, но нас она не коснется, да еще мы глубину этой задницы слегка подкорректируем в сторону уменьшения. Мы, худо-бедно, пару тысяч детишек потихоньку работать обучили, и хотя они еще далеко не профессиональные рабочие, однако кое-что делать уже умеют. Причем, как Света заметила, не ломая при этом станков. Да, они пока работают медленно и гонят брак, но, по моим расчетам, где-то через год они работать научатся. А пока они, хоть и работают еще неумело, но все же стараются — и Бредис к посевной полсотни тракторов нам выдаст. А Воропаев столько же грузовиков дровяных обеспечит. Вроде немного, но ведь этого хватит чтобы в уезде все поля вспахать, а потом урожай с полей вывезти!

— Не думаю…

— А ты попробуй, некоторым это занятие даже нравится. Через год у нас еще пять тысяч детишек училища закончат, Бредис будет выпускать по пять тракторов в сутки…

— Что-то не очень-то дофига…

— Нам сейчас всю страну тракторами не обеспечить, и даже стремиться к этому нам не следует. У нас другие задачи: прежде всего мы должны нашу зону продуктами обеспечить. А в промышленности у нас главная задача — станкостроительный завод. Можно сказать, что эта сейчас самая главная задача.

— Почему это?

— Потому что началась первая пятилетка. Товарищ Куйбышев с лета начнет массовые закупки всего в зарубежье, цены там резко вырастут и мы хрен чего там купим. А так как нам вообще-то до хрена всякого нужно, то это нужное нам придется самим уже делать.

— Тогда я подскажу, что еще нам остро понадобится. Потому что если мы в закордонье подшипники покупать не сможем…

— Вась, я тут госплан локальный или просто погулять вышла? Завод по производству шарикоподшипников у нас уже в марте заработать должен. Петруха все оборудование уже закупил, в смысле то, что мы сами сделать не можем, его уже монтируют потихоньку…

— И где это? Я что-то не видел…

— Потому что ты из Боровичей не вылезаешь, а завод в Мошенском выстроили.

— Почему в Мошенском?

— А чтобы никто не догадался! У нас через три года по плану должно работать почти сто тысяч человек, а превращать Боровичи в город-миллионник в наши планы точно не входит. К тому же в Мошенском уже в феврале три новых пиритовых печки заработают, а это семь с половиной мегаватт электричества. И сколько угодно железа: Аня там свою металлохимию налаживает. То есть это в Сокирно пиритовый комплекс будет, но до Мошинского там всего пять километров, и к тому же летом железку из Боровичей до Мошенского проложим как раз мимо Сокирно.

— Оль, ты мне тогда вот что объясни: в СССР гвоздей не хватает, а мы сталь на рельсы тратить собираемся…

— Гвозди — это не ко мне. А рельсы Петруха у американцев купил, по сильно демпинговой цене. Это будет допоставка из той партии, что для дороги в Усть-Лугу закупалась. А дорога нам всяко нужна, ведь только кислоты с завода будут возить чуть меньше четырехсот тонн в сутки. А когда будут новые электропечи стальные там запущены, то это еще сотня тонн железа, не говоря уже о прочих мелочах…

— А неплохо мы тут историю подвинули, за это точно нужно по бокальчику поднять! — весело заметил Валентин.

— Ну уж и подвинули, — скривилась Ира.

— Подвинули-подвинули, — ответила ей Света, — хотя бы то, что огнеупорный завод на год с лишним раньше запустили чем в нашей истории, уже много пользы стране дало.

— Это точно, — широко ухмыльнулся Петруха, — мы же у буржуев всякого смогли накупить только за счет кирпичной выручки на девяносто миллионов крон. А если прикинуть это в общем масштабе, то мы сюда, в особый Боровицкий район, натащили всякого примерно процентов пятнадцать от того, что в этом году намечено закупить для всей страны!

— И чего-то я у нас никаких следов намечающегося коммунизма не вижу, — продолжила гнуть свою линию Ира.

— Ир, ну выгнала ты этих ленинградских строителей… коммунизма, так из-за мелочи этой расстраиваться точно не стоит. Если из трех парней двое оказались полными идиотами, то это вполне приличный результат, зато третий-то как все красиво делает! А та девчонка, которую он приволок — разве не чудо? Правда если она тебе выстроит завод хоть немножко похожий на её чертежи…

— А мне на самом деле интересно: это на неокрепшие детские умы пропаганда большевистская так действует или религиозный туман еще у них не выветрился? Ладно там цех выстроить в стилистике храма древнегреческого, но ворота с раздвижной колоннадой — это, мне кажется, точно за гранью рассудка…

— Нет, — усмехнулся Петруха, — это тебе, пресыщенной мировой архитектурой, все это кажется кичем, а девочка просто ошарашена ей, ведь, небось, эти пантеоны с парфенонами она впервые в жизни у нас в библиотеке на картинках увидела, вот и хочется ей и дома что-то подобное заполучить. Ты её лучше в Барселону в командировку пошли…

— Ага, чтобы ее потом за шпионаж в пользу Гондураса расстреляли…

— Ир, если глубоко копнуть, то в Боровичах за шпионаж в чью-то пользу каждого второго расстреливать пора. Но пока мы приносим Вацлаву какие-то, причем очень заметные, плюшки, никто никого здесь расстреливать не будет.

— Ага, а кто пригнал эту комиссию по проверке учебных заведений?

— А нас эта комиссия вообще никак не касается, это жабогадюкинг Ленинградского ОГПУ. По результатам работы этой комиссии половину ее членов расстреляли нафиг как ярых контрреволюционеров, причем Жупахин, идиот, все это специально со мной оговаривал еще до её приезда. Сергей Георгиевич решил немного копнуть под Станислава Адамыча…

— Но Жупахина-то не тронули…

— И Адамыч ему сообщил, — прокомментировал Валя, — что исключительно благодаря заступничеству Петрухи: мол, он помог раскрыть контру в городском отделе наркомпроса. Так что он теперь у нас на крючке и будет нам сообщать о любом косом взгляде в сторону нашего управления. Знает, что ему хана придет сразу как у нас малейшие неприятности начнутся.

— Ну допустим, — продолжил разговор о «юной художнице» Ира, обращаясь к Петру. — Однако я-то её в Барселону отправить не могу. А ты не займешься?

— Договорились. Я думаю, командировку ей выпишем месяца на два…

— Ты не понял. Сначала обучи её испанскому, ты же испанскую школу на пятерку закончил? Вспомни, как тебя учили — и вперёд. И учи её даже не кастильскому, а сразу каталонскому. Сроку тебе… месяца за три справишься?

— Каталанскому, так он называется… А давай я тебя за три месяца обучу!

— Я уже старая, нагрузки такой не выдержу. А она — молодая, да и стимул у неё есть: я-то в Барселоне уже много раз была, а она, кроме своей деревни, разве что Питер видела… проездом.

— Ладно, я думаю что сейчас есть и поважнее дело: до полуночи сколько, минут пять всего осталось? Валь, открывай шампанское, а все задумывайте желания на новый год. И не скупитесь на эти желания: нам еще овердофига чего сделать нужно!

Новый год — это праздник, который не заметить практически нельзя. Однако в СССР, тем более в конце двадцатых, новый год (именно так, с маленькой буквы) начинался не с первого января. То есть с первого января начинался год календарный, но никто ничего особо к этой дате не подгадывал. Заводы не «закрывали» судорожно планы — поскольку никаких планов еще толком и не было, трудящиеся тоже не планировали «длинные выходные»: ведь первого января был вторник, а вторник — день совершенно рабочий. Так что для большинства советских граждан год начинался уже весной, когда наступала пора пахать и сеять.

А пока пахать и сеять было рано, все трудились как и в декабре, с рассвета до заката. Точнее даже, в городах люди на работу шли еще в темноте, а домой возвращались уже в темноте — то есть буквально работали, света белого не взвидя. И, казалось, работе этой нет ни конца, ни начала.

Но это лишь казалось. Потому что некоторые работы — например стройки — как правило когда-то заканчивались. Ну и когда-то начинались новые — но строители оставляли за собой вполне себе законченные строения и сооружения. Например, пиритовые печи с паровыми котлами для электростанций, или печи цементные. Или еще более например, жилые дома и даже целые кварталы.

Правда для домов, и тем более для домов жилых, требовалось, кроме кирпича и цемента, много всякого разного. Например, требовалось довольно много стекла — но когда есть достаточно денег, то стекло можно и купить. Однако гораздо умнее было потратить эти деньги не на закупку стекла, а на приобретение стекольного завода. И поставить этот завод в деревне Неболчи — там неподалеку, как сообщил Саша, располагалось практически единственное в Новгородчине месторождение кварцевого стекольного песка. Вдобавок, там и железная дорога проходила из Петер… из Ленинграда, так что было не очень трудно стекольные печи и топливом обеспечить. Правда, при условии, что это топливо получилось бы где-то найти…

— Интересно, а на торфе можно стекло варить? — задала вопрос Ане Света, когда Петя рассказал о покупке стеклозавода. — Сейчас в СССР с топливом вообще очень паршиво, но именно поэтому здесь уже вроде разработано много весьма прогрессивных методов торфодобычи. А ведь торф даже буржуи в наше время решили считать экологичным топливом, поскольку он возобновляемый.

— Я, конечно, крупный специалист по стеклу, и даже смогу без посторонней помощи из стеклянной трубки пипетку сделать. Но все мои знания о производстве стекла ограничиваются тем, что стеклянные печи работают в основном на газу. Причем газа нужно овердрфига, потому что шихта в печи варится около полутора суток. Французы вместе с прочим оборудованием прислали только газовые горелки, а газовый завод нам самим нужно строить, но в России все такие заводы строились исключительно угольные. А с углем в стране тоже полная…

— Жопа?

— Она самая. Но ты особо не переживай: вот будет у нас много электричества…

— Дуговые нагреватели думаешь можно поставить будет?

— Нет. Стекло, когда оно жидкое, проводит ток. Но проводит плохо, в смысле сопротивление стекла большое. А раз стекло току сопротивляется, то оно нагревается. И при этом КПД стеклянной электропечки раз в пять выше, чем у печки на газу. Да и электричество возить на стеклозавод дешевле, чем уголь или даже газ. Поставим ЛЭП, там около семидесяти километров всего…

— Ага. С медными проводами. Ну ладно, пока и так сойдет. А когда?